Страница 6 из 29
Когда-то давно я консультировала одну чудесную, но очень несчастную девушку, которой было около двадцати пяти лет. Она попала ко мне в плохом состоянии, близком к госпитализации, у нее была нервная анорексия[1]. Когда она первый раз пришла на прием, то не смотрела на меня, сидела, вжавшись в кресло, говорила тихо и неразборчиво. Главная проблема состояла в том, что она была полностью выключена из жизни – не училась, не работала, боялась встречаться с людьми. Близких больше всего заботил ее отказ от пищи, в результате которого ее физическое состояние вызывало огромное беспокойство. Однако ее саму волновало не это. Ее собственный вопрос был сформулирован иначе: «Я не знаю, зачем жить!» И с этой точки зрения все внешние проявления ее болезни укладывались в картину общего глубинного отказа от жизни. Однако сам факт обращения говорил о том, что жизнь все же имеет для нее ценность, просто ей не хватает сил преодолеть какой-то внутренний раскол. В результате терапии выяснилось, что ее мать решала любые семейные вопросы только через нее. Развод родителей, переезд бабушки в другой город, смена работы, ссоры матери с друзьями и коллегами – все изобилие взрослых проблем навалилось на нее уже в детстве. Мама назначила ее советником и конфидентом, взрослой и мудрой, хотя она была еще маленькой и неопытной и не справлялась с грузом взрослой ответственности. Что оставалось делать бедной девочке? Только уйти от этой сложной и непонятной взрослой реальности в свой маленький и замкнутый мирок, все более отделявший ее от жизни.
«Но зачем же мать, будучи взрослой женщиной, так поступала со своей маленькой дочерью?» – справедливо спросите вы. «Она поступала с дочерью точно так же, как с ней самой поступала ее собственная мать», – отвечу я. Ее мать так же нуждалась в ком-то, кому можно делегировать ответственность за себя и свою жизнь. Этим «кем-то» обычно назначается муж, который в такой ситуации часто сбегает, поскольку нести ответственность во всем за другого человека, если это не твой ребенок, дело безнадежное. Тогда ответственными назначаются дети, которым некуда бежать! Они тянут эту непосильную взрослую лямку до тех пор, пока их маленькие силы не иссякнут. Тогда они «сбегают» в депрессию, в невроз, в болезнь, которая защищает вполне «надежно».
Когда я встретилась с мамой моей пациентки (назовем ее О.), я увидела, что она по-своему очень переживает за дочь, но не видит подлинной причины ее тяжелого состояния. Мы обсуждали желание дочери жить отдельно, ведь ей ко времени обращения к психологу было уже двадцать пять лет, и она хотела почувствовать себя более самостоятельной. «Как вы относитесь к возможности разъехаться?» – спросила я. «Зачем ей переезжать? – обиженно и удивленно ответила О. – Она может жить в своей комнате и не встречаться со мной!» Я внимательно посмотрела на нее. Она искренне не понимала, о чем речь! Она не чувствовала, что действительно нужно ее дочери. Она воспринимала дочь только через призму своего видения. Она не могла отстраниться от себя! Но история собственного детства О. дала мне ключ к пониманию того, что происходило с ней самой, что именно мешало ей вырваться из плена своего эгоцентризма.
Детство О. было так же отдано маме, точнее, так же принесено ей в жертву. Хорошие оценки, занятия музыкой, одобренные мамой подруги, прочитанные книги, выученные стихи – все было посвящено маме. Они жили вдвоем, папа переехал в другой город, причины развода девочка не знала, но было очевидно одно – мама была настолько прекрасна, хороша, добра и необыкновенна, что просто не было на свете человека, который мог бы быть достойным ее. Ребенок же пытался соответствовать изо всех своих детских сил той фее, которая жила рядом! Постепенно девочка росла, и образ волшебной мамы, сформированный в психике ребенка, стал трещать по всем швам. Первый протест против самовлюбленной эгоцентричной матери пришелся на выпускные экзамены. За месяц до первого экзамена маме в голову пришла мысль навестить свою сестру, которая жила на другом конце света. Она решила поехать к родственникам на все лето и прихватить дочь с собой. «Мама, – опешила О., – у меня выпускные экзамены через месяц!» «Подумаешь, проблема! – невозмутимо возразила мать. – Договорись сдать их пораньше, ты ведь отличница, тебе пойдут навстречу!» Всю жизнь девочка из кожи вон лезла для того, чтобы удовлетворить прихоти своей матери. Но на этот раз она ответила жестко и определенно: «Нет! Я буду сдавать экзамены вместе со всеми. Ты полетишь одна!» Мать была шокирована, устроила истерику, не разговаривала с дочерью две недели, но затем, поняв, что арсенал ее средств исчерпан и привычные методы не работают, отступила и смирилась.
Когда я узнала эту историю из уст уже взрослой О., я поняла, что стоит за многими проблемами этой женщины. Ее мать была очень красивой женщиной, а О. считала себя уродиной, прятала свою прелестную фигуру в блеклые бесформенные вещи, надежно скрывающие ее утонченную неброскую красоту. Ее мама была уверенной, артистичной, любила находиться в центре внимания, а О. была ужасно закомплексованной, стеснительной, вела себя так, будто все время извинялась за себя, будто ее присутствие требовало оправдания. Ее мать считала себя эрудированной, образованной, интеллигентной дамой, с мнением которой окружающие должны считаться априори, а О. крайне невысоко ценила свои умственные способности, хотя ее речь и ход ее мыслей говорил с очевидностью об обратном. Итак, О. не принимала себя, в ее сознание плотно впечатался образ идеальной женщины – ее мамы, до которой ей никогда не дорасти, а потому она смирилась с ролью прислуги, убогой девочки, которой позволено было жить рядом с королевой. Я сознательно употребляю эти слова, часто встречающиеся в сказках, для того чтобы подчеркнуть ту ролевую конструкцию из детства, в которой продолжала жить бедная О., уже давно став взрослой, красивой, умной, образованной женщиной. Но, как мы с вами уже знаем, образ, запечатленный в детстве, – это не кирпичик, который можно взять в руки и переложить в другое более подходящее место. Часто этот образ становится краеугольным камнем, вокруг которого строится вся наша жизнь. Так и О. застряла в этом беспомощном инфантильном образе, выстраивая в соответствии с ним отношения – сначала с мужем, который не выдержал и сбежал, а затем и в общении с собственной дочерью. О. не была похожа на свою мать, но манеры, методы, приемы воспитания, которые транслировались ей в детстве, были усвоены и адаптированы к ее типу личности, подкреплены ее собственным неврозом и расцвели пышным цветом.
Я очень хотела помочь О. Я понимала, что наша работа с ней ускорит выздоровление ее дочери, поскольку между ними была сильная эмоциональная связь. Я выжидала момент, когда она сама заговорит о своем детстве, чтобы попытаться помочь ей увидеть более полную картину происходящего. Но с печалью в сердце могу сказать следующее: любая попытка, даже самая деликатная, поговорить о ее отношениях с мамой натыкалась на монументальную стену отрицания. «Моя мать – святая женщина! Да, у нее тяжелый характер, но это наше внутреннее семейное дело, и нечего его ворошить!» – раз и навсегда отрезала она. Это была наша последняя встреча, она решила прекратить терапию. Я отступила. Я понимала, что волна боли, с которой столкнется О., войдя в эту реку, может опрокинуть ее. Думаю, у нее тогда было слишком мало внутренних сил, которые она без остатка сконцентрировала на своей болеющей дочке. Усилия О. не приносили плода, но глубинный страх, живущий в ней, блокировал поиски иных путей решения проблемы. Чего же боялась О.?
Вернемся к сказочному образу бедной служанки и прекрасной королевы. Этот волшебный мир поможет нам более точно показать, как ребенок видит своих родителей. Недавно я была в гостях и увидела там прекрасного пушистого кота, который вальяжно развалился на мягком коврике недалеко от дивана. Я хотела погладить его, но знала, что кота невозможно подчинить своей воле, нужно найти подход к нему, и я пристроилась на коврике рядом. Мы оказались почти на одном уровне, я – чуть выше относительно пола. Кот чувствовал себя в безопасности, ведь я действовала крайне деликатно, так мы и замерли рядом на мягком коврике в полном взаимном согласии и удовольствии. Я подняла глаза – все вокруг было выше меня, и диван, и ручка кресла, и журнальный столик. Тут в комнату вошел мой приятель, взрослый человек, который показался мне гигантом, великаном. Я увидела его бесконечные ноги, а его голова удивленно смотрела на меня практически с потолка. Тут я не теоретически, а вполне опытно поняла, почему психологи советуют говорить с маленькими детьми, находясь с ними на одном уровне: надо либо взять их на руки, либо сесть перед ними на корточки, чтобы ваши глаза встретились в горизонтальной плоскости. Взрослый запечатлевается в сознании ребенка как тот, кто НАД ним, всесильный и всемогущий. Постепенно на этот образ накладываются, наслаиваются другие, более поздние, однако этот первичный опыт встречи остается в глубине памяти. Если родитель мудро и чутко выстраивает доверительные, теплые, открытые отношения со своим ребенком, то этот детский опыт останется в памяти дорогим воспоминанием. «Мой папа был тогда самым сильным, а мама – самой красивой», – скажет с нежной улыбкой взрослеющий человек, обнимая поседевшего папу-очкарика и давно располневшую и постаревшую мать. Это и будет той полнотой правды жизни, которая всегда больше, чем любые схемы и конструкции, в том числе и психологические. В самих по себе этих моделях нет ничего плохого, однако если они начинают доминировать, подменять доверие и уважение между людьми, особенно между родителями и детьми, то они могут стать глубоко патогенными. Например, в тех случаях, когда родители продолжают поддерживать в сознании ребенка свое превосходство и непогрешимость, благодаря которым управлять ребенком становится значительно проще и удобнее. Достаточно просто обидеться на него, перестать разговаривать на пару-тройку дней, заставить почувствовать вину, страх отвержения и – простить! Вот тебе моя королевская милость – не забудь!
1
Анорексия – расстройство пищевого поведения. При этом заболевании наблюдается повышенное внимание к пище и собственному весу, а также крайне жесткие ограничения в еде. Чаще всего этой болезнью страдают молодые девушки, которые очень сильно худеют, нередко их вес на пятнадцать процентов ниже нормы. Но какими бы худыми они ни стали, как бы плохо себя ни чувствовали, даже на грани смерти они продолжают считать себя слишком толстыми и по-прежнему следуют диете.