Орел и Дракон

На ночлег они в этот раз устроились в усадьбе, попавшейся на пути. Ее хозяев путники не знали, но имя виконта Хильдемара, сына графа Вермандуа Гунтарда, тем было известно, и их приняли довольно радушно. Теодрада, смертельно уставшая за целый день скачки, едва держалась на ногах и могла только кивнуть, когда Хильдемар представил ее как свою супругу Адельтруду, дочь Хагноальда из Кателе. Ей было уже все равно, назови он ее хоть византийской принцессой Ефросиньей. Лишь бы ей поскорее позволили где-нибудь прилечь и обе монахини с драгоценным ящиком оказались рядом. За ужином она едва могла есть, хотя хозяин, сеньор Майнрад, предлагал им настоящий пир по бедным военным временам. Собственная его семья – жена, какая-то старуха и две молодые женщины – выглядели невеселыми, а одна из молодых женщин, измученная и заплаканная, продолжала плакать даже за столом. Как оказалось, муж ее был в войске короля, а совсем недавно умер их единственный ребенок, годовалая девочка.

– Я так хорошо понимаю ваше горе, – с участием сказал ей Хильдемар. – Нам тоже случилось потерять ребенка, но моя дорогая супруга переносит несчастье и кротостью и твердостью, и я надеюсь, что Господь пошлет нам в утешенье еще много детей.

Обнаружив в гостье подругу по несчастью, невестка сеньора Майнрада принялась рассказывать ей о своей девочке и жаловаться. К счастью, если это слово подходит к печальным обстоятельства, Теодрада и впрямь имела такой же горестный опыт – ее собственный ребенок, прежде времени появившийся на свет мальчик, умер сразу после рождения. Она сама тогда едва выжила, четырнадцатилетняя и слишком слабая для материнства, и даже не видела новорожденного, но теперь, собрав остатки сил, пыталась утешить женщину. Та действительно имела надежду на будущее утешение – ей было всего восемнадцать лет, муж ее пока был жив и здоров, так отчего же им не надеяться на многочисленное потомство? Самой Теодраде уже не стоило об этом думать. Господь отнял у нее мужа и указал дорогу в обитель.

На ночь их устроили в спальне для гостей, где имелась большая кровать, а пол засыпали соломой, чтобы их сопровождающие могли там разместиться. Ее спутницам-монахиням никак не годилось делить кровать с мужчиной, пусть даже в дороге, и на этом богатом ложе Теодрада оказалась вдвоем с Хильдемаром. Она предпочла бы солому на полу, но он решительно удержал ее: что подумают хозяева, если увидят это?

Все улеглись, огни погасли. С пола уже доносилось сопение и похрапывание спящих, но Теодрада никак не могла заснуть. Непривычно роскошное ложе, а к тому же близость мужчины – положение, которое она давно уже считала для себя впредь невозможным, – беспокоили ее, тревожили, не давали расслабиться. Хильдемар рядом с ней тоже не спал – все время ворочался, вздыхал, иногда приподнимался и смотрел на нее, как она замечала сквозь полуопущенные ресницы.

Вдруг она почувствовала, как его рука в темноте коснулась ее талии, потом легла на грудь. Теодрада вздрогнула и отшатнулась, но сильные руки решительно обхватили ее, притянули назад, положили на спину и притиснули к перине. Хильдемар молча склонился над ней, поцеловал в шею и попытался найти в темноте ее губы, но Теодрада, невольно ахнув от возмущения, забилась, пытаясь освободиться.

– Как вы смеете? – шепотом воскликнула она, пытаясь отстраниться. – Вы сошли с ума! Опомнитесь, виконт! Как вы можете! Я – уже почти монахиня…

– Неправда! – горячо шепнул он, не выпуская ее из рук и продолжая поглаживать по груди. Теодрада решительно отрывала его руки от своего тела, но он не сдавался и снова тянулся к ней. – Вы не монахиня. Вы еще не принесли обетов, вы свободны делать то, что хотите.

– Но я вовсе не хочу… Не хочу того, чего хотите вы! Отпустите меня немедленно! Или я закричу!

– Мои люди не проснутся, а хозяева только порадуются, что их гости пытаются как можно скорее обзавестись новым наследником, – он усмехнулся в темноте, прижимаясь к ней всем телом. – Теодрада, выслушайте меня. Я полюбил вас пять лет назад, когда впервые вас увидел, и с тех пор эта любовь жила в моем сердце. Я женился на девушке, которая отчасти напоминала мне вас, когда подумал, что вы потеряны для меня навсегда. Потому я сразу узнал вас – вы почти не изменились. А я сохранил в памяти ваш образ, как драгоценнейшую жемчужину моей души.

– Прекратите! Мне не к лицу слушать такие речи. Я выбрала свой путь и не сойду с него.

– Но я не уверен, что Господь хочет того же, что и вы. Подумайте – ваш муж умер, и моя жена умерла, а обстоятельства снова свели нас вместе. Я готов отдать за вас жизнь, но лучше прикажите мне посвятить мою жизнь вам. Я богат, знатен, молод и здоров, я сделаю вас счастливой. Я знаю, ваш муж годился вам в отцы, и едва ли вы с ним узнали, что такое любовь. Я знаю, вы выполняли свой долг, как подобает женщине вашего происхождения, но вы не были счастливы. Не торопитесь уходить от мира, не испытав того, что он может вам дать. Станьте моей женой, и я сделаю вас счастливой. А если нет, то через год или два не буду препятствовать вашему желанию и вы сможете уйти в любой из монастырей. Но сначала позвольте мне попытаться сделать вас счастливой на земле, а небесное счастье никуда от вас не денется, Господь умеет ждать. А я больше не могу ждать, не могу терпеть, видя вас так близко. Позвольте мне показать вам блаженство любви, и вы увидите, что сами не захотите расстаться со мной, никогда!

Пока он говорил, Теодрада лежала неподвижно, одним ухом слушая его и лихорадочно соображая, что делать. Согласившись назваться его женой, она сама себя загнала в ловушку. Теперь хоть обкричись: хозяева не станут вмешиваться в дела гостя и его жены. А чем ей помогут две монахини? Добрые сестры из Святой Троицы превратились в нежеланных свидетелей. Как она сможет вернуться в монастырь, если все там узнают, что, едва выбравшись за его стены, она предалась блуду с чужим мужчиной, в то время как должна была думать только том, что ей поручено? Какой позор – для нее, женщины королевской крови, вдовы, послушницы! Лучше смерть под норманнскими клинками.

Чувствуя, что она расслабилась, Хильдемар тоже несколько ослабил хватку и положил ладонь ей на грудь, надеясь, что пробудившееся в молодой женщине влечение заставит ее покориться. А она неожиданно отпрянула к краю кровати и спрыгнула, путаясь в пологе и одеяле. Под ноги ей немедленно попалось какое-то спящее тело, она перескочила через него и метнулась в угол, где спали монахини.

– Вы не посмеете подвергнуть насилию женщину королевской крови, – задыхаясь, произнесла она, вполголоса, невольно стараясь не разбудить людей и избежать огласки. – Вам не простят этого ни епископ Рейнульф, ни мои родные, ни сам король. Сам Господь покарает вас, если вы задумали такое зло в отношении его служанки.

– Никого из них здесь нет, – Хильдемар тоже спрыгнул с кровати и шагнул к ней. – А когда ваши родные и даже король узнают, что вы уже были моей и даже, возможно, зачали моего ребенка, они сами предпочтут обвенчать нас как можно скорее. Вы не дочь императора Карла, которым было позволено рожать от придворных и оставаться коронованными голубками, чистыми, как едва распустившийся цветок. Вы сами не знаете, от чего бежите. Стены монастыря в наше время не защита – вы не думали, что стало с прочими сестрами в Святой Троице, когда туда ворвались норманны? Вам рассказать? Вам рассказать, чтос вамистало бы, останься вы там и даже прими уже постриг? Поверьте, это в двадцать раз хуже, чем то, что вам предлагаю я. Вас ждала бы участь гораздо более позорная и мучительная, и ни епископ Рейнульф, ни родные, ни король вас не защитили бы, как не защитили они ваших сестер. Я там был после захвата города и все видел. А я сумею защитить свою жену. В этом не сомневайтесь. Со мной вы сохраните жизнь, честь и добродетель гораздо вернее, чем в любом монастыре. Я обеспечу вам жизнь, для которой вы рождены.

– Я не имею права распоряжаться собой! Мою судьбу решают только Бог и король!

– С ними обоими я договорюсь. Но мне нужно иметь залог вашего согласия связать со мной судьбу.