Ригель

— Это вот что такое, дядя Коля? Я хотел спросить, чье?

Дядя Коля без выражения смотрел на пучок длинной рыжей шерсти в его ладони.

— Не медведь? Я так думаю, длинновата она для медведя?

— Зачем тебе? — сказал дядя Коля скучно, — ты ж уезжаешь.

Откуда он знает? Джулька сказала?

— Ну, вот, просто интересно…

— Ты это, Борисыч, — дядя Коля смотрел на него сочувственно, глаза тусклые, точно присыпанные пеплом, вертикальные морщины на щеках тусклые и серые… — нечего тебе здесь делать. Раз собрался, так и уезжай. Пока не поздно. Хотя, может, и поздно. Вон идет.

— Здрасьте, Бабакатя, — сказал он машинально.

На резиновые сапоги у Бабыкати налипли рыжие сосновые иголки, плетеная корзина в пухлой, красной, как связка моркови, руке прикрыта серым пуховым платком.

— А вот грибочков-то, — Бабакатя суетливо поправила платок на корзине, — грибочков-то много нынче пошло. Мяста надо знать грибные-то…

Бабакатя говорила механически, без выражения, словно бы вела свою роль в абсурдистской пьесе.

Ему показалось, что в корзине что-то шевелится.

— Ну что, лиса, — скучно сказал дядя Коля, — не вертеть тебе хвостом? Не хочет тебя больше хозяин-то.

Он вдруг увидел, что Бабакатя выше дяди Коли на голову и шире в плечах. Чем-то она напоминала страшных чугунных женщин на привокзальных площадях усталых районных городков.

— Тьфу на тебя! — Бабакатя выпростала из шерстяной линялой кофты другую багровую руку и махнула на дядю Колю, — Иди, иди отсюда. А ты, Борисыч, ты его не слушай, совсем мозги пропил.

— Оленку ему, выходит, подсунула? Не опоздала бы, коза. Девка мелкая, Фекла-то тоже прошлым летом, думаешь, зачем в лес бегала, а? Кому жаловаться? И на кого?

— Ну и где Фекла-то? — Бабакатя прижала корзинку к груди, голос у нее стал почти мужским, с закрытыми глазами он бы не отличил его от дяди Колиного. — И где она, твоя Фекла? В дурке твоя Фекла, вот где! Будто я не знаю.

— А ведь сбежала она, — торжествующе сказал дядя Коля, вновь проявив поразительную осведомленность, — Так что смотри, коза….

— Это ты смотри, Николаич, — он никак не мог разглядеть что там, в корзине, хотя и старался, — живешь, горя не знаешь. И по грибы, и по бруснику. Вон, в прошлом году сколько пудов кооператорам сдал! А почему? Потому что Бабакатя в лес ходила за вас за всех. А теперь (тяперь) как старая стала, так что? И девкой ты меня, Николаич, не пугай. Девка — что? Девка — тьфу, а хозяин-то вон он…

— Вы это о чем?

Они оба обернулись к нему — синхронно.

— Иди, Борисыч, — дядя Коля говорил мягко, как с ребенком или слабоумным, — не твоего ума дело.

А Бабакатя, кивнув толстым подбородком в подтверждение, пробормотала что-то вроде «грибочков…».

— Бабакатя, — спросил он неожиданно для себя, — а вы правда доктор наук?

— Чаво? — Бабкатя моргнула редкими белесыми ресничками. Байковый халат на груди вытерся сильнее, чем на животе, а на животе — сильнее, чем у подола. Он вдруг увидел, что маленькие глаза у нее холодные, пустые и страшные.

— Нет, это я так. Это так просто.

Это клоуны. И она, и этот дядя Коля. Они сговорились. Свести его с ума. Выжить отсюда. У них такая игра. Они так со всеми. С приезжими. Других развлечений тут нет…

Со стороны пыльной дороги, из-за плотной стены борщевика, донесся гул мотора.

— Вы правда думаете, что она прячется на чердаке?

— Не знаю, — Заболотный устало покачал головой. — Вообще-то она любила там прятаться. Ну, как бы убежище. Домик. Но как бы она сейчас туда залезла? Вы бы заметили. К тому же…

Заболотный замолк, глядя перед собой.

— С кошкой любила там сидеть, — сказал наконец Заболотный.

Он вдруг подумал, что Заболотный — еще один их с Ванькой двойник, немолодой мужик, женатый вторым браком, бывший итээровец, что ли, походник, наверное, байдарки, костры в лесу, новая жена, новый поздний ребенок.

— Как она могла убежать так далеко? — он, казалось, с трудом двигал челюстью, — она до сих пор вообще не убегала. Она вообще ничего не делала. Сидела и не двигалась. Кормят — ест. Ну и так далее.

Заболотный вновь смолк и дернул кадыком.

Он молчал. Ему было жаль Заболотного.

— Потому ее там ищут. Около лечебницы. А сюда это я так. На всякий случай. Не знаю, зачем, честно говоря.

— Ваш? — спросил он зачем-то.

Телескоп стоял в сенях, расставив ноги, словно диковинное насекомое.

— Она интересовалась астрономией, — Заболотный оживился, как человек, которого насильственно отвлекли от неприятного, — вот я и… на день рождения. Тут нет светового загрязнения. Совсем. Удобно наблюдать. Она каждый вечер, когда можно… когда небо ясное. Один раз даже уверяла, что видела летающую тарелку. Представляете?

— Ну, могло показаться. Метеозонд или запуск спутника… Там, на севере, космодром ведь. Ракетный полигон…

— Огни на Луне видела, — продолжал Заболотный, не реагируя на его реплику.

— На Луне? Что за огни на Луне?

— Ну… — Заболотный с усилием вынырнул из воспоминаний, но сказал охотно и оживленно, — это такой феномен… еще в девятнадцатом веке наблюдали. В сороковые, и позже. Груйтуйзен, например. И Хадсон. Вроде как последовательные сигналы. И объекты. Непонятно.

— И американские астронавты, конечно, тоже видели?

— Да. И они. — Заболотный не уловил иронии, или сделал вид, что не уловил. — Вроде было даже кодовое слово, «Аннабель», кажется, обозначавшее проявление сознательной деятельности, ну, если наблюдаемое точно не подходит под описание природного явления, а…

— Метеориты? От удара может быть вспышка, даже если…

— В безвоздушном? Да. Но эти были организованными. Последовательными. Она говорила, что… говорила, что, — он запнулся и набрал воздуху, — цепочку огней в кратере… да, Эратосфен. Как бы движущуюся. Белые огни, как связка бус…

— Красиво.

— Да, — согласился он, — красиво.

— И вы видели?

— Нет. Когда я добежал до… они уже погасли. Не повезло.

— Да, — согласился он, — не повезло. Скажите, а… Там, в лесу… с ней ничего не случилось? Такого?

— Случилось, — Заболотный погас, словно внутри повернули выключатель, — такое.

— Простите.

— Уже ничего. Я, пожалуй, заберу его. Телескоп. Не возражаете?

— Нет, конечно. Что вы.

— Добрый де-ень, — Джулька стояла в дверях, бледными тонкими руками в мелких коричневых родинках прижимая к себе Бабыкатину корзину. Пухового платка, прежде накрывавшего корзину, впрочем, не было.

— Это моя жена, — пояснил он зачем-то Заболотному, — она славистка.

— Очень приятно, — равнодушно сказал Заболотный.

— А это бывший владелец нашего дома.

— Яитчницу хоти-ите? — Джулька улыбнулась, вновь показав розовую десну. Она всегда так улыбалась, а он не замечал?

— Нет. Я, пожалуй, пойду, — Заболотный, сидевший на корточках, продолжил сосредоточенно свинчивать ноги телескопу, — к Ивану.

— Вы друзья? — спросил он зачем-то.

— Он сложный человек, — суставчатые ноги телескопа сложились, и Заболотный подхватил его под мышку, — и как бы это сказать… материально озадаченный…у него вряд ли есть друзья. Но я лучше там.

Он смотрел, как Заболотный идет к машине. Телескоп торчал у него из-под руки, как гранатомет у Терминатора.

— А ты буде-ешь? Яитчницу?

Может, подумал вдруг он, она бессознательно нацелена на то, чтобы вывести его из себя, чтобы он сорвался, наорал — может, у нее просто такая внутренняя потребность — быть униженной. Эта тяга к русской классике. И поэт-резидент.

Он заставил себя несколько раз вдохнуть и выдохнуть.

— Опять Бабакатя яичками торгует?

— Это… свободно? Ну, как… даром, в подарок, да-а? Она добрая на самом деле. А зачем он приезжал?

Дядя Коля знает. Бабакатя знает. А она не знает. Сам же не хотел ей говорить, не хотел тревожить. И Бабакатя ей не сказала?

— У него сбежала дочка, — сказал он неохотно, — маленькая. Он приехал ее искать. Это раньше был их дом. Ты ее не видела, девочку?