Эра Дракулы

— Неужели?

— Я бы хотел… Я смиренно прошу вас… чтобы вы использовали свое влияние, дабы несколько сгладить ситуацию. Прежде чем случится несчастье. Прежде чем появятся совершенно ненужные жертвы.

Женевьева была не прочь насладиться вкусом власти. Она сняла платье, повергнув детектива в шок. Смерть и перерождение не лишили его предубеждений своего времени. Лестрейд съежился за дымчатыми очками, пока она быстро переодевалась, отточенными движениями пальцев с острыми ногтями застегивая сотни маленьких крючков и пуговиц на юбке бутылочно-зеленого цвета и жакете. Как будто костюм «теплых» дней, замысловатый и неуклюжий, похожий на полный набор доспехов, вернулся и теперь преследует ее. Поначалу, только став вампиршей, она с большим облегчением носила простые блузы и клетчатые штаны, ставшие приемлемыми, если не модными, после Орлеанской Девы, и клялась, что никогда больше не закует себя в удушающий официальный наряд.

Инспектор был слишком бледен, чтобы заметно покраснеть, но пятнышки размером с пенни появились на его щеках, и он непроизвольно с шумом задышал. Лестрейд, как и множество других «новорожденных», обращался с ней, словно ей было столько лет, сколько они могли дать на вид. Когда Шанданьяк одарил Женевьеву Темным Поцелуем, ей исполнилось шестнадцать. Она была старше Влада Цепеша примерно на десять лет или даже больше. Когда еще «теплый» христианский князь прибивал к головам турецких солдат их собственные тюрбаны и насаживал соплеменников на заостренные колья, она уже стала «новорожденной» и обучалась навыкам, благодаря которым оказалась в итоге самым долгоживущим представителем своей кровной линии. Если за плечами четыре с половиной столетия, трудно не сердиться, когда свежеподнявшийся, едва остывший мертвец относится к тебе со снисходительностью и покровительством.

— Серебряного Ножа надо найти и остановить, — сказал Лестрейд, — прежде чем он убьет снова.

— Несомненно, — согласилась Женевьева. — Дело явно подошло бы для твоего старого помощника, того детектива-консультанта.

Усилившимся восприятием, явно подсказывавшим, что наступает ночь, она почувствовала, как застыло сердце инспектора.

— Мистер Холмс не занимается расследованиями, мадемуазель. У него разногласия с нынешним правительством.

— Вы хотите сказать, что его вывезли, как и множество других наших лучших умов, в эти загоны, находящиеся в Сассекских холмах? Как там их называют в «Пэлл-Мэлл Газетт»? В концентрационные лагеря?

— Я сожалею о недостаточной широте его взглядов…

— Где он? В Чертовом Рве?

Лестрейд кивнул так, словно его обуял стыд. В нем еще немало осталось от человека. «Новорожденные» цеплялись за свои «теплые» жизни, как будто ничего не произошло. Сколько времени пройдет, прежде чем они превратятся в зверей, вампиров, которых принц-консорт привез из земель за лесами, в ходячее воплощение жажды, бессмысленных охотников?

Женевьева застегнула манжеты и повернулась к полицейскому, чуть вытянув руки ладонями вверх. Из-за долгой жизни без зеркал она приобрела привычку так спрашивать о том, как выглядит. Детектив ворчливо одобрил. Накинув плащ с капюшоном, Дьёдонне вышла из комнаты, Лестрейд последовал за ней.

В коридоре снаружи уже зажглись газовые фонари. За рядами стекол в низко висящем тумане умирали последние лучи вечернего солнца. Одно окно открыли, впуская прохладный воздух. Женевьева чувствовала в нем жизнь. Скоро ей придется кормиться, через два или три дня. После отдыха иначе было нельзя.

— Дознание по делу Шон начинается сегодня ночью, — сказал Лестрейд, — в Институте рабочих юношей. Крайне желательно, чтобы вы присутствовали.

— Очень хорошо, но сначала мне надо поговорить с директором. Кто-то должен взять на себя мои обязанности, пока я отсутствую.

Они подошли к лестнице. Здание оживало. Независимо от того, насколько принц-консорт изменил облик Лондона, нужда в Тойнби-Холле — основанном преподобным Сэмюэлем Барнеттом в память о покойном филантропе Арнольде Тойнби — все еще не пропала. Нищим требовался кров, еда, медицинский уход, образование. «Новорожденные» — потенциально бессмертные бедняки — чувствовали себя едва ли лучше, чем их «теплые» братья и сестры. Для многих угол в Ист-Энде становился последним прибежищем. Женевьева чувствовала себя Сизифом, вечно закатывающим камень наверх, теряя ярд с каждым преодоленным футом.

На площадке первого этажа сидела темноволосая маленькая девочка с тряпичной куклой на коленях. Одна рука у нищенки высохла, с нее складками свисали кожистые мембраны, тускло коричневая одежда была подрезана, дабы не стеснять свободу движения. Лили улыбнулась, показав острые, но неровные зубы.

— Жени, — произнесла девочка, — смотри…

Улыбаясь, она протянула вперед тонкую, болезненно худую руку. Та удлинилась, стала более жилистой. Натянулась шерстистая серовато-коричневая перепонка.

— Я работаю над крыльями. Полечу к луне и обратно.

Женевьева отвернулась и увидела, как Лестрейд осматривает потолок. Она снова обратилась к Лили и опустилась перед ней на колени, гладя ее руку. Толстая кожа казалась неправильной на ощупь, словно мускулы под ней терлись друг о друга. Ни локоть, ни запястье не сочленялись как положено. Влад Цепеш изменял форму без каких-либо усилий, но «новорожденные» его кровной линии выполнить такой трюк уже не могли. Правда, это их не останавливало, и они часто пытались.

— Я принесу тебе сыра, — сказала Лили. — В подарок.

Женевьева погладила волосы девочки и встала. Дверь в кабинет директора оказалась открытой. Вампирша вошла, постучав по дереву, прежде чем миновать порог. Начальник расположился за столом, изучая лекционное расписание вместе со своим секретарем Моррисоном. Директор был моложавым и все еще «теплым», но лицо его уже испещряли морщины, а в волосах виднелась седина. Многие, кто прошли через последние изменения в стране, походили на него, выглядя старше своих лет. Лестрейд последовал за Дьёдонне в кабинет. Директор поздоровался с ним. Моррисон, тихий молодой человек со склонностью к литературе и японским гравюрам, отошел в тень.

— Джек, — сказала Женевьева. — Инспектор Лестрейд желает, чтобы завтра я посетила дознание.

— Произошло еще одно убийство, — директор не спрашивал, а констатировал факт.

— «Новорожденная», — пояснил детектив, — на Чиксэнд-стрит.

— Лулу Шон, — добавила Женевьева.

— Мы знали ее?

— Возможно, только под другим именем.

— Артур может проверить картотеку, — сказал директор, глядя на инспектора, но подав знак Моррисону. — Вам понадобятся детали.

— Она тоже была уличной девушкой? — осведомился секретарь.

— Да, разумеется, — ответила Дьёдонне. Молодой человек уставился в пол.

— Думаю, она была у нас. Это одна из тех, что выгнал Бут.

Лицо Моррисона исказилось от одного упоминания имени генерала. Армия спасения объявила живых мертвецов отверженными, лишенными Царства Божия, хуже любого пьяницы. «Теплый» Моррисон не разделял их предубеждений.

Директор побарабанил пальцами по столу. Он выглядел как обычно, словно вес всего мира неожиданно лег на его плечи.

— Ты можешь меня отпустить?

— Друитт возьмет на себя твои обходы, когда вернется с крикета. И Артур поможет, как только уладим вопрос с расписанием лекций. Да мы, кстати, в любом случае не ожидали тебя еще ночь или две.

— Благодарю.

— Не за что. Держи меня в курсе событий. Это такое ужасное дело.

Женевьева согласилась.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы успокоить местных. Лестрейд опасается мятежей.

Полицейский явно чувствовал себя неуютно и испытывал смущение. На какую-то секунду Женевьева показалась себе мелочной, дразня «новорожденного» подобным образом. Она была несправедлива к нему.

— Я действительно могу чем-нибудь помочь. Поговорить с «новорожденными» девушками. Убедить их обратиться за помощью, посмотреть, не знает ли кто чего-нибудь.

— Прекрасно, Женевьева. Удачи. А вам доброго вечера, Лестрейд.