Страница 1 из 6
ВСТУПЛЕНИЕ
Писать я начал, как все нормальные дети в СССР, в средней школе города Риги в возрасте пяти лет. Будучи старательным первоклашкой, сидя за неновой поцарапанной партой из ДСП, прикусив язык, я старательно выводил начальные буквы алфавита. Отметки были сплошь отличные и хорошие, которые ставили всем для поднятия собственной самооценки и рвения к учебе.
Потом я писал всю жизнь…
Мой отец, будучи политработником морских частей доблестных пограничных войск, как бильярдный шар, перекатывался в разные уголки необъятной карты Советского Союза, прививая любовь к Родине и службе молодым защитникам дальних рубежей нашей Родины.
Находясь в должности помощника начальника политотдела отдельной бригады в Благовещенске, отец писал статьи в газеты пограничных округов, поднимая воинственный дух новоиспеченных матросов так же, как мухоморы вводили в исступление викингов перед битвой. Переносить все тяготы и лишения воинской службы помогала ему его супруга, а по совместительству – моя мама, которая работала в воинской части библиотекарем. Воинская часть – дело серьезное, просто так не выйти – не зайти, поэтому в большей части времени я был предоставлен самому себе: куда ты денешься с подводной лодки.
Маленькие дети обычно симпатичны, мои милые щечки и ушки вызывали восторг у пограничников, которые в знак вечной дружбы пару раз давали мне покурить дешевых сигарет и выпить пива, доводя формирующийся организм до банальной блевотины. Отец нещадно пресекал попытки ввести четырехлетнего ребенка во взрослую жизнь путем моего физического наказания и отправления инициаторов «веселья» из числа матросов на гауптвахту. Но я тем не менее продолжал шарить по пограничным кораблям проекта «Шмель», который был похож на одноименное насекомое и в случае агрессии готов был жалить врага из артустановок, зенитных установок, гранатометов «Пламя» и спаренного пулемета 7,62 – мм.
Китайцы хоть нас и любили, но постоянно глазели на противоположный берег Амура, оценивая бескрайние просторы Дальнего Востока. и пускали слюни. Бдительность в такой обстановке терять было никак нельзя, и для этого существовал институт политработников. Эти ребята, не на много старше самих призывников, как дятлы вдалбливали в лысые головы солдат информацию о коварстве врага путем политинформаций, политзанятий, боевых листков и статей в печатных окружных газетах.
Отец, совершенно не пьющий до тридцати лет, иногда терял воодушевление и обращался ко мне с просьбой написать рассказ о жизни пограничной заставы или команды пограничного катера. Неоперившийся птенец в моем лице, живущий на границе, описывал увиденное, и иногда какие-то «дооформленные» детские мысли мелькали в окружных газетах.
В пограничных войсках СССР хоть и был протекционизм, но параллельно оценивались и профессиональные качества офицеров. Отец, будучи из крестьян, достойно зарекомендовал себя на службе на Дальнем Востоке и Риге и в конечном итоге был переведен в Москву.
В столице я почувствовал ущербность на фоне модно одетых одноклассников, родители которых имели возможность выезжать за границу. Взрослеющему организму хотелось дружбы, и не только с мальчиками… Видика, двухкассетника и жвачки у меня не было, поэтому решил брать тем, что умею, – языком.
Особую конкуренцию мне составлял высокий, статный, размеренно говорящий Андрей, у которого было три пары джинсов и видеомагнитофон. Девчонки слетались к конкуренту, как пчелы на нектар, посмотреть зарубежные фильмы и полистать заморские журналы.
Сориентировавшись на местности, решил брать девчонок «страшилками», привезенными мною с Украины.
В Херсонской области я проводил все свои летние каникулы за время обучения в школе. Исключение составил шестой класс, когда бабушка вежливо попросила сократить пребывание любимых внуков и внучек хотя бы до двух месяцев лета. Я в приказном порядке был отправлен в лагерь для детей руководства ПВ КГБ СССР, расположенный в Феодосии.
Ранние подъемы, линейки, походы строем в столовую, купание по минутам и не «за буйки» ввели мой свободолюбивый организм в истерическое состояние. В состоянии аффекта мною было написано письмо родителям, где я сравнивал лагерь и с пеницитарными учреждениями, и с концлагерями. На выражения я не скупился, называя вожатых надсмотрщиками, огульно и ярко поливая грязью все – от питания до зарядки.
Каким-то образом этот ядовитый пасквиль попал не моим родителям, а в политотдел по месту службы отца. Работала система даже с письмами детей…
Через неделю я был депортирован из лагеря в любимое село к бабушке, а отец имел неприятную беседу с руководством на предмет моего «непионерского» морального облика. Я со страхом ожидал окончания лета и наказания от отца. При встрече тот немного меня пожурил, но также заявил, что над стилем моего письма смеялись все, даже «политотдел и его руководители».
В полноценном колхозе времен СССР, где не было педофилов и спайсов, дети были предоставлены сами себе, так как мои бабушка и дедушка с утра до вечера трудились на благо социализма и приближающегося коммунизма. Рыбалка, купание, рогатки, мелкое воровство фруктов и ягод с бахчи делали нас счастливейшими детьми мира. Иногда мы проверяли себя на «слабо» и поодиночке ездили ночью на велосипедах на кладбище. Страшно было до ломки в суставах, но зато по прибытии каждый рассказывал свою историю…
В приукрашенном виде эти истории начали транслироваться мною в школе, а затем в скромной офицерской квартире. Исчерпав себя в роли Стивена Кинга, я почувствовал, что теряю клиента… Тогда я открыл опасную дверь и начал гадать. Основы этого нехитрого ремесла я опять – таки освоил во время летних каникул, резвясь в Херсонских степях. Вот опять начался отток девичьего контингента от видеомагнитофона Андрея.
Оказывается, почти все девчонки хотят знать свое ближайшее и дальнее будущее, особенно на предмет личной жизни и избранников. Семидесяти карт Таро у меня не было, поэтому пришлось обходиться обычной потрепанной колодой, лежавшей в доме для игры «в дурака». И зафонтанировала моя фантазия, предсказывая то роковую встречу, то коварную подругу отбивающего валета треф. Девочки визжали от восторга, как вырвавшийся на свободу эмбрион, и пошла молва по сарафанному радио об объявившемся хироманте.
Чем дальше в лес, тем толще партизаны: позже мне начали оставлять какие-то личные вещи в виде ручки или заколки, с которыми я якобы ночью совершал магические ритуалы. Почувствовав себя племянником Ванги, я начал описывать результаты шаманства, что подстегнуло мое воображение до уровня галлюциногенного наркомана. Причем я начал применять таинственную символику, напоминающую наскальные рисунки с примесью эротики.
Всю идиллию разрушила завуч школы №51 города Москвы, показав моему отцу цыганские шедевры с элементами мистики. На этот раз разговор был серьезней…
Развили мои писательские и ораторские способности четыре года, проведенные в Высшем военно-политическом пограничном училище имени К. Е. Ворошилова КГБ СССР. Этих четырех лет хватит еще на дюжину рассказов, но сейчас речь не об этом. Быстро смекнув, что, ведя стенгазету, и ты получаешь определенные блага в виде освобождения от физо и картошки, я стал яростным и принципиальным редактором взводного боевого листка и ротной стенгазеты.
И началось описание результатов стрельб и клеймение позором последнего прибежавшего на кроссе на фоне неизменных портретов основоположников: две большие бороды и одна поменьше.
Профессия политработника – это умение говорить и убеждать. Во времена СССР этому хорошо учили, и в 1990 году я выпорхнул из училища молодым лейтенантом с партбилетом в кармане на должность заместителя по политической части одного подразделения охраны КГБ СССР.
Через год в подчинении у меня как у начальника смены было 70 прапорщиков, многие из которых годились мне в деды. Но тем не менее я набирал авторитет перед подчиненными, проводя политинформации, занятия, стрельбы и составляя красочные рапорта с описанием подвигов нашей смены за прошедшее дежурство.