Страница 29 из 30
Но это же совершенно нелепо, уговаривала она себя, ведь прощание их не было таким бесповоротным и холодным, как перед трагедией в Мелагре, которая и дала им второй шанс. Они же собирались поддерживать отношения. Они будут звонить друг другу и проводить отпуск, а порой и уикенды вместе, если позволит работа. Это не конец, это просто будет другое, вот и все.
Пэриш сказал, что он останется дома сегодня вечером, чтобы она могла позвонить ему и дать знать, благополучно ли добралась. К сожалению, он не сможет звонить ей, пока идет ревизия. Она надеялась, что он выберется в Сидней на несколько дней, когда рингеры сделают перерыв перед началом финальной ревизии в лагере Долгого Пути, но понимала, что из-за травмы Расти Пэриш вряд ли сможет приехать. Но он же собирается вызывать тебя, решительно напомнила себе Джина. И не так уж далеко до ноября, когда она сможет взять на работе неделю или около того и приехать в Ме-лагру. Шесть месяцев не слишком большой срок. Совсем небольшой. Когда она впервые появилась здесь, четыре предстоящие ей недели казались долгим сроком. Как удивительно быстро они прошли. Слишком быстро. Словно пролетели. Но ведь здесь был Пэриш...
Даже когда он уехал на ревизию, она была окружена свидетелями его присутствия: диван, на котором он так любил развалиться; поцарапанный кофейный столик, на который закидывал ноги, прежде чем спохватывался, что не снял еще шпоры; его бритвенные принадлежности в ванной; банки пива, охлаждающиеся на нижней полке холодильника в ожидании его возвращения домой в конце длинного, изматывающего дня. И, конечно, невозможно было, сидя в офисе, не вспоминать их первую ночь любви.
Да, в Мелагре Пэриш Данфорд был частью ее жизни даже в его отсутствие. И вряд ли теперь будет иначе в Сиднее. Ох, конечно, у нее там сколько угодно горячей воды, ковер от стены до стены, все удобства и мелочи, какие может пожелать женщина, но нету Пэриша. И не будет секса без мер предосторожности.
У нас с Пэришем был не секс, у нас была любовь! - одернула она себя. То, что с ними происходило, было любовью до остановки сердца и дыхания. Самой прекрасной, чувственной и духовной любовью на свете. И она навсегда осталась бы такой, даже если... даже если...
- О Господи! - вскрикнула Джина, выпрямившись в кресле. - О Господи, нет!
Ее не волновало, что ее тихие всхлипывания стали слышны окружающим и привлекли к себе их внимание. Пусть смотрят, думала она, вытаскивая бумажную салфетку, две упаковки которых она купила пару минут назад. Какая слабая и бессмысленная попытка спасти собственное лицо, ведь она заслужила звание дуры столетия!
- Ты такая дура, Джина Петрочелли, бормотала она. - Дура, дура, дура! Ею так завладел страх повторения ошибок ее матери, что она готова была скопировать отца - даром наслаждаться чьей-то глубокой любовью, этакое хобби!
К тому времени, когда был объявлен ее рейс, Джина успокоилась. Ее глаза слегка припухли, голова раскалывалась, но аспирин подействовал достаточно быстро. К несчастью, спасая от головной боли, лекарство не помогает излечить ни разбитое сердце, ни окончательный идиотизм. Глубоко вздохнув, она забросила кожаный рюкзачок на плечо и, не раздумывая больше, вместо прохода на посадку направилась к выходу.
- Дура, - повторяла она. - Настоящая дура.
Сидя на веранде в тишине хрупкой, живительно свежей ночи, Пэриш еще издалека услышал звук незнакомого мотора. Это была явно не машина со станции, пришедшая по поводу ревизии, поскольку звук приближался с другой стороны. Кто бы это мог быть так поздно? Пэриш размечтался - может, это пара рингеров, до которых дошли слухи о случившемся с Расти, и они приехали в Мелагру, чтобы поучаствовать в ревизии. Когда он пару часов назад связался с Блю, чтобы сообщить, что вернется завтра верхом, и спросил, как дела в лагере, тот ответил, что главное желание рингеров - добавить людей. Похоже, из-за того что они с Расти выбыли из строя, пять недель труднейшей работы готовы были обернуться семью неделями ада.
- Ну, Блю, - сказал он вслух, поднимаясь на ноги, когда машина въехала во двор, - неужели это ты примчался?
Никто из здешних не стат бы добираться в эту глушь на такой крошечной четырехцилиндровой штучке, которая остановилась в нескольких метрах от него.
Стоя на верхней ступеньке, он ждал, пока водитель не выключил ослепившие его фары.
- Чем могу быть вам полезен? - спросил он громко, еще не разбирая, кто же приехал.
- Можешь простить меня за идиотство?
Пэриш застыл, не в силах поверить, что голос, исходивший из автомобиля, не плод его воображения. Дверца открылась, и Джина, выбравшись из машины, предстала перед ним.
- На всякий случай, - попросила она, - не мог бы ты дать мне чашку кофе, прежде чем отправишь обратно? Я привезла собственную кофеварку и немного настоящего молока. - И по голосу, и по тому, как она держалась за дверцу машины, чувствовалось, что она слегка нервничает. Света из автомобиля хватало, чтобы увидеть, что она поменяла костюм, в котором уезжала, на легкий жакет и джинсы.
- Планируешь побыть еще, да?
- Это зависит от того, расценивается ли глупость как преступление. Если да, то я - номер один среди негодяев, и полиция, вероятно, пожалует сюда в любую минуту. Для меня, пожалуй, они заново введут смертную казнь.
- Понимаю.
- Я думаю, поскольку место это очень уединенное, ты мог бы позволить мне отсидеться здесь лет, скажем, пятьдесят-шестьдесят.
Сердце Пэриша чуть не вырвалось из груди.
- Звучит так, будто ты нарываешься на пожизненное заключение.
- Именно, - отозвалась она торжественно, все еще не двигаясь.
Ему смертельно хотелось спрыгнуть с веранды и затащить ее в дом, но он сдержался. Решение проделать столь долгий путь было целиком ее собственным решением. И он хотел, чтобы последние несколько шагов определялись только тем, что она действительно чувствовала к нему, а не тем, что он мог бы заставить ее чувствовать.
- Здесь трудная, уединенная жизнь, - продолжал он играть роль адвоката дьявола, - городской человек вскоре может ощутить себя глубоко несчастным.
- Возможно, - согласилась она, оглядывая тихий простор, окружавший их, потом захлопнула дверцу и отошла от машины, - но и в городе может быть трудно и одиноко. Особенно если твои мысли и сердце пребывают где-то еще.
Не сводя с него глаз, Джина медленно шла к нему.
- Несчастье определяется совсем не географией, - сказала она, поднявшись на нижнюю ступеньку.
Сердце Пэриша громко барабанило, кажется, где-то в голове.
- Я люблю тебя, Пэриш. Я намерена любить тебя всегда, буду ли я здесь или в Сиднее.
Может быть, настанет время, когда жизнь здесь поглотит меня, но ты будешь по крайней мере под рукой. В Сиднее тебя не будет. - Неуверенно улыбнувшись, она сделала еще шаг. - Но я предполагаю... дело в том... Я больше хочу быть несчастной с тобой, чем без тебя. Я... Она споткнулась, и Пэриш подхватил ее.
- Проклятье! Когда ты наконец починишь эту ступеньку?
Он засмеялся и отвел волосы с ее лица:
- Не знаю. Никогда, кажется, не соберусь.
- Тогда я попрошу, чтобы Снэйк сделал это... после того, как установит новый бак для горячей воды, скажем на следующей неделе.
- Вы договорились установить новый бак? - растерянно спросил он.
- Да. Если я собираюсь жить здесь лет пятьдесят или около того...
Когда его губы закрыли ей рот, Джина окончательно поняла, что перед нею светлое будущее. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой защищенной, такой уверенной в себе, какой хотела и могла бы быть.
Скрип половых досок, когда они шли по холлу и дальше в спальню, звучал музыкой в ее ушах. Кому нужны ковры от стены до стены? Что хорошего в белой-белой спальне, если с ней не Пэриш?
- Новые одежки, - заметил он, когда они торопливо начали раздевать друг друга. - И не видно имени дизайнера.
- Мой багаж был уже в самолете, - сказала она, - и даже такая городская штучка, как я, знает, что на ревизию скота не отправляются в костюме.