Страница 4 из 27
Есть и совсем иное, что делает климат горячей темой в истории советской экологии: Трофим Денисович Лысенко, могущественный любимец Сталина, и его сподвижники ратовали за акклиматизацию полезных растений в тех регионах, которые по своим условиям сильно отличались от мест их происхождения. Его противник, Владимир Владимирович Станчинский, тайный герой Дугласа Уинера, ратовавший за сохранение исходной растительности, ставил идею акклиматизации под вопрос. В Вологде 10 лет назад я вспоминал, что Станчинский был сослан туда по настоянию Лысенко и умер в полном одиночестве. В истории российской науки Лысенко не без причины считается сегодня позорным пятном. И все же, в вопросах акклиматизации нет абсолютных истин, не зависящих от времени и места. Последней модой в литературе «How-climate-made-history» является Resiliense (пластичность) – способность природы в известных границах приспосабливаться к изменениям климата. И здесь экологическая история России могла бы предоставить богатую почву для непредвзятого исследователя.
При чтении труда Дугласа Уинера («А Little Corner of Freedom») меня особенно впечатлило, в какой степени охрана природы, даже в униформирующих условиях советской системы, способствовала появлению сильных, ярких и независимых личностей. Фотографии, помещенные в этой большой книге, демонстрируют целый ряд внушительных, хотя и не всегда привлекательных, лиц. Однако фотография, на которой запечатлен Феликс Робертович Штильмарк, дышит нежностью и любовью. Со стареньким велосипедом он стоит на берегу озера и держит на руках свою кошку. Уинер, хорошо знавший этого человека, приводит его слова: «Природа – это не только то, что вне нас, но вместе с нами она образует единое целое, и мы – лишь небольшая частица единого великого организма природы». Эти слова в точности соответствуют и моей цели: через историю отношений человека и природы расширить экологическую историю, сделав ее историей отношений человека к его собственной природе. И потому я был восхищен тем, что мою книгу перевела дочь Феликса Штильмарка – Наталия. В такие моменты я верю, что в нашей жизни существует скрытое единство, если мы внутренне открыты ему.
I. Размышления об истории окружающей среды
1. СКРЫТЫЕ ОПАСНОСТИ: СЛЕПЫЕ ПЯТНА, ШОРЫ НА ГЛАЗАХ И ТУПИКОВЫЕ ПУТИ В ИСТОРИЧЕСКОМ ИССЛЕДОВАНИИ ОТНОШЕНИЙ ЧЕЛОВЕКА И ПРИРОДЫ
Историческое исследование окружающей среды порождено движением в ее защиту. Однако историки с давних времен страстно мечтали свести вместе историю и природу. Уже в XIX веке в исторических трудах «пышно цветут биологические натурализмы» (Kosellek) (см. примеч. 1). Объединить историю и природу – значит культивировать то, что уже давно произрастает в исторических трудах дикой порослью.
Основным путем, по которому происходил синтез истории людей и истории природы, с античных времен служил географический и климатический детерминизм: характер народа проистекает из окружающего его ландшафта, включая ветры и погоду. Арнольд Тойнби[6], напротив, считает развитие высоких культур ответом на вызовы окружающей среды – именно она ставила людей перед необходимостью решения сложных задач. Природа для него – в основном источник развития культур; упадок культуры он считает явлением внутри нее самой. Упадок проявляется в завершении роста и потери господства над природой. От идеи, что культуру могли погубить как раз рост и господство над природой, Тойнби еще далек. Под впечатлением заросших девственным лесом руин на Юкатане Тойнби предполагает, что «лес, как древесный боа-констриктор», «поглотил» культуру майя (см. примеч. 2). Ему не приходит в голову, что цивилизация, вырубив окружавшие леса, сама привела себя к гибели[7]. Но может быть, и эта теория – всего лишь дань современной моде?
С примата природы, гор и долин начинает свой масштабный труд о Средиземноморье времен Филиппа II Фернан Бродель[8]. Он признает безо всякого стеснения, что именно любовь к этим местам побудила его написать книгу, и желает, чтобы с ее страниц сошли на читателя «лучи средиземноморского солнца». Но лучистый оптимизм автора не дает ему увидеть экологической деградации региона. Вместо этого он критикует средиземноморских крестьян – они де недостаточно глубоко пашут свою землю. Глубоко уверовав в идею прогресса, он почти не видит опасностей перенаселенности, однако, подобно политикам XVIII века, ратовавшим за увеличение народонаселения, гневно обрушивается на противозачаточные практики, очень рано распространившиеся во Франции (см. примеч. 3).
Развитие экологического движения позволило преодолеть те барьеры, перед которыми останавливались историки прошлого, но и современная экологическая история имеет шоры на глазах, хотя далеко не всегда их замечает. Какое-то время ей пришлось искать себе экологическую нишу среди других наук – разумная стратегия для эпохи становления. Этим, а также стремлением к актуальности объясняется ее интерес, с одной стороны, к промышленному загрязнению воды и воздуха (оборотной стороне истории индустрии и техники, до 1970-х годов практически игнорируемой), а с другой – к истории связанных с природой идей (темой, которой до недавних пор не слишком успешно занималась история философии). К сожалению, связи между этими двумя направлениями почти не существует. А главное – экологическая история не склонна к таким важным для истории отношений человека и природы темам, как история сельского и лесного хозяйств, история динамики численности населения, история эпидемий. Все это оказалось занятым другими отраслями науки, малодоступным для новичков, кроме того, сложившиеся там научные традиции обладают привкусом, несколько подозрительным для экологического движения. Но если экологическая история стремится стать всемирной историей, она должна проложить себе дорогу именно в эти сферы.
Нехватка исторического сознания в экологическом движении объясняется тем, что оно не видит и не чувствует подлинную предысторию самого себя. Дело в том, что проблемы окружающей среды и стратегии борьбы с ними в XX веке коренным образом изменились. Так, сегодня один из основных источников вреда, наносимого окружающей среде, кроется в чрезмерном количестве удобрений. Но в течение тысяч лет главной проблемой была их нехватка. Современный опыт искажает видение исторической проблематики.
Сегодня в разных частях мира мы сталкиваемся с разрушительными последствиями безмерного эгоизма частного собственника. Но в прошлом гарантированные наследственные и имущественные права способствовали защите и сохранению почвы и произраставших на ней плодовых деревьев. Два специалиста по охране природы, изучавших ситуацию в Южной Азии, делают вывод, что проблема разрушения среды по сути своей проста: она повсеместно возникает там, где местное население утрачивает контроль над своими ресурсами и не способно оградить их от чужака (см. примеч. 4).
Есть и другие темы, которые экологические историки не видят за своими шорами. Регламентация секса[9], которая теперь, когда в распоряжении человечества находятся многочисленные противозачаточные средства, считается принудительно-невротическим средством подавления человеческой природы, прежде могла сдерживать рост численности населения и способствовать гармонии между человеком и окружающим миром. Враждебность по отношению к чужакам, ставшая сегодня для многих воплощением политической патологии, до Нового времени имела явный смысл: в микромирах земледельцев и пастухов миграция разрушала устоявшиеся отношения между человеком и природой, переселение уносило в небытие накопленный за долгое время местный опыт природопользования. И, возможно, главное: довлеющий надо всем великий закон инерции, который сегодня способствует бездумному обращению с окружающей средой, в те времена, когда рубить и перевозить деревья было сложно и мучительно, нередко служил лучшим защитником природы. Если современные историки будут зацикливаться на идеалах, свойственных сегодняшнему экологическому сознанию, они не увидят экологически дружественных повседневных практик ушедших эпох, которые в письменных источниках часто прочитываются лишь между строк, а на сегодняшней экологической сцене вызывают скорее антипатию. Нет сомнений, что мир «нулевого роста», экономии, циклического использования отходов вовсе не был столь приятным, как кажется при повторении слов о «гармонии с природой». Этот мир равнодушно принимал высокую детскую смертность, ведь понятно было, что чем меньше будет голодных ртов, тем больше пищи достанется выжившим.
6
Арнольд Тойнби (1889–1975) – британский культуролог, философ и историк XX века. Считается последним великим универсальным историком, внесшим решающий вклад в создание теории цивилизаций. Основные труды, переведенные на русский: Тойнби А.Дж. Постижение истории: Сборник / пер. с англ. Е.Д. Жаркова. М.: Рольф, 2001. 640 с.; Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории: Сборник / пер. с англ. М.: Рольф, 2002. 592 с.; Тойнби А.Дж. Пережитое. Мои встречи / пер. с англ. М.: Айрис-пресс, 2003. 672 с.
7
Кратко представленные взгляды А. Тойнби характеризуют так называемый географический поссибилизм с его акцентом на необходимость преобразования природы. Эта система взглядов сменила географический детерминизм в конце XIX века и, в свою очередь, во второй половине XX века уступила место ныне господствующей экологической, или экосистемной, парадигме о взаимоотношениях общества и природы. – Примеч. науч. ред.
8
Фернан Бродель (1902–1985) – французский историк, представитель второго поколения школы «Анналов». Вырос в деревне в Южной Франции и называл себя впоследствии «историком с крестьянскими корнями». Последователь Люсьена Февра. В истории различал три уровня. Нижний – уровень медленно текущей истории, в которой почти неощутимы изменения и которую Бродель называл «геоистория» (geohistoire). Это история природных событий, в которой все движения возвращаются к своему исходному пункту, история долин и гор, островов и морских побережий, климата, сухопутных и морских путей. Следующий уровень позже был связан с понятием «длительная временная протяженность» (longue duree). Это время истории, протекающей в медленных ритмах, истории крупных социальных, культурных, экономических и политических структур, которые могут охватывать период в одно-два столетия. На самом верху находится история событий – histoire evenementielle. По Броделю, для понимания истории нельзя ограничиваться рассмотрением лишь этого, самого верхнего, уровня, события в мире людей случаются скорее как волны на поверхности потока истории, не затрагивая более глубоких его слоев. Соответственно Бродель ориентируется не на историю событий, а на почти неподвижную историю природных процессов. Основной перевод: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм: в 3 т. М.: Прогресс, 1986–1992. 1945 с.; Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II. М.: Языки славянской культуры, 2003. 808 с.
9
В данном случае речь идет прежде всего о табуировании половых контактов между супругами во время обусловленного религиозными воззрениями поста, а также секса до брака или накануне либо во время особых событий в жизни сообщества (например, ухода части мужчин на охоту или в набег). – Примеч. науч. ред.