Плоть

— Я отвратительно себя чувствовала до встречи с Максом, — сказала однажды Холли. — Разве вы не знаете, что все большие женщины так себя чувствуют?

Но кто в этом виноват? Все, подумалось мне. Или почти все.

Большинство литературных героинь после Молль Флендерс были стройными и гибкими. Мадам Бовари не сидела на диете. Героини Бронте, на свое счастье, были туберкулезницами. Я собрал книги, выключил свет и вышел из пустой аудитории. Небо было по-прежнему серым, дождь лил не переставая.

В тот день я сидел за компьютером и, вяло постукивая по клавишам, пытался печатным словом обойти критически непечатную проблему. Я все еще работал над синекдохой Джойса и никак не мог закончить, потому что безнадежно увяз в замене целого его частью. Суть моей работы заключалась в том, чтобы выявить определенный литературный прием и проанализировать мотив его использования. С какой целью называют человека или предмет частью, вырванной из целого? Ну, во-первых, как нечто противоположное персонификации. Я записал эту мысль. Хвастливый пастух похваляется семью девственностями; преступный авторитет делает смотр нанятым им стволам. Если обратиться к эпической поэзии, то можно сказать, что частью пользовались для того, чтобы подчеркнуть величие целого, намекнуть на это непостижимое величие: сорок судов на гребне высокого моря. Здесь я снова уткнулся в метонимию, так как часть просто вела к другой части. Я подумал о частях Молли Блум — теперь у меня появилась-таки полная героиня. Пухлая рука вела прямиком к пышной груди. Браво, Джойс.

Я встал, чтобы налить себе еще чашку кофе. Был ли вопрос «Хотите еще чашку?» синекдохой или метонимией? На самом деле ведь я хочу кофе, а не чашку. Сьюзен бы сказала, что я становлюсь чересчур академичным. Я отхлебнул кофе, уставился на экран и решил, что мне пора сделать перерыв. Дождь продолжался, время шло к трем. Внезапно я подумал, что делает Макс для зарядки — едет на велосипеде, увертываясь от капель дождя?

Макс был нашим соседом вот уже несколько месяцев, но у меня так и не было случая нанести ему визит. Он не приглашал к себе и вообще казался человеком, считавшим такие приглашения нарушением приличий. Но нет ведь такого закона, который запрещал бы мне постучать в его дверь. Я сообщу ему о велосипедной гонке — это послужит мне оправданием. Да и дома ли он в такое время? Я прислушался к колебаниям стенки моего кабинета: за стеной не было слышно никаких акустических признаков жизни, если не считать приглушенного жужжания, словно какой-то великан крутил прялку в запертом чулане. Наверное, Макс забыл выключить какой-нибудь прибор. Или, может быть, это пришельцы с планеты крягушек.

Тем временем звук усилился настолько, что начал дрожать пол. «Карриер и Айвис» вдруг грохнулась на пол. Стекло разлетелось вдребезги и рассыпалось по полу. Я бросился за метлой и совком. Вибрация прекратилась, но, когда я вернулся, она возобновилась, правда, на этот раз приглушенно и отдаленно. Пока я убирал осколки, стараясь не порезаться об их острые края, гвоздь, на котором висела гравюра, выскользнул из стены и со стуком упал в совок. Милое и остроумное завершение состоявшегося разговора.

Я взял выпавший гвоздь и машинально вставил его в отверстие. Надо просто выбраться из дома и отнести сцену катания на санях в ближайшую багетную мастерскую. Если же эстамп безнадежно испорчен — не прорезана ли бумага посреди заснеженного поля? — то я просто найду еще какую-нибудь вещицу, чтобы повесить ее на это место. Но гвоздь, проволочный штифт длиной три дюйма, проскользнул в дыру без остатка. Это показалось мне странным. Только ради экспериментального любопытства я разогнул скрепку и засунул ее в отверстие вслед за гвоздем.

Скрепка исчезла в дыре, словно Белый Кролик из «Алисы в Стране чудес». Так-так. Учитывая, скажем, что дырка глубиной шесть дюймов… Я отошел от стены и начал считать. Признаюсь, я не умелец, но все же унаследовал от своего деда кое-какие столярные навыки вместе с набором инструментов, когда он несколько лет назад умер. В набор входила старомодная ручная дрель. Я отправился в чулан за инструментами. Для начала я с помощью магнитной отвертки извлек из отверстия скрепку и гвоздь. Потом я просверлил в стене тонкое отверстие диаметром в одну восьмую дюйма. Я просверлил стену насквозь, о чем догадался по тому, как сверло с мягким толчком ушло вперед. По сравнению с вибрацией, доносившейся с противоположной стороны, дрель работала бесшумно.

Только покончив с этой работой, я осознал, что сделал, и впал в панику. Я стоял у стены, заглядывая в спальню Макса, имея весьма выгодный, хотя и ограниченный обзор, с видом на половину кровати, участок пола и нижнюю часть двери — полное воспроизведение эффекта камеры-обскуры. Дверь была закрыта, и жужжание доносилось с противоположной стороны. Но как выглядит отверстие из спальни соседа? Я критическим оком пригляделся к моему концу отверстия. Ничего особенного. Немного шпаклевки и штукатурки. Я смогу легко заделать отверстие или замаскировать его. Например, жесткой проволокой с комочком шпаклевки на конце. Мне оставалось лишь проникнуть на ту сторону, чтобы убедиться в качестве работы.

Мысль есть отец поступка, как сказал некто, не включенный в «Цитаты Бартлетта для семейного чтения». Через пять минут я изготовил проволочную затычку, вставил ее на место и вышел из кабинета, чтобы полюбоваться на плоды моих трудов с другой стороны. Я скажу ему о велосипедных гонках — это будет мой raison de venir[8]. Потом мне надо будет всего лишь на секунду остаться одному в спальне. Простите, мне что-то нехорошо. Можно я прилягу?

Я перешел на его крыльцо, преодолев расстояние в пять футов, и постучал в дверь. Вибрирующее жужжание стало громче, но никто не ответил. Я постучал сильнее. На этот раз мне показалось, что я слышу чей-то приглушенный голос, но он тонул в грохоте. Я размахнулся для последнего удара, но на этот раз моя рука пробила стеклянную панель двери.

— Да входите же, черт подери!

Рука моя кровоточила, перед дверью валялись осколки разбитого стекла. Дверь была не заперта — она просто туго открывалась. Я с хрустом прошел по стеклу в некое подобие прихожей, отделенной от гостиной японской ширмой. На ширме были изображены цапли среди плавающих в воде лилий. Этакий островок покоя. Мне стоило, конечно, рассмотреть цапель более подробно, но кровь из руки капала на линолеум Макса. А я так старался не пораниться, собирая осколки в кабинете. О смешных ситуациях лучше читать, чем переживать их наяву. Впрочем, это касается многих литературных феноменов.

Я огляделся в поисках какого-нибудь ящика с тряпками или чего-нибудь мягкого и гигроскопичного. Я все еще не видел Макса и, понимая, что и он не видит меня, нагнулся и приложил кулак к изнанке мягкого половика. На нем тотчас отпечатались рубиново-красные костяшки моих пальцев. Но кровь немедленно потекла снова. Надо было что-то делать.

— Куда вы, черт возьми, делись? — закричал я. Жужжание эхом отдавалось у меня в голове.

— В холле! Я не могу обернуться, вам придется пройти мимо меня.

Он что, растянул связки? И почему я должен пройти мимо него? Войдя в холл, соединявший гостиную с остальной частью дома, я обнаружил Макса, точнее, его обнаженную спину. Он ехал на велосипеде, поставленном на нечто похожее на перевернутую роликовую тележку из супермаркета. Чем быстрее он крутил педали, тем быстрее вращались ролики, не давая велосипеду сдвинуться вперед ни на дюйм. При этом жужжание и визг становились невыносимыми, велосипед раскачивался из стороны в сторону, а с тела Макса во все стороны летели капли пота. Было такое впечатление, что он изо всех сил хочет доехать до ванной в конце коридора, но никак не может сдвинуться с места.

— Макс!

— Да?!

— Вы скоро закончите?

— Что?

— Я говорю, вы скоро закончите?

— А? Нет, подождите, я через минуту остановлюсь.

Он протянул вниз руку, переключил скорость и стал с еще большей силой нажимать на педали. Я мелкими шагами обошел его — места было маловато — и стал смотреть на него от двери ванной. Его четырехглавые мышцы вздулись от напряжения, они волнами переливались под кожей. Было такое впечатление, что у него вообще нет мягкой плоти. Можно было бы подумать, что он едет по густой липкой грязи, если бы не ролики, вращавшиеся под колесами велосипеда. От скорости ролики сливались, как и все вокруг, даже дребезжание роликов слилось в однотонное жужжание. Макс мог легко ехать со скоростью сорок миль в час в нескольких дюймах от глухой стены. С полминуты он сохранял прежний темп, затем сбавил скорость, переключил монетку и приподнялся в седле, выпрямив спину, — ему стало легче. Прошло еще полминуты, и он перестал крутить педали. Остановившись, велосипед начал крениться, и Макс уперся рукой в стену, чтобы не упасть. Сам он был привязан к велосипеду и не падал только благодаря скорости, с какой нажимал на педали.

8

Причина появления (фр.).