Страница 69 из 78
– Ничего себе сразу! Мы ждем уже семнадцать лет!
– Где семнадцать, там и восемнадцать. Месть такой товар, что от времени не портится, а становится только крепче, как франкское вино. И как знать, какие перемены нас ждут? Теперь вы, сыновья Хальвдана, – немалая сила, теперь вы везде можете рассчитывать на настоящее уважение. Вам нетрудно будет найти хороших, могущественных союзников. Ведь Ютландию нужно будет не только взять, но и удержать. А это не так просто, как ограбить пару франкских городов и весело уйти в море. Ваш доблестный отец, как вы помните, именно на этом и погорел.
Рери не слишком со всем этим согласился, но почти все войско поддерживало Харальда. Людям хотелось вернуться домой: отдохнуть от трудов и опасностей, похвастаться добычей. Все мечтали о том, как будут распоряжаться своей долей, делились замыслами: тот хочет купить усадьбу, тот развести побольше скота, жениться, приобрести собственный небольшой корабль и торговать… Младшие сыновья, которым светило раньше лишь всю жизнь батрачить на старшего брата-наследника и которые носили прозвище «холостяки», теперь получили возможность обзавестись собственным хозяйством и семьей. Людям нужно было дать возможность порадоваться приобретенному и отдохнуть. А за зиму, распаленные собственными рассказами о битвах и далеких странах, они снова преисполнятся жаждой подвигов, славы и новой добычи.
Таким образом, к почти всеобщему удовлетворению решено было поворачивать корабельные носы назад, на северо-восток. Сами корабли оставались в городке под названием Гам, на Сомме, откуда до Сен-Кантена войско добиралось уже пешим порядком. Теперь масса людей потянулась в обратном направлении. На лошадях и мулах везли награбленное, и случалось, что из простого дерюжного мешка выпирал, разорвав ветхую ткань, позолоченный край церковной чаши с яркой разноцветной эмалью. Почти все драгоценные изделия принадлежали к церковной утвари – как рассказывали франки, в последние годы все умелые мастера сосредоточились в монастырях и работали на них, а светские сеньоры пользовались привозными, чаще византийскими вещами, либо ели из тех же глиняных плошек, что и простолюдины. Эпоха роскоши и изящества закончилась вместе с правлением императора Карла Магнуса. Но викингам до этого не было дела. Дома их ждали достаточно искусные мастера, способные отливать прекрасные обручья, гривны, перстни или наплечные застежки для жен и матерей. Массивные кресты или литые оклады книг (и даже алтарей) с непонятными фигурками для этого послужат прекрасным сырьем. А чаши и блюда в монастырях такие красивые, что их и конунгу не стыдно на стол поставить!
Выполняя договор с графом Гербальдом, который действовал от имени своего пасынка, графа Адаларда, владетеля Вермандуа, сыновья Хальвдана не взяли пленных из Сен-Кантена и окрестностей – да и девать их было некуда. Людей берут, когда не находят другой добычи, а в виде серебра и золота приобретенные богатства перевозить гораздо легче. Живой товар и места занимает много, и кормить его надо, и хлопот не оберешься. Таким образом получилось, что единственной пленницей оказалась графиня Теодрада. Ее везли вместе с добычей сначала в повозке, потом на корабле самого Харальда. С молодой женщиной обращались учтиво и даже почтительно, к ней приставили двух служанок, в изобилии обеспечивали едой и всем нужным. Стремясь показать ей свою щедрость и великодушие, Харальд приказал разложить перед знатной пленницей целые груды роскошных одежд, захваченных в Сен-Кантене, и предложил выбрать все, что только понравится. Теодрада не знала, плакать ей или смеяться: молодой варвар и не знал, что среди этих роскошных одежд чуть ли не треть составляют праздничные облачения священников, ей, женщине, мирянке, уж никак не подходящие. Скорее следовало плакать – ибо некоторые из этих одеяний были испачканы кровью. Пастыри Сен-Кантена до последнего мгновения молили Господа отвести беду от города и погибли, как воины веры, в бою с язычниками. Так что порадовать Харальда она не могла: мирская роскошь в ее нынешнем настроении внушала Теодраде только отвращение. Она по-прежнему носила ту зеленую широкую столу, которую купил ей Хильдемар. После всех дорожных превратностей видавшая виды одежда стало выглядеть еще хуже, чем поначалу, но Теодраде это было безразлично. О своей внешности она совершенно не заботилась и усилия служанок придать ей надлежащий вид воспринимала со покорным равнодушием.
Пытаясь поразить пленницу своей щедростью, Харальд однажды выложил перед ней широкий, в три пальца толщиной, головной обруч из золота, с узором из напаянной проволоки, со вставками из белого стекла, голубыми бериллами, красными гранатами и черной эмали. Обруч ничем не уступал тому, который носила графиня Гизела, и происходил из добычи, взятой в каком-то из сен-кантенских монастырей.
– Вот это я преподнесу тебе в качестве свадебного дара, – объявил он. – Ни одна женщина из рода королей не посмеет сказать, что эта вещь ее недостойна.
А Теодрада, глянув на графскую корону, вдруг рассмеялась. Харальд не понял, что она хотела выразить этим смехом, радость или презрение. Он не знал, что эта корона и так принадлежала Теодраде! Отец, Эберхард Фриульский, заказал ее для дочери, когда она выходила замуж за графа Санлисского. В числе прочего имущества Теодрада привезла ее сначала в Амьен, а потом передала в дар монастырю Святой Троицы, где она и стала, вместе с прочими сокровищами, добычей норманнов.
Утешали ее только беседы с отцом Херибертом. Он тоже ехал со всеми, и хотя еще не был совсем здоров, значительно поправился, что целиком приписывал силе святых мощей.
– Возможно, Господь назначил тебе, дочь моя, стать выкупом за сохранение реликвии, – как-то сказал он в ответ на ее жалобы. – Этот твой подвиг, и радуйся, что Господь дал тебе возможность показать твою преданность Ему.
Некоторые надежды Теодраде еще внушала будущая встреча с матерью. Хериберт рассказал ей, что с графиней Гизелой молодых норманнских королей, особенно младшего, связывают вполне мирные отношения и даже договор о взаимной помощи. Возможно, влияния матери хватит на то, чтобы ей позволили вернуться в монастырь. Теодрада утешала себя этими надеждами, но сознавала их призрачность. Спасти ее могло только чудо. И она, и оба графства на Сомме целиком находились в руках норманнов, войско которых опять возросло по численности: в него влились остатки людей Ингви. Это произошло почти стихийно, само собой, во время битвы за Сен-Кантен, где все северяне сражались против всех франков. А старший из братьев-королей и не скрывал, что намерен взять ее в жены. Ее желание стать монахиней он и не думал принимать в расчет, даже едва ли понимая, что это такое. Разговор шел только о том, станет ли она его законной супругой и матерью наследников или останется пленницей, наложницей, не имеющей права на уважение. Такая цена казалась Теодраде чрезмерной даже ради спасения реликвии, и ей с трудом удавалось думать о будущем с подобающей кротостью и смирением. А решить ее участь должны были переговоры с графиней – сумеет ли та дать за дочерью подобающее приданое и обеспечить завоевателям хоть какой-то договор с братом, королем Карлом, который позволил бы им считаться родственниками христианского короля.
– Ни моя мать, ни король никогда не согласятся на то, чтобы моим законным мужем стал язычник, – сказала Теодрада, когда разговаривала об этом с Херибертом и Тибо.
– Но вспомни, ведь королева Хродехильда, будучи христианкой, сочеталась браком с королем Хлодвигом, тогда язычником, и сумела своим примером привести его к истинной вере, – напомнил ей монах. – Не думала ли ты, что Господь хочет твоими руками помочь обратить свирепых норманнов в добрых христиан?
Теодрада пожала плечами. Все-таки она принадлежала к роду Каролингов и, как это у них было принято, с пренебрежением относилась к представителям предыдущей династии, потомкам короля Меровея. Но даже так язычники-норманны не шли ни в какое сравнение с древними королями франков. Стоит ли их обращение таких жертв?