Лукреция Борджа

Тем временем в июне, как и каждый год, герцог Альфонсо отправился в поездку по Северной Европе, чтобы узнать об изменениях в политике и в военной науке. Преданные Лукреции гонцы носились между Остеллато и Феррарой. Бембо, оставшийся в Остеллато, писал своему другу Строцци, как тяготят его деревенский отдых и визиты муз, как он желал бы оказаться вместе с другом возле герцогини. Лукреция получила 3 июня следующую записку: Я долго искал одиночества, тени прекрасных деревьев, покоя — всего того, что сейчас мне кажется скучным и непривлекательным. Что это означает? Новую болезнь? Я бы хотел, чтобы Ваше Высочество заглянуло в свою книжечку и узнало, отвечают ли ее чувства моим. Я отдаю свою судьбу на милостъ Вашего Высочества столько раз, сколько листьев в этом прекрасном саду, которым я любуюсь, облокотясъ на подоконник маленького, дорогого мне окна3.

Намеки на «дорогое окно», где он написал «книжечку», сборник пророчеств и сентенций, который они читали вместе, свидетельствуют о том, насколько они стали ближе. Лукреция все еще пыталась сопротивляться обаянию поэта, но вскоре она сочла, что не будет ничего дурного, если она снова будет счастлива. Дружеское чувство, которое питал к ней Бембо, переросшее затем в самую нежную привязанность, а затем и в обожание, не оставило ее равнодушной. Мечтать можно и в одиночестве, но любить нужно вдвоем. Чтобы защититься от любопытных глаз, она посоветовала венецианцу называть ее в письмах инициалами «F. F.» от слов «felice Ferrarese» («счастливая феррарка»).

С наступлением летней жары все уехали из Кастель Веккьо в резиденцию в Меделане, где герцогиня держала свой «сад». Туда допускались лишь самые близкие ее арагонские друзья, ее пажи и оба Строцци. Состязания в ораторском искусстве начинались вечером с наступлением прохлады и продолжались до зари. Тема была одна: «Почему любовь — благо?». Эркуле Строцци, настольной книгой которого был «Пир» Платона, комментировал для Лукреции символ веры жрицы Диотимы: «Вот каким путем нужно идти в любви самому или под чьим-либо руководством: начав с отдельных проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступенькам, подниматься ради самого прекрасного вверх — от одного прекрасного тела к двум, от двух — ко всем, а затем — от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов — к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь, наконец, что же это — прекрасное»[42].

В эти дни Лукреция нечасто вступала в беседу. Ее чувства были столь глубоки, что она стыдилась их показывать. Тот, кто любит страстно, говорит мало, да и зачем рассуждать, когда тебе созвучна сама природа:

Словом, все напоминало Лукреции о том, кого с ней не было, и ее гости не старались нарушить ее молчание. Молодость, пыл и ранимость Алонсо Бишелье, к которому она питала страсть любовницы и любовь матери, не могли сравниться с тем, что она испытывала теперь. Пьетро Бембо был старше ее на десять лет. К его интеллектуальному превосходству присоединялись доброта, спокойствие, возвышенная любовь, какую она всегда мечтала встретить. Что касается Пьетро, то он хотел убедить себя в том, что «любовный экстаз — не что иное, как соединение душ», однако прекрасно знал, что отношения с герцогиней, начавшиеся с куртуазной любви, делались более пылкими, превращались в страсть. Отныне они должны были соблюдать осторожность и могли довериться только верным людям: Эркуле Строцци, Анджеле Борджа и придворной даме Полиссене Мальвецци. Мысль о трагической судьбе Уго и Паризины неотступно преследовала их. Поэтому Бембо попросил Лукрецию, чтобы она была в высшей степени бдительна. С середины июня записки, которые она отправляла ему, она писала по-испански. Благодаря этому языку ее вновь охватило смятение первой любви. Пренебрегая всеми мерами предосторожности, она переписала для него стансы Лопеса де Эстунича:

На это пылкое послание Бембо ответил следующим четверостишием:

В конце июня — месяца Юноны, богини семьи, — Лукреция велела отчеканить медаль, где заказала выгравировать огонь и изречение Платона, предложенное Бембо: «Est animum», что означает: «Только лишь душа подобна огню, рожденному из золота, которое ее пожирает». Чтобы поблагодарить за выбор этого высказывания, она посылает ему прядь волос и в ответ получает следующую записку: «Я в восторге от того, что каждый день вы находите новый способ разжечь мою страсть, как вы это сделали сегодня, прислав мне то, что еще недавно украшало ваше чело». Девять писем Лукреции — два по-испански, семь по-итальянски — хранятся сегодня вместе с той самой прядью в библиотеке Милана. А Байрон, восхитившийся ее волосами, «самыми прекрасными и самыми светлыми, какие только можно представить», ухитрился часть их стащить.

Бембо считал, что ему нечего опасаться страсти, однако и он попал «в сети той, что соединила в себе великолепие неба и земли»6. Они стали еще более осмотрительными. Отныне письма Бембо были адресованы Лизабетте, придворной даме, которая передавала их герцогине. Под посланиями Лукреции, написанными по-испански или по-итальянски, стояло условленное «F.F.».

Лукреция вскоре засвидетельствовала поэту глубину своих чувств вовсе не в письмах. Несколькими днями ранее он написал ей: «Я чувствую, что сгораю. Я весь в огне». Возможно, таким галантным способом он спрашивал, испытывала ли Carissima то же самое. Однако на Феррару обрушилась эпидемия чумы, количество погибших все возрастало. У Бембо, который жил в доме Эркуле Строцци, действительно начался такой сильный жар, что он слег; Лукреция с двумя служанками явилась во дворец Строцци. Втроем они устроились у изголовья Пьетро, слушая и ободряя больного, который, окруженный такими знаками внимания, заявил, что «счастлив страдать». На следующий день Бембо отправил герцогине следующую записку:

Целительное посещение, коим вы меня вчера почтили, чтобы подбодрить, прогнало слабость, обычно следующую за лихорадкой. Внезапно ко мне вернулись силы, словно я отведал божественного эликсира. К этому вы добавили приятные и нежные слова, полные любви и радости, и они вернули меня к жизни… Я целую эту руку, эту нежнейшую руку, какую когда-либо целовал мужчина; нет нужды говорить, что эта рука самая прекрасная, ибо ничего прекраснее Вашей Милости не могло появиться на свет7.

Еще не выздоровев окончательно, поэт вернулся в Остеллато. «Я уезжаю, о милая жизнь моя», — писал он. Несколько дней спустя Лукреция, супруг которой продолжал объезжать новые французские укрепления, поселилась неподалеку, в Меделане, вместе со своими шутами, собаками и дамами. Среди них была и Анджела Борджа, объект страстных ухаживаний сводного брата Альфонсо, незаконного сына герцога Эркуле. Эркуле Строцци, выполняя роль посредника, намеревался сделать так, чтобы достойно увенчать их любовь.

42

Пер. С. Апта.