Страница 53 из 119
От двери тихонько посмеивалась Ксения Алексеевна, не мог оставаться в серьёзности и Патин. Два главных российских террориста тискали друг друга и ничего не говорили. Что можно было сказать — после двадцати савинковских и сорока морозовских? Разве одно:
— Ксюша! Ты видишь — у нас гости?
А она и видела, и слышала лучше его — пианистка, дочь генерала, барышня из института благородных девиц и всё понимающая, бесконечно влюблённая жена.
— Гости. Что нужно гостям с дороги?..
Он никак не мог сообразить. Он всё и вся бесконечно путал.
— Гостям надо показать наши милые речки... Сутку, Хохотку, Суногу, Ильдь... да мало ли что, милая Ксюша! «Аллеюмечтаний», например. «Холмыюности». «Дорогу в эхо»... Да я, право, не знаю, Ксюша!
Патин безмолвно похохатывал, так и оставаясь у порога. Хотя в этом «скворечнике», носившем громкое название мансарды, от дверей до стола не было и десятка шагов. Всё махонькое, прибранное, укромное. Гость и хозяин тут невольно сливались воедино.
Но — не хозяйка. Она и напомнила:
— Борис Викторович? Уж хоть вы-то, пожалуйста, не подпадайте под его сентиментальность. Познакомьте.
— Ах да!.. — Савинков высвободился кое-как из рук хозяина. — Андрей Патин. Поручик Патин, если угодно.
— Угодно, угодно, поручик! — и на него пошёл с распростёртыми объятиями хозяин. — В моей жизни немало было поручиков... и даже генералов! Почему вы не генерал... поручик?!
Отвечать на это было просто невозможно. Патин поцеловал руку хозяйке, сел на один из двух свободных стульев и осмотрелся. Здесь что в монашеской келье: кроме письменного стола, книжных струганых стеллажей, железная, застланная клетчатым одеялом кровать, умывальный столик с тазом и кувшином, трёхрожная вешалка... и более ничего, потому что стулья-то были заняты гостями, а кресла, даже самого примитивного, в мансарде просто не имелось. Тем не менее хозяин царскими жестами подтверждал все просьбы Савинкова:
— Да, Борис Викторович, да-а...
Впечатление было такое, что он витает где-то под самыми кучевыми облаками, может, и выше их.
— Может появиться необходимость оказать нам содействие...
— Всё, что угодно!
—...в закупке, например, продуктов, обмундирования, ну, скажем, одежды... и лошадей, любезный Николай Александрович...
— Сколько угодно! Хоть две тройки. Хоть три...
— Кавалерийских лошадей...
— Кавалерийских? Да они плохо ходят в упряжи. Хотите орловских рысаков? У меня есть знакомый заводчик... был... кажется, его повесили... лет пятнадцать назад. Да, Ксюша?.. — на выручку позвал, когда она промелькнула в дверях.
Она склонилась к нему, поцеловала в щёку и преспокойно объявила:
— А вот теперь я скажу, что нужно гостям с дороги. Нужно умыться и хорошо закусить. Стол я велела накрыть в беседке. Вид на Шексну там просто чудесный. Не возражаете... господа-товарищи?
Она по-женски иронизировала, но в её иронии было столько доброты, что Савинков первым встал и взял под руку хозяина:
— Закусить — это дело. Не будем отказываться.
Патин предложил руку хозяйке, но она, непосредственная душа, отмахнулась:
— Ой, что вы!.. Разве теперь есть настоящая прислуга? Пока сама не досмотрю, ничего не будет.
Она убежала по своим недоделанным делам, а они — где втроём, где вдвоём, а в узких мансардных дверях так я по одному — выбрались наконец-то на волю, на зелёный, отмеченный дубами и старыми липами луг; зелёный покров мягко, неслышно скатывался к Шексне.
Шли долго, увязая в разговорах и малопонятных для Патина воспоминаниях. Одно его поразило — хозяин говорил:
— Знаете, что самое трудное было после двадцати девяти лет одиночной крепости? Простор! Я до сих пор не могу привыкнуть к большим залам и открытым пространствам... даже небесным. Из камеры мне был виден только кусочек неба, а здесь... вот вечером посмотрите... ширь небесная, глубина звёздная!..
Беседка тоже была маленькая, тесная, но Шексна раздавалась широко, красиво скатывалась к Волге. А пока тащились такой неуправляемой троицей, хозяйка несколько раз, в сопровождении престарелой кухарки, промелькнула взад-вперёд, и вышло в самый раз: рыбная, овощная закуска стояла на столе, а вдобавок и пирог-расстегайчик в тени высокого, витого графинчика.
Не садясь до времени, хозяйка попросила:
— Борис Викторович, прошу вас: возьмите это мужское застолье в свои мужские руки. Я кое-что доделаю и к вам подсяду. Ни в коем случае Николаю Александровичу не дозволяйте командовать парадом... уверяю вас, голодными встанете из-за стола... Лапочка! — к нему склонилась. — Ты о чём думаешь?
— Да вот о предложении профессора Вейнберга, стало быть, о Томске, о технологическом институте. Представьте, меня избрали профессором на кафедру химии, а я и гимназии не закончил... Ксюша, когда переезжаем? Они торопят. Телефонируй!
Ксения Алексеевна заразительно смеялась.
— Вот-вот. Борис Викторович, хочу предупредить... и вас, поручик... спрячьте подальше кошельки, а тем паче револьверы. Не пошли бы они на закуску. Всякий раз гости чего-нибудь да недосчитываются. Вот Вера Фигнер было всполошилась: «Караул! Милая Ксана, не увёз ли по рассеянности Николай мою записную книжечку в чёрном переплёте?..» Да что книжечки или револьверы! Он и меня-то, бывает, путает... Раз сидит здесь же, в Бороне, подаёт мне чашку, вроде бы смотрит на меня и говорит: «Мамаша, пожалуйста, налейте мне ещё». Ой, лапушка! — побежала навстречу кухарке.
Савинков знал великую рассеянность Николая Александровича и решительно взял дело в свои руки. Так что когда Ксения Алексеевна возвратилась с жарким, они уже успели порядочно закусить салатами и пирогами.
Может, и ещё перед жарким позакусывали бы, но на Шексне вдруг резко затрубил пароход. Ксения Алексеевна побледнела:
— Продотрядовцы! Они уже который день взад-вперёд шастают... Кажется, сюда пристают? — заглянула в просветы деревьев. — Сюда. Борис Викторович, Андрей... прятаться вам бесполезно... побудьте-ка вы пока дворниками!
Она сдёрнула с себя фартук и накинула лямку на шею Савинкову, столь же проворно и кухарку раздела — Патина обрядила.
Хоть стой, хоть падай... хоть метлу в руки бери!
Кухарка, женщина пожилая, но столь же расторопная, и метлы тем временем притащила, сунула в руки:
— Метите! Да пуще, пуще пылите!
Зрелище выходило забавное: Савинков по одной аллее, Патин по другой — знай пыль клубами! Навстречу гудкам.
— Буржуи? Всё обыскать! Если здесь заготовим нужное количество провианта, дальше можно и не плыть. Капита-ан? Как место называется?
— Боро-ок... — робкий ответ.
— Чего мямлишь? Сходни.
Пароход причалил по всем правилам, со сходнями.
Это был обычный пароход, реквизированный для нужд продотряда. Даже пассажиры на палубе торчали. Конечно, помалкивали, пока отряд сходил на берег и даже строился в некое подобие колонны. Правда, на первой же сотне метров колонна развалилась в обычную расхристанную толпу с торчащими вкривь и вкось винтовками. Тот ещё народец, в ногу-то не хаживал. Рискуя напороться на какую-нибудь случайную глупость, Патин ходил с метлой вкруг беседки, пылью отсекал незваных гостей от хозяев. Но тут уж крик:
— Что ещё за холуй... тут на пролетариев пылит?..
На грубый и бесцеремонный окрик комиссара в кожаной куртке сам уже хозяин встал из-за стола, церемонно, старомодно поклонился со словами:
— Чем могу служить... господам-товарищам?..
Такого обращения продотрядовцы просто не знали и пырнули было в его сторону штыками, но хозяин их палочкой, как стукалочкой, отшиб:
— Жандармы? Опять жандармы? Разве не было никаких революций?
Патин обомлел от этого неожиданного выпада, но Савинков держался спокойнее, знай пылил под ногами комиссара. Тот вспылил не хуже метлы:
— Что здесь происходит? О чём вопрос?
— О революции. Была или не была?
— Была! Октябрьская! Великая!.. — решил себя показать комиссар.