Страница 11 из 38
Сейчас, учитывая тот бум, который поднят в цивилизованном мире вокруг редких и исчезающих видов, этим находкам почти ничего не грозит (будем считать исключением тот странный случай, когда совсем недавно во вполне продвинутом зоопарке США от мышьякового отравления погибла семья больших панд, которых в мире насчитывается всего несколько сотен). Но вообще — что мы будем делать со «снежным человеком», если его действительно найдем? Посадим в клетку? Изымем из привычной среды? «Нечаянно» умертвим, чтобы иметь возможность как следует разглядеть, что у него внутри?
За реликтами (если станет известно точное место их обитания) начнут охотиться люди, с, мягко говоря, сомнительными моральными принципами — ради выгоды. Как истребляют ради выгоды реликтовых суматранских носорогов.
Лично меня удивляет азарт криптозоологов, пытающихся отыскать, скажем, пещерного медведя (не задумываясь о том, какая участь ждет его после обнаружения) и равнодушно проходящего мимо ближайшей лужи, где роются в иле крупные (до 5 сантиметров в длину) темно-бурые рачки, больше напоминающие по виду тропических мечехвостов. Это — щитни, названные так потому, что их голову, грудь и переднюю часть брюшка покрывает плоский овальный щит. Глаз у щитня целых три — два сложных, фасеточных и один простой непарный посредине. Щитень питается мельчайшими частицами органического вещества, которые он извлекает со дна, взрывая ил своими многочисленными ножками, но не упускает он и случая поохотиться на мелких ракообразных, личинок насекомых и даже на головастиков. Размножается щитень, откладывая яйца, причем самцов у этих ракообразных гораздо меньше, чем самок — не более 10 на 1000. Кроме своего странного облика щитень, вроде бы, ничем не примечателен, но этот рачок в том виде, в котором он существует сейчас, попадался в ископаемом виде в отложениях, чей возраст превышает 200 миллионов лет! И жил он точно также — в весенних лужах или мелких мутных водоемах. Удивительное постоянство!
Снежного человека, за которым так охотятся криптозоологи, тогда еще и рядом не стояло!
Понятно, что найти кого-то, напоминающего нас с вами, более лестно (и более почетно), чем, сидя на корточках у весенней лужи, наблюдать за тем, как щитни плавают там кверху брюшком (такой у них фамильный способ передвижения).
Но если мы и найдем такого гоминида (что маловероятно), то неудивительно, что поиски были сопряжены с такими трудностями. Снежный человек ведь скрывается не от пещерного медведя, а именно от нас, людей.
Человек — процветающий, агрессивный биологический вид. А для любого процветающего агрессивного биологического вида свойственна естественная неприязнь к возможным конкурентам, особенно себе подобным (то есть тем, кто претендует на сходную экологическую нишу[12]). Любимый мной Дольник (кстати, всем, кто сумеет раздобыть «Непослушное дитя биосферы» настоятельно советую прочесть), полагает, что какое-то время на Земле бок-о-бок существовали две цивилизации, два разумных вида (хомо сапиенс и неандертальцы), один из которых был даже не вытеснен, а физически истреблен другим — что вполне наглядно показано в тех же «Наследниках» Голдинга.
Считается, что неприязнь одной группы к другой тем больше, чем ближе сходство между видами (самые страшные войны вспыхивали между близкими народами, отличающимися по одному-двум признакам). Незнакомый, но близкородственный язык кажется нам смешным — именно потому, что напоминает наш собственный (сколько русскоязычных поколений веселилось над чисто умозрительной фразой «чи гэпнусь я, дрючком пропэртий?»).
Но даже если это сходство и не так уж велико, всегда найдется за что воевать — например, за жизненное пространство, которое часто является основным лимитирующим фактором.[13]
А все идеологические, религиозные и прочие поводы, на уровне сознания расценивающиеся именно как причина войны, на деле — просто умозрительное оправдание древнего биологического инстинкта — бей соседа, пока он не стукнул тебя самого. Разные модели цивилизация тоже уживаются лишь в том случае, если разделены безопасным расстоянием — вспомним, что случилось с малоприятной, жестокой, кровожадной, но все же самобытной и по-своему продвинутой цивилизацией Мезоамерики при ее столкновении с Конкистой.
Гарри Гаррисон, основываясь на том предположении, что динозавры не вымерли, а пережили все ледниковые периоды и дожили до наших дней (тоже в изоляте — на американском континенте), в своем романе «К западу от Эдема» (1984) создал цивилизацию динозавров — вплоть до особенностей культуры, языка, сексуальных отношений, технологий… И, надо сказать, цивилизацию вполне жизнеспособную, с развитой биотехнологией, оружием, армией… Но столкнувшись с людьми, даже находящимися на стадии неолита, эта цивилизация потерпела крах.
Могло ли быть иначе? Вряд ли. Две волчихи, как утверждала одна из героинь Пушкина, в одном овраге не водятся, а человек — вид молодой, энергичный, экстенсивно расширяющий область обитания. Он не потерпит конкурентов (даже когда конкурирует сам с собой).
Сама я попробовала воссоздать нечто похожее в повести «Прощай, мой ангел» (2000) — там цивилизация людей на стадии утверждения христианства в Киевской Руси столкнулась с вышедшими из австралийского изолята продвинутыми разумными птицеподобными яйцекладущими, внешне напоминающими ангелов. И даже при том, что такое сходство, казалось бы, должно бы давать им дополнительное преимущество, как я ни крутила, сосуществование двух разумных видов закончилась трагедией…
Так что трогательная модель Великого Кольца правдива только в том случае, если разумы, им объединенные, физически не имеют возможности добраться друг для друга (а у Ефремова, при всем коммунистическом пафосе и прекрасных декларациях о братстве народов Вселенной, это именно так).
Или в фэнтези, где действуют иные, не биологические, а мифологические законы (толкиновские эльфы и гномы воспринимаются нами как малые боги, живущие на заповедных участках — в лесах и под землей — и иногда снисходящие до взаимодействия с людьми).
Переходные формы и недостающие звенья ученые вероятнее всего не обнаруживают просто потому, что их нет — эволюционные «скачки» происходят в очень короткий (в историческом, конечно, плане) отрезок времени. Существует теория (ее разрабатывал известный химик и математик Илья Пригожин), согласно которой сложная система, состоящая из множества взаимодействующих элементов, реагирует как единое целое; иными словами изменения захватывают сразу все элементы этой системы. Математический аппарат, описывающий это явление, довольно сложен, да и в самой теории эволюции еще полно белых пятен, с которыми могут разобраться только специалисты.[14]
Генетика — тоже штука сложная, но чтобы понять некоторые вещи и не делать элементарных ошибок, достаточно знаний в объеме средней школы и здравого смысла. Впрочем, иногда мне кажется, что у некоторых современных журналистов оба эти параметра отсутствуют.
Возьмем типичную в этом смысле фразу, вынесенную в подзаголовок некоей статьи в общем-то приличной и либеральной российской «Новой Газеты»:
«Наша школа неуклонно губит хрупкий организм, закладывая в генотип гастриты, сколиозы, энурез».
Лично для меня эта фраза остается глубокой загадкой. Генотип — это совокупность генов, которую организм получил от папы с мамой. Раз приобретя ее (эту совокупность) он уже не может ее изменить, хоть узлом завяжись. Сколиоз и гастриты — приобретенные заболевания — на генотипе никак не отражаются. На нем, если честно, ничего не отражается — изменить уже имеющийся генотип НЕЛЬЗЯ. То есть, пока нельзя.[15]
Генотип реализует определенную программу — развитие, рост, старение, тип нервной системы, цвет глаз, волос, склонность к облысению и т. п. Эти качества и передаются по наследству. Причем информация для передачи потомкам хранится в совершенно определенных клетках — половых. Твой наработанный тяжким умственным трудом сколиоз к ним никакого отношения не имеет. Они сами по себе.
12
Экологическая ниша — совокупность условий, в которых обитает данный вид; пища, пространство, температурный режим, интенсивность солнечного излучения и т. п. Чем шире экологическая ниша, тем более процветающим и многочисленным является вид.
13
Лимитирующий фактор в экологии — фактор, ограничивающий размножение и процветание данного вида. Как правило, это пища и жизненное пространство. Кстати, экология — это наука о взаимоотношениях организмов со средой (в том числе и другими организмами), а вовсе не наука о загрязнении окружающей среды, как упорно считают журналисты. Для биолога слово «плохая экология» применительно к чему бы то ни было — в том числе и к городской среде обитания — абсолютно лишено смысла.
14
Моя хорошая приятельница работает на кафедре теории эволюции в МГУ (впрочем, кафедру постоянно переименовывают, но суть остается прежней). Каждую весну и каждую осень на кафедре появляются странные люди с развязанными шнурками и обтрепанными штанинами, и пытаются впихнуть профессорам, которые имеют несчастье оказаться в аудитории, свою теорию эволюции, которая «наконец-то все объясняет». Разумеется, это клиника. Теория эволюции сейчас достигла такой степени сложности и таких требований к инструментарию, что ей действительно могут заниматься только высокообразованные и подготовленные люди.
15
Теоретически возможна ситуация, когда к твоим собственным генам при помощи вирусов будут подсаживать другие, которые внедрятся в большинство клеток твоего организма (или в совершенно определенные группы клеток) и помогут приобрести именно тебе определенные новые качества; но это требует специальных методов генной инженерии, которые еще только предстоит разработать