Страница 4 из 9
Он хлопнул в ладоши, и, повинуясь сигналу, двое сервов ввели человека в заношенном комбинезоне. Кислородную маску он снял, входя в залу, и теперь она болталась у него под подбородком.
— Сюрприз! — сказал он.
Он поглядел на меня, потом на моих рыцарей и все понял. Мои тоже смотрели на меня — как-то я окажу прием благородному пленнику Ланселота? Я откашлялся и сказал:
— Мы, король Артур и королева Гвиневера, рады приветствовать тебя, доблестный рыцарь, у себя в Камелоте…
— Сисадмин, да? — он переступил с ноги на ногу между двумя сервами. — А я — вольный охотник. Думал, вот-вот планету откроют для разработок, а я уже тут! Чистое золото, а не планета!
Планету откроют для разработок не раньше, чем я представлю подробный отчет. Разве что кто-то кого-то сильно подмажет там, наверху… А пока здесь имею право находиться только я. И мои рыцари.
— Я — король Артур, — напомнил я ему, — а то, что ты делаешь, противозаконно.
— Он сдался мне в плен, — на всякий случай напомнил Ланселот. Из нашего разговора он понял только, что я за что-то гневаюсь на чужака.
Я вздохнул.
— Почему бы нам не поговорить с глазу на глаз, — спросил он, — не обсудить все за рюмочкой?
Он глядел на меня насмешливо, кривил губы. Презирал меня. Мне захотелось стать очень маленьким и спрятаться за спинку трона. Я выпрямился.
— Быть может, о рыцарь, ты желаешь принести мне вассальную клятву, и обещав посвятить свои будущие подвиги королеве Гвиневере, удалиться к себе в шатер и возвратиться, чтобы поведать о своих победах, скажем, через год…
Он поглядел на Гвиневеру, которая милостиво кивнула ему со своего возвышения. Жемчуг оплетал ее косы, ручейком сбегал по шее, в ложбинку меж грудями, еще одна нитка оплела руку, и она рассеянно перебирала ее белыми пальцами. Она была прекрасна, ибо такой я ее запрограммировал.
У меня — мои рыцари, подумал я. Они не дадут меня в обиду.
— Я предпочел бы остаться здесь, король. При твоем блестящем дворе.
Вот сволочь!
— Что ж, — сказал я, — тогда будь моим гостем, о пленный рыцарь. Соблюдай наши обычаи и помни о клятве, которую ты дал сэру Ланселоту. Под каким девизом ты желаешь служить королеве и Круглому Столу?
Он помолчал, моргая глазами и усмехаясь. Потом сказал:
— Девизом? О нет, сир, у меня есть имя. Славное имя.
— Так назови его, — вздохнул я.
Джон? Клаус? В лучшем случае какой-нибудь Перегрин…
— Мордред, — сказал он, глядя мне в глаза, — меня зовут Мордред.
— Я не мог его выгнать. Вот так, без видимого повода. Мои рыцари — они бы не поняли. Вот если бы он оскорбил меня или, еще лучше, королеву…
— Но он не оскорбил ее. Скорее, напротив.
— Да. Он оказывает ей всяческие знаки внимания. И при этом смотрит на меня и усмехается. А я… не знаю, что делать.
— Убей его, — сказал Мерлин.
— Я не… как?
— Не знаю, как. Отрави. Столкни с балкона. Ты же король.
— Я не просто король. Я — Артур.
— Ты — сисадмин Големба. Убей его.
— Я — Артур. Он назвался Мордредом. Ты понимаешь, что это значит? Мерлин, я боюсь.
— Он домогается королевы. Уличи его. Натрави на него рыцарей. Они не дадут тебя в обиду.
Он повторял мои же мысли, Мерлин. Говорил моими же словами. Не удивительно. Он — и есть я. До какой-то степени.
— Что с них возьмешь? Они ведь подыгрывают мне. Угадывают сюжетные ходы. Даже там, где сюжет ведет к боли и гибели. Кстати, Ланселот, по-моему, глючит. Ты его проверил?
Мерлин сидел неподвижно, сцепив узловатые пальцы.
— Да. Он чист.
— Тогда…
— Они ведь рассказывают о том, что видят, но интерпретируют это по-своему. Он же принял модуль этого твоего Мордреда за шатер странствующего рыцаря, так?
— Ты хочешь сказать, он действительно видел что-то такое, что интерпретировал, как Грааль?
— Разве это не в обычае людей? Видеть нечто, а потом описывать это нечто в доступных им понятиях? Как знать, быть может тот, настоящий Грааль…
— Он не человек.
— Значит, он еще более жестко ограничен. И тем более видит только то, что ему доступно.
Если там и вправду есть что-то, подумал я, нечто такое, чего не нашли первые разведчики, даже если там ничего нет, но слово сказано, я обязан принять меры. Отправить их на разведку? На поиски Грааля? И остаться наедине с этим Мордредом? Черт, я же знаю, чем однажды уже завершились такие поиски!
Отправиться самому? Увидеть собственными глазами то, что он там увидел?
По правилам я не могу покидать замок. Не могу покидать оперативный пункт. А если бы и мог — долго бы выдержал там, снаружи… даже в гермокостюме? Я же сисадмин.
И как это Мордред не чувствует себя ущербным по сравнению с ними? Или чувствует и поэтому их ненавидит? Или, что еще унизительней, он не чувствует себя ущербным, потому что сравнивает себя не с ними. Со мной.
Потому что я тут самый жалкий. Неуклюжий, уродливый, нелепый. Омерзительно несовершенный. Я, король Артур.
— Ты чем-то опечален, мой король? — спросила Гвиневера. В ее серых огромных глазах отражались два язычка пламени свечи. И еще мое лицо — в двух экземплярах. Я отвернулся.
Наконец сказал:
— Мордред меня тревожит.
— Но зачем тебе тревожиться из-за чужака? Может быть… — она прикусила губу, задумалась на миг. Долго она вообще думать не умела, не в ее стиле. — Он твой родич? Потерянный давно, а теперь чудом найденный родич, да?
— Да, — сказал я, — что-то вроде того.
— Тогда, — она явно повеселела, — это же прекрасно. А я заметила, между вами есть что-то общее, правда?
— Да, — сказал я сухо, — фамильное сходство. Ты, это… будь с ним поласковей, ладно? Он чужой здесь, ему одиноко, все такое…
— Разумеется, — сказала она равнодушно, — ведь он же теперь один из нас. Он же дал вассальную клятву Ланселоту.
Это имя она произнесла совсем тихо.
— Гвиневера, — спросил я напрямик, — ты что, любишь Ланселота?
— Что ты, государь, — она отпрянула, глядя на меня своими огромными глазами, — как можно?
— Но ты так смотришь на него…
— Я… сама не знаю… просто…
— Ладно, — сказал я, — проехали.
— Что?
— Оставим этот разговор.
— Хорошо, государь, — с готовностью отозвалась она.
— Сударь мой, — будь Персиваль природным человеком, он бы задыхался от сдерживаемого волнения, — простите, что потревожил вас в размышлениях. Я подумал… Пора мне ехать с новым рыцарским поручением, и ежели я в прошлом своем странствии не смог свершить ничего достойного внимания (природный человек бы сказал: раз уж я так лопухнулся, — не люблю их, природных людей, а эти вот говорят как надо)…
Он сбился и замолчал.
— Да-да, — подсказал я, — тот дракон.
— Да. И вот, я подумал, может быть, ты удостоишь меня чести… Та история, что рассказал сэр Ланселот, о некоем чудном предмете — я готов пуститься на поиски сего предмета хоть сейчас!
Персиваль. Самый честный из них. До сих пор он говорил лишь о том, что видел на самом деле, и не приукрашивал свои поступки, чтобы добиться моей похвалы или благосклонного кивка Гвиневеры. И он способен поступать, сообразуясь с обстоятельствами, он умеет отличить добро от зла, ему ведомо, что такое жалость — он уже доказал это. Персиваль. Мой мальчик.
— Персиваль, — сказал я, — клянусь, ты будешь первым, кому я поручу исполнить сей подвиг. И я отправил бы тебя в путь немедленно, но тому есть одно препятствие.
— Этот человек, — тут же сказал он, — Мордред.
Он посмотрел на меня, глаза у него сделались огромными и круглыми, как у лемура.
— Он мне не нравится, этот пришлец. Он замышляет злое. Я вызову его на поединок!
Боже упаси. Они могут тузить друг друга как угодно, возиться, как щенята, их шкуру ничем не прошибешь, но тот же удар уложит человека на месте. Недаром Мордред предпочел тогда сдаться Ланселоту, не вступая в излишние пререкания.