Страница 39 из 78
От сквознячка колыхнулась сиреневая портьера, а из-за нее вдруг послышался птичий щебет.
Алексей вскочил и отдернул штору:
— Слышишь? Они нас приветствуют!
— Ага, наконец-то мы выяснили! Значит, сейчас утро?
— Еще не совсем наступило, но вот-вот наступит. Иди сюда, встретим его вдвоем!
Окна выходили на восток, и краешек небосклона едва начал розоветь.
Два обнаженных человека, накинув на плечи одно на двоих атласное покрывало, стояли на балконе. Он и Она задрали головы вверх, и им было неважно, что их могут заметить.
Да и кому было в такой час наблюдать за гостиничными балконами, кроме утренних птах? Полуночники-венецианцы перед рассветом крепко спят. Для птиц же Алена и Алексей вполне могли сойти за своих, потому что легкое покрывало развевалось от ветра, как крылья.
— Когда же взойдет солнце, Алеша?
— Погоди немножко. Погляди сначала вон туда...
— Звезда... такая яркая! Даже на светлом небе видна отчетливо.
— Ее так и называют — Утренняя звезда.
— Так это и есть Венера?
— Это и есть Венера.
— Она и правда прекрасна.
— Почти как ты. Лишь чуточку тебе уступает.
Вокруг Утренней звезды клубились прозрачные завихрения кудрявых облачков... как островки морской пены.
Богиня рождалась вновь. И вместе с нею рождался новый день. Второй день знакомства Алены и Алеши.
А казалось, что вместе прожита целая жизнь...
Часть третья
Блажен, кто в шуме городском
Мечтает об уединеньи,
Кто видит только в отдаленьи
Пустыню, садик, сельский дом,
Холмы с безмолвными лесами,
Долину с резвым ручейком
И даже... стадо с пастухом!
Блажен, кто с добрыми друзьями
Сидит до ночи за столом
И над словенскими глупцами
Смеется русскими стихами.
Блажен, кто шумную Москву
Для хижинки не покидает...
И не во сне, а наяву
Свою любовницу ласкает!..
А. С. Пушкин.
Из письма к кн. П. А. Вяземскому
Глава 1
ИТАЛЬЯНЦЫ БЕЗ ИТАЛИИ
Быстроходный, весело тарахтящий катер нес их через лагуну с острова Лидо в Венецию.
Алена после завтрака, такого же роскошного, как и ночная трапеза, только забежала к себе в «Лауру» переодеться да взять этюдник, и они приступили к совместному выполнению «культурной программы». Оставалось только еще раз порадоваться, как вовремя она дала отставку назойливой зануде Марго, нынешний сопровождающий устраивал ее куда больше.
Сарафанчик, скроенный Лилькой по принципу максимальной экономии ткани, сейчас оказался очень кстати: итальянское майское солнышко не чета нашему, российскому, в это время года едва набирающему силу.
На открытой палубе, под морским ветерком, можно было очень здорово побронзоветь. И Ленка с удовольствием откинулась на сиденье, закинув ноги на борт, а руки за голову.
Но крылась за этой вольной позой и «arriere pensee», или задняя мысль, как сказал бы знаменитый прапрапрадед. Очень уж приятно было, спрятавшись за черными стеклами солнечных очков, украдкой ловить на себе восторженные взгляды спутника.
Алеша даже, не удержавшись, протянул руку и прикоснулся к гладкой, чуть влажной впадинке ее подмышки.
— Щекотно, — хохотнула она. — Перестань, а не то...
— Не то — что? Будешь злиться?
— Не то придется повернуть обратно. Снова к тебе в номер. И я не смогу увидеть города моей мечты.
А потом в воздухе как будто что-то изменилось. Ах да, запах! Терпкий, солоноватый, слегка рыбный морской дух уступил место другому — примерно так пахнет расцвеченное незабудками болотце за лесом, неподалеку от Алениной дачи.
А это значит, что они уже приближаются к пресным венецианским каналам.
— Ура! Подплываем! Земля! — крикнула она, как Христофор Колумб.
— Ура! Подплываем! Вода! — возразил Алексей. — В Венеции воды больше, чем суши, и в этом ее прелесть.
Она улыбнулась, не споря. Что ж, Колумб тоже ошибся, открыл Америку вместо Индии, и все равно получилось совсем неплохо. Вода так вода. Выходим в плавание!
Прямо с катера они попали в исторический центр города — на площадь Пьяцетта.
И Алена остолбенела. Поняла, почему так стремились сюда попасть художники всего мира и почему именно здесь расцвела великая венецианская живописная школа.
Да тут и самый приземленный обыватель невольно схватится за кисть! Еще не войдя ни в один музей, они уже попали в прекраснейший из музеев.
Зачарованная, точно сомнамбула, она медленно прошла мимо Дворца дожей, вход в который был еще закрыт. И на пьяцца Сан-Марко — венецианском аналоге нашей Красной площади — затормозила окончательно.
Она больше не была ни путешественницей, ни экскурсанткой. Только художницей — и точка!
— Все! — заявила Алена. — Ты как хочешь, а я дальше не пойду.
И, выбрав место в тени кампанилы-колокольни, откуда собор Сан-Марко открывался в подходящем ракурсе, принялась расставлять этюдник.
— А как же гондолы? — растерянно спросил Алексей. — А проплыть по каналам?
— Чувствуется, что ты больше любишь воду. А я человек сугубо земной. В воде я рискую утонуть. А здесь... кто знает, может, я сотворю что-то великое!
Перемена в ее планах и настроении озадачила его. Куда девалась женственная мягкость, где легкое изящное кокетство! Даже ее мягкие пухлые руки, кажется, стали вдруг тверже и мускулистее, так уверенно и мастеровито она подготавливала ими свои художнические принадлежности!
— А я хотел тебе столько всего показать...
— Извини, не сейчас. Понимаешь... Как бы тебе объяснить... Я не могу сейчас не поработать, это сильнее меня.
Действительно, ее манил какой-то властный зов. Она физически была не в состоянии оторвать взгляд от величественного пятикупольного собора с монументальной аркадой, увенчанной поверху еще и множеством маленьких башенок.
Однако, пока зрение ее было во власти волшебных ренессансных архитектурных пропорций, слух уловил нешуточную обиду в Алешином голосе:
— Ах, это сильнее тебя! И уж конечно поинтереснее меня. Ну что ж. Я, конечно, не кафедральный собор.
Какие мужчины все-таки глупые!
— Неужели ты меня и к искусству ревнуешь? Отелло! — хмыкнула она, даже не обернувшись, так как уже начала лихорадочно смешивать краски.
Лишь молчание было ей ответом.
...Алексей, однако, не ушел, а оскорбленно уселся на приступок кампанилы.
Понурясь, он размышлял о своей горестной судьбе: «Сижу никому не нужный, как нищий на паперти. Жду, когда сжалятся и подадут милостыню — хоть одну улыбку этих пухлых губок, хоть один внимательный взгляд. Пода-айте на бедность... Какое унижение! Тоже мне Алексий, Человек Божий..., Хотя, пожалуй, теперь я его начинаю понимать. Сам не знаю почему, но я готов просидеть вот так, возле ее мольберта, хоть семнадцать лет. Авось хоть малая малость перепадет от ее щедрот! А все-таки обидно, что какую-то церковь, пусть даже и роскошную, предпочли мне, Алексею Никитину...»
Вот уже на белом листе появилось полукружье первой арки. Как маленькая радуга...
И только тут до Алены дошло, что своим поведением она могла действительно больно обидеть его. Кто, кроме художников, смог бы понять ее состояние!
Осознала она и еще одну важную вещь. Впервые в жизни ее мужчина — не художник!
А это значит, что разорвался круг, по которому она бесконечно и бесцельно бежала, как белка в колесе! Теперь она свободна, и тень погибшего Алика оставила ее навсегда.
Больше не будет подсознательно срабатывать тягостный комплекс вины, заставляя ее постоянно отдавать долг своей несостоявшейся первой любви.
— Спасибо тебе, Алеша.
— Прости, ты что-то сказала?
— Я очень благодарна тебе.
— За то, что сижу в сторонке как дурак и помалкиваю в тряпочку?
— Ну и за это.
— А еще за что?