Страница 7 из 45
— Не тот ли это секретный снаряд, что нашумел в Испании? — поинтересовался Мещеряков.
— Именно тот. Его и термитным считали, и черт-те каким… А принцип — совсем иной! Со мной вместе выпускался из академии в тридцать четвертом Сергей Дядичев, — припомнил Клюев. — Его дипломная работа как раз была посвящена направленному взрыву. Он и делал примерно такие заряды, пробовал ими перебивать рельсы, Словом, испытывал их в качестве саперных средств. А тут, гляди, через несколько лет возникли они в артиллерии… Ну, ладно, надо поскорее генералу доложить. Ведь найден, долгожданный снаряд с кумулятивным принципом действия!
— А что, Коля, если бы ты, отвинтив взрыватель, решил, как обычно, выплавить взрывчатку? — пошутил Попов. — Поставил бы снаряд в свою здоровенную гильзу с водой и — на плитку, а?
— М-да, иллюминация была бы и шумовые эффекты соответствующие, — поежился Мещеряков. — Нет уж, пусть в подвале нашем так и будут тишь да благодать…
Об этом снаряде Клюев делал специальный доклад на пленуме арткома. Рассказывал о его устройстве, описывал его действие — яркую белую вспышку, вызванную свечением газов из-за невероятно высокой температуры, доказывал необходимость разработки подобных боеприпасов.
Нашлись скептики, открыто выражавшие недоверие. Но Воронов и Яковлев поддержали выводы доклада, и вскоре под руководством Снитко началось создание отечественного кумулятивного снаряда.
Машину основательно тряхнуло, и Борошнев больно стукнулся спиной о борт. На подножке снова возник старший техник-лейтенант:
— Как, приятель, живой? Душу мы из тебя не вытрясли? Конец твоим мучениям, прибыли. Вон они — батареи заминированные…
К машине подошел какой-то офицер.
— Здравствуйте, я командир части. Мне уже звонили сказали, что вы из арткома. Очень рад! Мы тут уж своими силами кое-какую малую технику наладили…
«Малой техникой» оказались деревянные полозья, к которых был укреплен щит от орудия.
— Бачьте, товарищ старший лейтенант, — объяснил расторопный сержант, украинец, видно, мастер на все руки, автор странного сооружения. — От туточки на полозьях есть лежачок. Вы лягайте на него, и щит полностью вас закроет. Я там, поодаль, у ямки сяду. А вы дывытеся. Як увидите ту кляту штуковину — туточки скрозь щит бачите, штырь стальной торчит. Вот им и шуруйте, не лякайтесь. Ткнете по ней, она и ахнет, а вас ништо не зачепит. Потом тихенько-тихенько уперед толкайтеся. А устанете трошки — тоди я вас заменю.
Борошнев невольно улыбнулся: «Техника» — буквально на грани фантастики…» А, с другой стороны, что еще можно было сделать, если цилиндрики, которых разбросано здесь изрядно, взрывались от любого прикосновения.
Примерился он и улегся на полозья. Приподнялся, глянул вперед, штырь потрогал — работает. Оттолкнулся ногами и руками, полозья действительно еле-еле двинулись по рыхлому грунту, бывшему картофельному полю.
Борошнев весь напрягся, сосредоточился.
Вот он, первый цилиндрик, лежит на боку, выставив свой пропеллер, отливая под рассветными лучами яркой зеленью, Борошнев взялся за конец штыря, нацелился и тюкнул по цилиндрику. Полыхнуло пламя, хлопнул несильный взрыв. Несильный-то несильный, но чтобы двух-трех человек погубить или покалечить — вполне достаточный… Звякнули по щиту осколки, а до Борошнева долетели только брызги. Что же, доморощенное сооружение вполне себя оправдало!
Так и «пахали» они на пару с сержантом, поочередно меняясь местами. Раз уж приехал, не бросать же его одного. Понемногу очищались позиция гаубичников, подходы к ней. И все было спокойно. Вот только на третий день…
С утра шел дождь, по-осеннему занудливый, нескончаемый. Насквозь промокла и стала тяжеленной шинель. По лицу, раздражая, мешая, ползли капли воды. Поле раскисло, и полозья то и дело застревали. Приходилось отталкиваться посильнее, тогда полозья двигались рывками и следить за дорогой становилось очень трудно.
«Надо бы позвать сержанта, а то стал уже уставать. Не годится уставать, так и проглядеть недолго…» — подумал Борошнев, быстро отирая пот с лица. А когда отнял руку и случайно глянул вбок, кажется, волосы на его голове зашевелились…
Он увидел очередную мину, но не впереди себя, за щитом, а сбоку, чуть ли не под полозом. Как не разглядел ее раньше?! От неожиданности отпрянул назад. Полозья сдвинулись с места и… на считанные сантиметры разошлись с миной. Почуяв недоброе, к нему из укрытия кинулся сержант.
— Стой! Погоди! — крикнул Борошнев, вставая с настила и тут же снова опускаясь — ноги не держали.
Почему после только что пережитой смертельной опасности так пристально, с изумлением вглядываешься в привычный, знакомый с раннего детства окружающий мир и воспринимаешь его неожиданным, словно в первый раз.
«Вот капли дождя пригибают сочную травинку… Во на нее опустилась почти невидимая глазу, но блестящая на солнце паутинка… А вон, впереди, в низине, стелется дымовая завеса тумана: она растворяет ближние деревья леса, размывает их кроны… Туман вьется по дальнему жнивью — и как это ему не колко? Белыми лентами, словно новыми, еще не хоженными тропинками и дорогами ложится он на землю. И вот уже нет его, а над жнивьем повисла пелена дождя…
Только сейчас ведь все могло для меня исчезнуть…
Нет, не могло и не случилось. Вот же я живой, целый и невредимый. Мама родная, живой!..
Почему вдруг подумалось о маме? По привычке, когда еще маленьким был, бежал к ней, если страшно. Но ведь мамы уже нет, хотя еще совсем недавно удалось застать ее! И было это — как самое настоящее сказочное чудо».
…Полмесяца назад получил Борошнев телеграмму от сестры Клавы. Сестра сообщала, что с мамой совсем плохо и, если только можно, надо бы поспешить повидать ее напоследок.
«Как это — напоследок?» — оторопел Борошнев. Он помнил, как не стало отца и как мама в одиночку билась с пятью детьми. Потом он и еще двое постарше перешли в детдом-коммуну, чтобы хоть немного стало полегче матери. Ох, и плакала же она, провожая их…
А потом подумал о сестре: «Бедная! От мужа с фронта никаких вестей. Малыша своего уже успела схоронить. И вот теперь мама у нее на руках…»
Борошнев рассказал все Клюеву, и тот посоветовал обратиться к генералу.
— Нет ли возможности поехать в командировку в на правлении Ладожского озера? — спросил его Борошнев.
— Чего ради? — удивился Снитко. — Или вам по личным делам туда надо?
Вместо ответа Борошнев протянул генералу телеграмму.
— Boт оно что, — сказал Снитко и подошел к большой карте, висевшей на стене. — К Ладожскому озеру, говорите?
— Пашский район, товарищ генерал.
— Там же почти всюду враг!
— Вот именно — «почти», товарищ генерал. Мне бы сюда, не доезжая Лодейного поля. Там наши. Я проберусь!
— Сделать это будет тяжело. — Снитко прищурился, помолчал. — Недели вам хватит?
— Спасибо, товарищ генерал.
Почти трое суток добирался Борошнев: и поездом, и нa попутных, и пешком… И вот он уже у родного дома. Кругом много военных — наверное, тут и квартируют. Тихонько стукнул в знакомую дверь. Тут же она отворилась, вышла осунувшаяся, постаревшая Клава. Припала к брату, заплакала.
— Володя, милый, успел, — шептала, глотая слезы. — Как же она намучилась!
— Да что с ней?
— Худо, совсем худо. Сначала от всего уставала, потом вовсе обессилела. Мясного ничего есть не могла, да его у нас теперь и нет. Истощала вконец. Фельдшер со станции приходил, лечить пытался, да куда там!..
— Можно к ней?
— Конечно, конечно, заходи!
Борошнев шагнул в комнату и услышал, как от кровати прошелестело:
— Володенька! Сыночек!
Он бросился к матери.
— Мамочка, здравствуй! Лежи, лежи, не поднимайся!
Обнял и невольно вздрогнул — от неожиданности. Ладони его, перетаскавшие многие сотни всяких железок, не ощутили никакой тяжести, словно мать была бесплотной. Тут вдруг жгуче остро, хоть и смутно, вспомнилось, как когда-то мама брала его, маленького, на руки, прижимала к себе, баюкала…