Страница 5 из 62
Он жил, словно в маске. "Вращаясь между двумя столь непохожими дворами, — пишет В.О. Ключевский, — Александр должен был жить на два ума, держать две парадные физиономии кроме ежедневной — домашней, иметь два разных прибора манер, чувств, даже слов".
Это стало для Александра привычкой. Четко он говорил лишь одно: зная о решении Екатерины II передать престол не Павлу, а ему, он публично заявлял, что не хочет царствовать и предпочел бы уехать за границу. В частности, в мае 1796 года он писал А.П. Кочубею:
"Вот, дорогой друг, важная тайна <…>. В наших делах господствует неимоверный беспорядок, грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя <…> стремится лишь к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправлять укоренившиеся в нем злоупотребления?.. Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого неприглядного поприща <…> поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая свое счастие в обществе друзей и в изучении природы".
Итак, Екатерина II желала передать престол своему старшему внуку, а не сыну, но имевший на нее влияние сенатор граф В.П. Мусин-Пушкин сумел убедить императрицу отсрочить это решение. За это, кстати, благодарный Павел I, вступив на престол, произвел его в фельдмаршалы, хотя он за всю жизнь не выиграл ни одного сражения. А десятилетний Александр, проявив недетскую изворотливость и дальновидность, сам рассказал отцу о планах бабушки и пообещал присягнуть ему как императору.
Когда 6 (17) ноября 1796 года после смерти матери Павел стал императором, он назначил своего сына Александра военным губернатором Санкт-Петербурга, шефом одного из двух самых привилегированных лейб-гвардейских полков (Семеновского полка), инспектором кавалерии и пехоты, а позднее — председателем военного департамента Сената.
Многие современники тех событий потом констатировали, что Павел I "правил вспышками, скачками, порывами, без всякой связи, не смущаясь совершенно последствиями". Он правил, "как человек, который не дает себе никогда труда размыслить, взвесить все "за" и "против", который приказывает и требует немедленного исполнения всякой фантазии, приходящей ему на ум".
В результате его ненавидели почти все, причем даже за его добрые качества, например, за его справедливость, потому что и она, в сущности, была какая-то слепая и капризная. Она поражала без разбору, заставляя людей застывать от ужаса и вечной неизвестности относительно своей участи, независимой от положения.
Что же касается Александра, то противоречивость характера всегда была свойственна ему. С одной стороны, он испытывал искреннее отвращение к власти, с другой — стремился к ней, руководимый не только честолюбием, но и благими надеждами на переустройство Российского государства на европейский лад.
В ту роковую ночь 12 (24) марта 1801 года, сразу после полуночи, граф Петр Алексеевич фон дер Пален сообщил Александру, что его отец убит заговорщиками.
Александру тогда было уже 23 года, и он, как отмечает великий князь Николай Михайлович, был "душой и телом вполне развит". Следовательно, ему "было возможно наблюдать, размышлять и взвешивать все события". Короче говоря, он уже должен был все понимать, и тогда казалось, что он до такой степени уничтожен угрызениями совести и отчаянием, что не может произнести ни слова…
"Историки, — пишет В.Н. Балязин, — высказывают на этот счет разные догадки, однако существо дела от этого не меняется — зная о заговоре, Александр почти ничего не сделал для того, чтобы раскрыть его и уничтожить до того, как государственные преступники выведут свои полки из казарм".
Ничего не сделал…
А ведь он наверняка догадывался, что приближается минута, когда его отцу будет предложено отречься от престола. Предложить отречься… Но не убивать же!
Когда Александру доложили о свершившемся, формулировка была такая:
— Все сделано.
— Что сделано? — в ужасе переспросил он.
А граф П.А. Зубов, со своей стороны, побоялся назвать то, что было сделано, соответствующим образом. Но он все время обращался к Александру как к государю, и молодой человек не мог не понять…
Конечно, вожди заговора оправдывали потом себя тем, что ими двигали причины исключительно государственного характера, желание спасти Россию и т. п.
Друг Александра Адам Чарторыйский потом написал:
"Россия сильно страдала, находясь под управлением своего рода маньяка; но способ, какой был применен для устранения всех этих затруднений, оставил в душе Александра на всю жизнь мрачный отголосок преступления, совершенного над его отцом, которое, как он был убежден, пало на него и никогда не смоется с него в его собственных глазах".
Так и повелось считать, что Александр не желал насильственной смерти отца. Он хотел лишь отстранить его от управления государством, дабы пресечь деспотизм и самодурство в России. Как бы то ни было, трагическая гибель отца произвела на него неизгладимое впечатление, он был потрясен и всю оставшуюся жизнь мучился сознанием своей вины в произошедшем.
"Эта неизлечимая душевная рана совести, — как заметит позже его внучатный племянник великий князь Николай Михайлович, — испортила всю последующую его жизнь на земле".
Историк К.В. Кудряшов развивает эту мысль:
"Известие о трагической судьбе отца нравственно потрясло Александра. Вне себя он воскликнул: "Скажут, что я отцеубийца! Мне обещали не посягать на его жизнь. О, я несчастнейший из людей!" С ним сделались нервные судороги, и он впал в обморочное состояние. С трудом удалось Палену привести его в себя. "Перестаньте ребячиться!" — потребовал он от Александра. По слухам, <…> Александр не соглашался занять престол и уступил лишь, "когда убийцы отца дерзнули сказать сыну, что если он не согласится принять правление, то увидит рекою пролитую кровь в своей фамилии". Вот как описывает очевидец первый выход Александра I в Зимнем дворце на другой день после катастрофы: "Новый император шел медленно, колени его как будто подгибались, волосы на голове были распущены, глаза заплаканы; смотрел прямо перед собой, изредка наклонял голову, как будто кланялся; вся поступь его, осанка изображали человека, удрученного грустью и растерзанного неожиданным ударом рока. Казалось, он выражал на своем лице: они все воспользовались моей молодостью, неопытностью, я был обманут, не знал, что, исторгая скипетр из рук самодержца, я неминуемо подвергал жизнь его опасности". Сознание своей вины, мысль, что он "должен был" предвидеть роковой исход, всей тяжестью придавило Александра".
Адам Чарторыйский рассказывает:
"Целыми часами оставался он в безмолвии и одиночестве, с блуждающим взором, устремленным в пространство, и в таком состоянии находился в течение многих дней, не допуская к себе почти никого".
А на утешения своего польского друга Александр отвечал:
— Нет, все, что вы говорите, для меня невозможно. Я должен страдать, ибо ничто не в силах уврачевать мои душевные муки.
После убийства Павла I в своем манифесте Александр Павлович принял на себя обязательство управлять Богом ему врученным народом "по законам и по сердцу в бозе почивающей августейшей бабки нашей, государыни императрицы Екатерины Великой".
И первое, что он сделал… было увольнение графа Петра Алексеевича фон дер Палена. Генералу этому, пользовавшемуся полным доверием покойного императора, было предписано немедленно покинуть Санкт-Петербург и отправиться в свои поместья.
То же было сделано и с графом Никитой Петровичем Паниным — еще одним зачинщиком заговора. Его новый император отрешил от управления иностранными делами. После увольнения тот уехал за границу, и его опала продлилась свыше тридцати лет, не смягчившись даже после смерти Александра.