Страница 1 из 6
Хол Клемент
Солнечное пятно
Рон Сакко потянулся к переключателю, но остановился. Почувствовал на себе пристальный взгляд командира, обернулся и украдкой взглянул на часы. Уэлланд быстро отвернулся — чтобы скрыть усмешку? — Сакко чуть ли не со злостью дернул рычаг.
Лишь один из дежурных операторов умел четко сохранять последовательность действий при работе с приборами. Большинство отслеживало замыкание электрического контура по ничего не значащей вспышке на экране осциллографа. А для Брюзги Райса, приложившего столько усилий к созданию и отладке прибора, секунда, пролетавшая между смыканием цепи и ответной реакцией инструмента, была наполнена интереснейшими событиями. Внутренним взором он отслеживал сцепление реле, пульсацию электроэнергии в преобразователе, нервный бег звуковых волн сквозь толщу льда снаружи. Он представлял, как они обегают ледяное пространство, ограниченное вакуумом, и, отраженные, одна за другой входят в электронный механизм. Райс не хуже Сакко умел расшифровывать показания осциллографа и, бегло взглянув на экран, тотчас оценил ситуацию. Остальные не спускали глаз с физика. Сакко хранил молчание. Начертив от руки тень судьбы, вырисовавшуюся на экране, он взял логарифмическую линейку и, кивнув в подтверждение своим мыслям, спрятал ее обратно в чехол.
— Ну? — несколько голосов прозвучало хором.
— Айсберг тает неравномерно. Наибольшие потери, как и ожидалось, на южном полюсе. Со времени последнего измерения объем уменьшился на шестьдесят сантиметров. В пятнадцати градусах к северу лед почти полностью сошел: прибор перестал фиксировать какие-либо изменения. Чтобы снять точные данные, придется попросить у Ворчуна кол и выйти на поверхность.
Ему никто не ответил: двенадцать ученых парили в кабине управления и с жаром обсуждали проблему, пикируясь аргументами наподобие: «А я предупреждал…» Командир внимательно: слушал: именно такого рода дискуссии заставили его несколько дней назад отдать приказ о сокращении количества эхолокационных замеров до одного в сутки. Он еле удержался от искушения раз и навсегда прервать споры, вовремя осознав, что это не только невежливо, но и бесполезно. Людям, увлекаемым снежной лавиной в пекло, вряд ли помогло бы знание о том, с какой скоростью снег тает, но, будучи людьми, они обязаны были это знать.
Сакко оторвался от приборной доски и обратился ко всем сразу:
— Какие у нас перспективы?
— Такие же, как и раньше, — резко ответил Райс. — Да и что, собственно, могло измениться? Мы похоронили себя заживо: сначала, к радости астрономов, изменили орбиту этого гигантского ледяного пирога, а теперь занимаемся уборкой снега, так что в конце концов выхлопные трубы забьются, и мы уже не сможем взять новый курс, даже если пожелаем. С той секунды, как заглох двигатель, у нас не осталось никаких шансов.
— Прошу прощения, но я настаиваю, чтобы мне разъяснили, каково наше положение в настоящий момент.
Райс сделал кислую мину и кивнул в сторону командира:
— Хочешь информации — спроси главнокомандующего первой населенной людьми кометы, когда он отдаст новый приказ.
Уэлланд сумел сохранить невозмутимое выражение лица в ответ на откровенную дерзость Райса. Оператор был вечно всем недоволен и не стеснялся выражать свое отношение на словах; Уэлланд, знакомый с основами психологии, сразу понял, что скрывается за его язвительным замечанием, но все же был рад, что Райс рядом: выражая свое негативное отношение, он выводил внутренние конфликты на поверхность, не позволяя перерастать в скрытую вражду. Однако командир все же недолюбливал подчиненного, да и далеко не все прочие умели с ним ладить. Брюзга Райс заслуженно носил свое прозвище. Принимая во внимание характер оператора, Уэлланд не стал дожидаться, пока Сакко повторит вопрос, и ответил Райсу, как если бы тот прямо и вежливо обратился к нему.
— Мы справимся, — спокойно отозвался он. — В этом нет сомнений, а новые замеры не в силах изменить ситуацию. Диаметр кометы две мили, вес — тридцать биллионов тонн: даже если мы превысим необходимое для реакционной массы количество расходуемого льда, нам не исчерпать его запаса. Может, я и никудышный физик, но считать умею, и вычислил, сколько радиационного излучения поглотит айсберг за следующую неделю. И хотя радиации недостаточно, чтобы растопить тридцать биллионов льда, ее роль может стать решающей. Вам ли этого не знать, после того как столько времени потратили, чтобы вычислить, какую массу сохранит комета, достигнув перигелия. Однако никто из вас не учел, что мы теряем по триста — четыреста кубометров благодаря внешнему воздействию. И если не в этом наше спасение, тогда я не знаю — в чем.
— Вы не знаете, а я и тем паче, — съязвил Райс. — Предположительно мы углубились в фотосферу на несколько сотен тысяч миль, а вы не хуже меня знаете, что подобный путь проделала лишь одна комета, причем, хотя она и не сгорела в перигелии, обратно летели уже не один, а два айсберга.
— Вам это было известно, когда вы ставили свою подпись. Никто вас не шантажировал — по крайней мере, никто из присутствующих, — сказав это, командир пожалел, что замечание сорвалось с губ, но оборвать его не смог. Уэлланд со страхом ждал, что Райс ввернет что-нибудь такое, что невозможно будет просто проигнорировать, и испытал облегчение, когда тот потянулся к поручню и, оттолкнувшись, выплыл из кабины. Внезапный возглас одного из ученых-физиков, работавших у доски приборов, заставил командира позабыть минувший инцидент.
— Всем до одного встать на ноги. Радиационный фон поднимается — есть опасность электрического разряда. Кому не все равно, отключите питание приборов!
На минуту кабину охватило смятение. Те, кого внезапное происшествие застигло в недосягаемости от поручней, пытались выгрести к стенам; другие, для кого маневрирование в невесомости успело стать привычкой, толчками пробирались к приборам, нередко предпочитая спасти исследовательское оборудование, нежели машины управления. Когда все заняли свои места и пристегнули ремни безопасности, Райс как ни в чем не бывало вернулся в кабину, будто не помнил сказанного несколько мгновений назад. Взгляд его блуждал от машины к машине, можно было подумать, что он каждую минуту ожидает взрыва.
Но, к его удивлению, ничего не произошло. Заряд пробежал по защелкавшим приборам — операторы не проронили ни слова. Райс был разочарован, во всяком случае, так показалось Поулаку, инженеру-энергетику, единственному человеку на корабле, который любил сварливого оператора.
— Ну что, Ворчун, — проговорил Поулак, когда все улеглось, — давай выйдем на поверхность и заберем магазин из камеры наблюдения. Вдруг с ней что-нибудь случилось? Ты всегда говорил, что не доверяешь системам дистанционного управления.
Райс оживился:
— Все равно эти астрономы скоро застонут, будто им нужна отснятая пленка, чтобы доказать друг другу, что они предвидели вспышку. Надевай скафандр.
Никто, кроме командира, не заметил, как они вышли из кабины.
Пространство за внешним люком было очень ограниченным. Тоннель, пробуренный ракетой при вхождении в тело кометы, достигал почти центра айсберга и в диаметре не намного превосходил диаметр самого корабля. Пять более мелких тоннелей отводили продукты сгорания от ракетных двигателей, которые должны были, как предполагалось, в свое время изменить курс кометы. Еще один тоннель с множеством колен предназначался для выхода на поверхность. После того как комета направила свой, бег к солнцу, многие тоннели завалило «снегом» — мелкой ледяной крошкой, образовавшейся при вхождении корабля в недра айсберга. Вокруг ракеты экипаж расчистил пространство, но не слишком просторное, так как космонавты опасались подтачивать своды тоннеля — они помнили, что одна комета уже раскололась надвое после приближения к Солнцу.
Камера наблюдения располагалась далековато от выхода на поверхность. Следуя необходимости в строгой ориентации относительно сторон света и направления вращения кометы, тоннель был выведен на северное полушарие, чтобы облегчить видеосъемки на перигелии. Таким образом, пока комета не достигла наивысшей точки орбиты, солнце вообще не всходило над входом в тоннель, а поскольку съемки все равно приходилось вести, камеру установили на южном полушарии в миле от устья тоннеля.