Страница 3 из 17
Беременность госпожи вскорости стала заметна, и деревенские женщины, перестав бояться, охотно беседовали с ней о том, что помогает женщинам в тягости. Леди Ольсивия отвечала им ласково, а они несли ей небольшие подарки: полосу мягкой шерсти, чтобы обернуть живот, или еду, полезную при беременности.
Госпожа больше не ходила в холмы, а занималась хозяйством или молча лежала, уставившись в стену, как будто видела нечто, не замечаемое другими.
Труан же постепенно все больше объединялся с деревенской общиной. Вместе с Омандом он ездил в Джорби для уплаты ежегодного налога и продажи местных товаров. Вернувшись, Оманд с восторгом повествовал, как славно Труан сторговался с сулкарами, добившись самого большого барыша за все прошлые годы.
Настала зима, и люди предпочитали не покидать своих жилищ, кроме как в праздник Конца Года. В ту ночь женщины бросали в костры омелу, а мужчины — остролист, дабы приходящий год Морского Змея оказался счастливым.
Раннюю весну сменило лето, а в деревне это время рождения детей. Все роды принимала Эфрина, но леди Ольсивия больше не сопровождала ее, и те из женщин, кому удавалось ее увидеть, только головами качали, потому что по мере того, как тело леди наливалось тяжестью, лицо все больше худело, руки стали тонкими, как прутики, и передвигалась она с трудом. Но, несмотря на это, леди Ольсивия улыбалась и выглядела всем довольной. Ее муж тоже был по-прежнему весел и не замечал, как изменилась жена.
Ее время пришло лунной ночью, столь же ясной, как и та, когда они с Эфриной вызывали Силы у каменной звезды. Произнося древние заклинания, Эфрина чертила особыми красками руны на животе роженицы, затем на ладонях, ступнях, а напоследок, на лбу.
Ей пришлось долго и тяжело потрудиться, но в конце концов послышался плач двух новорожденных — мальчика и девочки. Госпожа, ослабевшая настолько, что не могла приподнять головы, взглянула на Эфрину, и та быстро приблизилась к ней с серебряным кубком в руке. Она плеснула туда чистой воды и поднесла его госпоже. Леди Ольсивия с огромным трудом подняла правую руку и окунула пальцы в воду, а потом коснулась ими девочки, которая уже не плакала, а молча смотрела на мать странным, почти осмысленным взглядом, будто понимала значение происходящего.
— Эйдис, — произнесла леди Ольсивия.
Лорд Труан стоял рядом, и в его лице читалось какое-то ужасающее сознание того, что его всегдашней беспечности пришел страшный и бесповоротный конец. Он тоже омочил пальцы в воде, дотронулся до вопящего и барахтающегося мальчика и сказал:
— Эйнин.
Так им были даны имена, а спустя четыре дня после их прихода в мир леди Ольсивия навек закрыла глаза. Труан предоставил Эфрине и другим женщинам сделать все, что полагалось в таких случаях, а после, завернув тело жены в шерстяной плащ, ушел к холмам. Те, кто видели его лицо, не спрашивали, куда он идет, и помощи своей не предлагали.
Он вернулся один только на следующий день и с тех пор никогда не упоминал имени своей жены. Он вообще стал молчалив, хотя с готовностью брался за любую работу. Жить он остался в доме Эфрины, и детям своим уделял больше внимания, чем любой другой мужчина в деревне. Но люди предпочитали не вступать с ним в расспросы, ибо более не чувствовали себя свободно в его обществе, словно темное облако, всегда окутывавшее госпожу, отныне опустилось на него.
Глава вторая. КОЛДОВСКОЙ КУБОК
Все рассказанное выше — лишь начало этой истории, которую я узнала по большей части от Эфрины и в малой степени от Труана-Чужестранца, моего отца.
О леди Ольсивии мне тоже рассказала Эфрина. Мои родители не были уроженцами Хай-Халлака, и не пришли из Долин. Их родиной был Эсткарп. Отец никогда не рассказывал, как они жили там, а мать поведала Эфрине совсем немного.
Эфрина, Мудрая, знала толк в травах и заклинаниях, умела готовить зелья, снимать боль, принимать роды и пользовалась властью над деревенскими женщинами, однако мастерства в высшей магии она не достигла. Знания моей матери были много больше, но она избегала пользоваться этими знаниями. Согласно догадкам Эфрины, мать лишилась большей части своей силы, когда бежала из родной страны вместе с отцом, причем причины их бегства так и остались неизвестны мне.
Моя мать не только была прирожденной волшебницей, но, пройдя должное обучение, превзошла предел мастерства, поэтому Эфрина рядом с ней чувствовала себя малолетней ученицей. Но существовала некая преграда, мешавшая матери вернуть себе прежнюю власть и употребить ее в Хай-Халлаке. Ока сумела собрать воедино прежние способности к Вызову, лишь пожелав иметь детей, и заплатила за это высшей ценой — собственной жизнью.
— Однажды она гадала на рунах, — рассказывала мне Эфрина. — Бросала палочки вот на этом столе, когда твоего отца не было дома. И руны сказали, что ей отпущено немного. Тогда она решила, что не может покинуть своего господина, не оставив ему сына, которого он так желал, сына, способного понести за ним его меч и щит. Женщины, подобные ей, редко рожают детей, ибо это мешает им надевать мантию Силы и управляться с жезлом Власти, это ведет к нарушению обетов, а страшнее ничего быть не может в целом свете. И все же, ради своего господина, она решилась. Теперь у него есть Эйнин.
Я кивнула. Во время нашего разговора отец с братом перетаскивали лодки на берег, приготовляя их к лету.
— Но есть еще и я!
Эфрина, зажав коленями ступку, толкла высушенные травы.
— Верно. Она пришла в Место Власти просить о сыне, но выпросила также и дочь. Я думаю, она хотела, чтобы дочь заступила на ее место в мире. Ты, Эйдис, по крови прирожденная волшебница, однако я могу дать тебе очень мало знаний по сравнению с теми, которыми обладала твоя мать. Но все мои знания будут твоими.
Это признание странным образом возвышало меня, ибо если Эфрина признавала во мне дочь моей матери, унаследовавшую от рождения частицу древней Силы, то отец видел во мне только второго сына. Я носила не юбку, как все деревенские девушки, а штаны и рубаху, как мой брат, потому что отец гневался, если замечал меня в иной одежде. Причиной этого, как считала Эфрина, было мое сходство с матерью, которое с возрастом все увеличивалось, причиняя отцу боль. В мужской же одежде я становилась похожа на Эйнина, что было отцу по нраву.
Сыном, не дочерью, я должна была стать для него не только с виду — с детства я училась обращению с оружием наравне с Эйнином. Поначалу мы упражнялись на маленьких деревянных мечах, но когда вошли в возраст, отец выковал нам по настоящему. Так что в искусстве боя я разбиралась лучше любого оруженосца в Долинах.
И все же отец не запрещал мне проводить все остальное время с Эфриной. Мы собирали травы в холмах, она показывала мне места прежних жилищ Древних и обучала обрядам и ритуалам, соответствующим разным фазам Луны. Я видела пятиугольные стены, за которыми мать творила Высшую магию Луны, но сама ни разу не осмелилась войти внутрь. Мы ограничивались сбором трав в одичавшем саду.
Мне многократно доводилось видеть кубок, который мать добыла своим последним волшебством. Эфрина бережно хранила его среди самых дорогих вещей и никогда не касалась его голыми руками, а лишь обернув их предварительно драгоценной сине-зеленой тканью. Кубок был серебряный, но если его повернуть, отливал множеством цветов.
— Это чешуя дракона, — говаривала Эфрина. — Серебряная чешуя. В старинных легендах слышала я о серебряных драконах, но не видела их до тех пор, пока сам дракон не создал из огня этот кубок по велению госпожи. Он обладает великой властью, поэтому береги его.
— Ты говоришь так, словно он принадлежит мне, — я восхищалась кубком, ибо такое сокровище возможно встретить только раз в целую жизнь.
— Он будет принадлежать тебе, когда прикажут время и обстоятельства, — она сделала паузу, потом добавила. — Кубок означает связь между тобой и Эйнином, но только ты в силах ей воспользоваться.
И больше она не говорила ничего.