Во имя Чести

— Па, но ты же не умеешь танцевать? — озадаченно хмыкнула я.

— Не умею, — не стал спорить он. — Но отказаться-то не мог! Зато я другое умел, и мы в общем-то не танцевали, — губы его сложились в довольную ухмылку.

— Целовались мы, — со смешком пояснила мама. — У меня в этом опыт небольшой, но был. Во всяком случае, прикинуться более-менее умудрённой женщиной удалось. И что-то ему, — короткий кивок в сторону, — так понравилось, что он меня весь вечер с коленей не спускал. А во мне уже столько дурной храбрости было, да ещё так у него ловко и приятно это выходило, что я совершенно не сопротивлялась.

— Погоди, дальше я догадываюсь, — опять перебила я. — Но вы же как-то упоминали, что мама тебя спасла?

— Не-е, дальше ты не догадываешься, — ухмыльнулся отец. — Дальше ещё хуже было. Спасти-то она меня спасла, но утром и от женитьбы.

— В смысле? — вытаращилась я на него.

— В прямом, — он пожал плечами. — Девушка у меня тогда была, мы через полгода пожениться собирались. Я даже вроде как влюблён был по уши, но тут эта пигалица вдруг так зацепила, что я про Аньку даже не вспомнил в тот вечер, и ночью не вспомнил. Вспомнил только утром. Когда проснулся с больной головой, не очень ясными, но крайне приятными воспоминаниями о вчерашнем и мыслью, что я никак не могу вспомнить имя юного создания, уютно дремлющего у меня под боком. Потом создание проснулось, мы познакомились заново, попытались оценить масштабы катастрофы, и в этот момент как раз Анна явилась. В общем, ситуация как в анекдоте. Потом… чёрт, вспомнить стыдно, что было. Анька орёт, эта рыдает, а тут я с ужасом соображаю, что мне через полчаса надо быть в космопорте, иначе с меня погоны снимут, и как бы не голову, потому что боевой вылет. Анька сама ушла, Леську я буквально выставил…

— Ну, не совсем, ты меня до остановки подбросил, — хмыкнула мама.

— Не мешай каяться, — шикнул на неё отец. — Короче, всех разогнал и на космодром кинулся, чудом успел. Окончательно очухался и протрезвел только когда уже взлетели, и начало до меня потихоньку доходить. Во-первых, на тему невесты моей. Я сообразил, что она должна была быть уверена, что я уже улетел, и не совсем понятно было, какой тёмной материи она забыла у меня дома в моё отсутствие. Да и вообще, как-то вдруг вспомнилось много мелочей, и я, можно сказать, прозрел, сообразив, что не просто так кое-кто из моих друзей Аньку недобрыми словами называл. А, во-вторых, на тему этой случайной девочки. Дошло до меня, хоть и с опозданием, откуда там кровь взялась на простынях. Сроду никогда себя такой мразью не чувствовал. Даже не столько сам факт совращения приличной девочки меня расстраивал, сколько… расстались мы как-то уж совсем нехорошо. Недостойно офицера поступил, да и вообще — мужчины, но вернуться для извинений возможности не было. Командировка длинная, напряжённая оказалась, больше полугода мы там проторчали, и всё это время меня совесть грызла. Всех, с кем тогда в кабаке сидели, расспросил, выяснил, кто что помнит. Набралось много: что школьные учительницы, даже школу кто-то запомнил, и даже специальность моей пигалицы. Так что прилетел я и первым делом пошёл свою совесть успокаивать. Как был, в полевой форме с вещмешком. Звоню в дверь — и чуть прямо там не падаю, потому что открывает мне дверь бледная тень с характерным таким пузом.

Я только присвистнула на этом моменте, потому что слов не нашлось, а дальше опять подключилась мама.

— А я, собственно, расставание не так уж страшно пережила, как он себе воображал. Понимала, в общем-то, что мужик ни в чём не виноват, сама дура, и вечером я совсем не возражала. Хреново мне стало, когда я вскоре сообразила, что он мне перед уходом подарочек оставил. То есть, не просто хреново, а действительно безумно страшно. И аборт делать страшно, — убийство же всё-таки, — и как представлю, что мать на это скажет, так хоть самой голову в петлю. Думала-думала, ревела-ревела, а потом решила: раз так всё сложилось, что делать, будем жить как есть. Хотя, если бы не Верка, я бы точно рехнулась; и так нервы, и беременность ещё тяжёлая была, короче — врагу не пожелаешь. Красавца-офицера залётного вспоминала, но всё больше недобрым словом и по утрам, в обнимку с унитазом. И уж чего я точно не ожидала, так это явления его у себя на пороге. И если ты думаешь, что я была рада его визиту, ты плохо меня знаешь, — хмыкнула она.

— Не рада — это слабо сказано, — вставил отец. — Если бы могла, наверное, с лестницы бы спустила. Говорит, мне одной встречи с тобой хватило на всю жизнь, проваливай-ка ты отсюда, мил человек, а то орать буду. А я стою, и чувствую себя идиотом и просто последней сволочью. Но, думаю, нет уж, если я сейчас уйду, я себе этого точно не прощу, а беременную бабу слушать — последнее дело. Я её в квартиру задвинул, зашёл осмотреться, и мне совсем уж стыдно стало. Не жильё, каморка.

— Угу, много снимешь в центре города с зарплатой учителя младших классов, — вставила мама.

— Вот я огляделся и решил: хрен там, не пойдёт. Чей ребёнок — даже спрашивать не стал, там всё по лицу видно было. Говорю, собирайся, женщина, нечего тебе тут гнездиться, а она в ответ — в слёзы. Разозлился, думаю, не хочешь по-хорошему — будет как получится. Сам что нашёл — собрал, эту дуру в охапку и домой. Дальше опять как в анекдоте. Приезжаем — чёрный гоблин! Анька встречает, вся такая благодушная, и насмехаться ещё начала, что, мол, кого я вообще приволок. Эта — опять в слёзы, сбежать рвётся. Я окончательно озверел, на Аньку нарычал так, что больше её не видел; даже стыдно, хоть и стерва — а всё равно женщина, опять я как-то не по-человечески себя повёл. Но меня в тот момент больше беспокоила эта рёва с пузом. Я её внутрь завёл, говорю, теперь будешь жить тут, возражения не принимаются. Хожу, показываю, где кухня, где спальня, где ванная, а тут меня вызывают. Майор наш, злющий как дьявол, говорит, Зуев, так тебя разэдак, если сейчас через две минуты не прибудешь в расположение и не доложишься по форме, оформлю как дезертира и под трибунал пущу. Я вещи бросил, Леське говорю: «Мне сейчас по делу надо, через два часа вернусь, не найду тебя здесь — хуже будет». Всю дорогу прикидывал, где я эту дурёху разыскивать в первую очередь буду, потому что, честно говоря, не верил, что она действительно на месте останется. Однако возвращаюсь — мама дорогая, мало того, что барышня моя дома, так ещё и с ужином готовым.

— Это он просто себя со стороны не видел, а то бы не сомневался, что я никуда не денусь, — захихикала она. — Не видела ты, Варька, как твой отец в молодости жутко выглядел, когда бесился. Это потом уже, как с разведкой связался, стал более-менее сдержанный. Я первые минут десять вообще на том месте простояла, где поставили, шевельнуться боялась. Потом ещё немного побродила, а потом скучно стало, есть захотелось. В холодильник сунулась — шаром покати. Ещё помаялась, потом не выдержала и продукты на дом заказала. Думаю, хоть руки займу. А потом этот прибегает, взъерошенный такой весь, заморенный. Надо было видеть, как он мою стряпню уписывал, я прямо умилилась! Потом мы немного поговорили, вроде как успокоились оба, пришли к консенсусу. Мол, раз оба набедокурили, логично, что и расхлёбывать обоим. Я, правда, поначалу пыталась ещё гордость включить, но этого попробуй переупрямь.

— И чёрт его знает, сколько бы мы так прожили, — подхватил отец. — Нет, думаю, рано или поздно всё равно бы свадьбой кончилось. Потому что я смотрю — девочка действительно хорошая, вроде скромная-зашуганная, а с характером, с юмором, не дура, не истеричка, да ещё готовит. Что ещё мужику для счастья надо? Но поженила нас в итоге тёща. Приезжаю я как-то к вечеру домой, и вижу картину маслом. Сидит Леська, серая и чуть живая, вся в слезах, а тут эта грымза вышагивает и морали ей читает, мол, да как ты могла, да что ты дура делаешь. А эта сидит, руками себя обняла и лепечет что-то про «мам, ну, не сердись». Зло меня такое взяло, аж до кровавой пелены, что кто-то на мою пигалицу ругаться посмел. Я в кухню вошёл и говорю: вы, мол, гражданочка, потише, не у себя дома, и жену мою не трожьте.