Плоть

Брат Джим смотрел на них не больше секунды. Но это была бесконечно долгая секунда.

— «Разве не знаете, что вы храм Божий и дух Божий живет в вас?» Коринфянам, 3: 16.

Он повернулся и снова направился к центру. На полдороге он оглянулся. «СГНИЕТЕ В АДУ!» Глаза его, помоги мне Бог, сверкнули красным пламенем.

Биби упала на спину, словно ее толкнула рука Провидения, упала прямо на своего соблазнителя, «…и споткнутся друг на друга, как от меча». Левит, 26: 37.

23

При падении Макс получил травму — перелом левого запястья. Перелом наступил и в их отношениях с Биби. Она порвала с ним сразу после того, как отвезла его в госпиталь. Причина была понятна: она считала, что ее публично изнасиловали. Вероятно, в толпе было всего несколько человек, понявших, отчего она упала, но если уж на то пошло, то многие ли из птиц и зверей райских знали, чем собираются заняться Адам и Ева? Биби считала, что ее предали — как духовно, так и физически. В ней было так сильно сознание греха, что требовалось очищение. Пусть даже ее дядя-проповедник на деле оказался мошенником, пусть даже она сама давно покинула лоно баптистской церкви, Биби все равно, так или иначе, верила. Символ веры Макса, если таковой вообще существовал, был чужд всему этому, хотя, как мне кажется, этот символ все же питался иллюзией всемогущества. Макс верил в самого себя.

Биби непостижимым образом удалось поколебать эту веру. Макс не привык к тому, чтобы его вели. Он не привык, чтобы им пренебрегали. Добавив насилие к оскорблению, Биби, в довершение всех бед, еще и сломала ему руку. Косвенно и сама этого не желая. Когда Биби рухнула на него спиной, Макс вытянул руку, чтобы смягчить падение. Он, как это называется у врачей, сломал в типичном месте лучевую кость; как он сам сказал мне, это называется переломом Коллеса. Такой перелом бывает, когда человек, падая на асфальт, вытягивает перед собой руку, чтобы не удариться лицом. Если бы Макс падал один, то рука бы выдержала, но на нее выпала дополнительная нагрузка в двести с лишним фунтов. Когда я увидел Макса на следующий день, левая рука его была в гипсовой лонгете.

— Перелом без смещения, — объявил он, — но для полного выздоровления потребуется от четырех до шести недель.

Мне было интереснее знать, сколько времени потребуется для исцеления его эго, но вместо этого я спросил о Биби. Она оставила работу в казначействе и вообще уехала из Оксфорда. Любопытно, но все женщины Макса исчезали, когда заканчивались их с ним отношения. Разрыв как будто убивал их. Даже Элен объявила, что увольняется в конце семестра. Оставалась только Мэриэн, но было похоже, что такое упрямство лишь убивает ее.

— Биби была моей ошибкой, признаю. Религия!..

В подтверждение он стукнул кулаком по ладони другой руки и поморщился от боли. Лонгета едва ли была рассчитана на такие нагрузки. В то утро Макс уже ездил на велосипеде, вопреки рекомендациям врача, положив на руль руку в гипсе.

— Мне не нужна такая одержимая. Это противоречит моей собственной одержимости.

Он замолчал, словно обдумывая смысл произнесенного.

— Знаете, вам следовало бы немного успокоиться.

— Успокоиться, черт побери. Я не собираюсь успокаиваться из-за такой мелочи.

Он резко взмахнул сломанной рукой и снова скривился от боли. Он не мог смириться с самим фактом, что у него что-то сломано. Естественно, он должен был превозмочь и превзойти себя и свою боль. Он начал наматывать на тренировках больше миль, чем Пиггот; лицо его заострилось. Он купил себе подержанную «мазду» — вот так! — и стал регулярно ездить в Мемфис. Впервые увидев Макса за рулем, я едва его узнал. Макс за рулем выглядел непоследовательно и нелогично — он просто не вписывался в эту тонну металлических деталей. Покупка машины не означала, что он отказался от своих тренировок, иначе это был бы не Макс, но теперь мы привыкли, что рядом с нашей «хондой-сайвик» стоит ярко-красная «Мазда-323».

Не знаю, что он делал в Мемфисе, — могу об этом только догадываться. В отверстие я несколько раз видел пустую спальню, зато «мазда» стала постепенно приобретать вполне обжитой вид. В то время я начал проводить занятия по «Люсидасу», и в моей голове неотвязно звучала строка: «С утра ему опять в луга и в лес». Он сказал мне, не изменившись при этом в лице, что купил «мазду», потому что у нее большое заднее сиденье. Что я должен был на это ответить? Думаю, что я просто кивнул. На этой фазе Макс потерял всякие приличия. Правда, студентки-выпускницы оставались для него табу. Обжегшись на молоке, дуют на воду. Нью-йоркский опыт, каким бы он ни был, послужил Максу уроком. Но Биби стала последней женщиной, которую Сьюзен не побрезговала бы пригласить к нам на ужин. После этого я не припомню таких приглашений. Но думаю, что Макс и не желал никаких милостей. Он хотел одного — продолжить свое падение. Было такое впечатление, что силу всех своих мышц, ранее употребленную на то, чтобы сдерживаться, он теперь использовал для освобождения всех своих инстинктов. Макс остался тем же, но импульс стал противоположным.

Я не могу практически ничего сказать вам о Гарриет, или Мэгги, или о других женщинах Макса того периода — они приходили и уходили, словно квартира Макса превратилась в автобусную остановку. По ночам я слышал, как кто-то громко пукал, а скрип дивана день ото дня становился все громче. И, как назло, мое смотровое отверстие как раз в это время оказалось заблокировано! Затычка входила и выходила свободно, но видел я одну лишь черноту. Проклятье, видимо, от всей этой возни картина немного сдвинулась и загородила дыру. Я оказался во тьме — в прямом и переносном смысле. Сила моего воображения иссякла. Стоны, шлепки и треск какого-то адгезивного материала наподобие медицинского пластыря раздавались с умопомрачительной регулярностью. Однажды я в шутку сказал Сьюзен, что Максу следовало бы установить на входе в квартиру вращающуюся дверь (правда, некоторые женщины через нее просто не пролезли бы). На худой конец, он мог бы использовать соседнюю пустующую квартиру как зал ожидания. Другой сосед Макса — замкнутый компьютерщик, и без того редко бывавший дома, окончательно выехал больше месяца назад.

Я уже подумывал о том, чтобы вломиться в квартиру Макса и поправить картину. Я даже хотел просверлить через нее еще одно отверстие. Иногда, просто ради любопытства, я вынимал затычку и смотрел. Один раз оно оказалось свободным. Я вновь прозрел! Я увидел мощную мускулистую женщину, совершенно голую, которая наступила ногой на кровать, словно на животное, которое она собиралась укротить.

— Еще, — сказала она.

— Я дам тебе еще двадцать, — сказал невидимый Макс.

— Пятьдесят. — Она положила руку ладонью вверх на свое толстое бедро.

Рука Макса протянула ей сорок, но женщина буркнула: «Ладно». В поле моего зрения появился Макс с мотком эластичного шнура. Женщина тяжело легла на спину, раскинув руки и ноги. В глаза мне бросилась неправдоподобно огромная промежность со звериным влагалищем. Выражение восторга на лице Макса то и дело сменялось маской ужаса. Вид шнура поверг меня в смятение, я чувствовал себя приблизительно так, будто на моих глазах безобидная кухонная утварь превращается в демонические орудия пыток. На мгновение я отвернулся. Когда я, собравшись с духом, снова припал к отверстию, Макс уже привязывал свои и ее лодыжки к изножью кровати. Потом он связал запястья. Когда женщина прогнулась, он взлетел вверх, словно поднятый на живой дыбе.

Я вцепился ногтями в стену и едва не сломал проволочную затычку. Женщина принялась сгибать и крутить Макса движениями тела и, наконец, напрягая мощный таз, буквально вогнала его член в свое звероподобное лоно. Еще интереснее все было оттого, что шнуры натянулись до предела, готовые лопнуть. На следующий день в отверстии опять было темно. На третий день вид снова открылся. На этот раз я видел, как Макс вылизывает гигантскую бритую подмышку, а розовая, как молочный поросенок, жертва, соблазнительно и призывно попискивая, мяла и жевала его своими круглыми коленями, как тупыми ножницами. Потом я снова остался в темноте почти на неделю. Эти циклические перемены изматывали и выводили меня из себя. Женщины, однако, шли непрерывным потоком. Полагаю, что он им платил. По меньшей мере некоторым из них. Сьюзен угрожала, что пожалуется в полицию, но я не позволил.