Книга пути

Вожак, не обращая внимания на обезьян, щелкал свои орехи, выплевывая скорлупу. Куры клевали тут же, только одна обезьяна схватила за хвост петуха, и тот, вырвавшись, крича, отбежал за куст.

Тут откуда-то издалека донесся собачий лай, и через поляну промчалась собака, за которой гналась целая стая диких псов. Они ворвались в ряды обезьян и, огрызаясь налево и направо, мчались за своим врагом, который вовсю удирал к оврагу за складами. Обезьяны визжали и кидали в собак камнями и сучьями.

Вожака ничто не могло вывести из его спокойствия. Бомпер смотрел на него и находил, что он действительно повелевает своим кланом. Когда все орехи были съедены, Вожак дал сигнал, протяжно взвыв, и вся волосатая банда, видя, что пиршество кончилось, побрела к складам, обмениваясь впечатлениями на обезьяньем языке.

Поляна опустела. Огромный баньян, засыпая, взирал на то, что он видел уже многое множество раз за свою добрую сотню лет.

Бомпер вернулся в отель. Перед ним только что раскрылась маленькая дверь неизвестного ему мира, где есть свои нравы и деспоты с узкими жестокими глазками, с железными маленькими руками, а за ними стоит притворившийся непонимающим народ, живущий на полной свободе в городе, который приобщен к передовой цивилизации. Этих обезьян можно взять в ночной ресторан и напоить дорогим джином! Как-то им понравится это и что они будут делать, танцуя с женщинами?

Вечером пришел Ив Шведенер, и они долго сидели и пили джин. Шведенер рассказывал всякие новости про очередной африканский заговор, а Бомперу было все равно. Он думал о своей клятве и о загадочном Шри-гуше. Ему страсть как хотелось все рассказать Шведенеру — вот бы он посмеялся, — но почему-то воспоминание о данной им клятве сдерживало его, и он снова пил, и курил, и слушал Шведенера.

Шведенер ушел поздно, и он проводил его до машины. Ив уехал на своей «симке», а Бомпер возвращался к себе, мирный, немного пьяный, вполне довольный своим времяпрепровождением. Когда он почти достиг своего номера, в коридоре погас свет.

В наступившей темноте он остановился, но решил, что ощупью доберется до своей комнаты. Он попал на какую-то раскрытую дверь. Удивительно, кто это открыл дверь его номера. А может, это вовсе не его номер?

В ту же минуту его руку схватила жаркая тонкая рука и голос, такой непонятный и такой знакомый, прошептал на ухо: «Я боюсь. Я прошу — помогите. Шорох в углу, слышите? Опять пришли обезьяны. Я боюсь! Я боюсь!..»

Он шагнул, споткнулся и упал на диван. Над ним возникло что-то очень легкое, воздушное, опьяняющее какими-то запахами садов из старого Гоа. Горячие губы пробежали по его щеке. Что-то с певучим шорохом падало вокруг него, и темнота становилась ласковой и всепроникающей. Он сказал: «Нуэла!» — и утонул в синем озере ночи, а где-то шуршали обезьяны. Пусть они крадут снова пудреницу! Пусть унесут и зеркальце! Сейчас не до них. А завтра разберемся!

...Вихрь новых переживаний захватил Якова Бомпера. Индийская весна ликовала вокруг. Пожухлая листва валялась на лужайках, а новые цветы, пахнувшие всеми ароматами неизвестных стран, украшали аллеи. Даже белые волны велосипедистов, проносящиеся по утрам, не казались мчащимися в бездну, а стремящимися к каким-то скрытым радостям, ожидающим их за домами и садами города, в бескрайних весенних просторах.

Даже женщины Ладака, сидевшие с каменными лицами в черных одеждах, улыбались приветливо и обещающе. Даже подражавшие йогам люди, прихотливо изгибавшие свое тело на рассвете на пустых газонах, казалось, делают свои упражнения от избытка радости, не зная, как выразить свой восторг, птицы кричали в ветвях старых тамариндов, акаций, баньянов, призывая к играм, к любовным утехам, к веселью.

Мануэла была настоящим выражением весенней радости. Гибкая, жаркая, певучая, с вишневыми губами, с большими глазами, удивлявшимися всему, глядевшими на мир с наивным восторгом молодости, она увлекла Бомпера с собой в сферу, какую он любил создавать в своем воображении. Тут были ночные рестораны, где все походило на женевские ночи, тут были и танцы — Нуэла знала все современные танцы, тут было удобство рядом расположенных комнат, и казалось, что все, что происходит, происходит уже в его книге, где девушка, ищущий радости иностранец и таинственный Вожак обезьян составляют основу будущего сочинения, сплетаясь в такую тонкую сеть ощущений, что распад всего существующего сладостен и приятен. Тонуть в этом море неожиданного, не думать о завтрашнем дне — нельзя придумать лучше.

Иногда они хорошо выпивали со Шведенером, когда не было Нуэлы, но он не рассказывал своему другу о найденном им искушении, которому он поддался. Он сочинял басни о том, что он изучает жизнь старого туземного города, что он нашел богатый материал и не раскаивается больше.

Нуэла была ровно весела, радовалась, как птица, умела шутить, обладала тайной особого обаяния, не надоедая, не утомляя болтовней, не досаждая требованиями подарков или удовольствии. Она исполняла все желания Бомпера, гуляла с ним помногу по городу, толкалась на базаре, ездила в Красный Форт, она не боялась, что встретится со знакомыми. Наоборот, она как будто хотела показываться с Бомпером открыто, на всех людных улицах, ничего не скрывая, сидеть с ним в кино, в кафе и ресторанах.

Раз утром слуга подал Бомперу записку, написанную на толстом листе бумаги печатными буквами.

Бомпер, ничего не понимая, прочел: «Вторая ночь полнолуния даст благоприятный ветер. Море спокойно. Земля ждет и готова».

Он еще раз перечел ее и положил в карман. Ему показалось, что, когда он читал записку, какой-то мужчина прошел по коридору, на минуту задержался, а когда Бомпер хотел спросить его, в чем дело, он исчез. Появился пропадавший уже неделю Шри-гуша. Он мало что принес нового, но он сказал просто:

— Надо ехать в Джайпур. Он там!

Бомпер понял, о ком шла речь. Ему не хотелось посвящать Шри-гушу в свои отношения с Нуэлой и, собственно говоря, не очень хотелось вообще ехать куда-нибудь от блаженных вечеров и ночей в Дели. Да и Обезьян, хотя он и Вожак, не так уж был нужен ему, но он клялся своей жизнью...

— Когда нужно ехать в Джайпур? — спросил он без всякого волнения.

— Завтра утром!

— Сколько времени займет поездка?

— Это зависит от вас. Несколько дней, я думаю.

— Это далеко?

— Сто девяносто миль от Дели. Я устрою машину.

Он хотел уйти, но Бомпер остановил его, вспомнив про записку. Он дал ее прочитать Шри-гуше. Пока Шри-гуша уже в коридоре читал записку, по коридору снова прошел как будто тот же человек, что уже останавливался утром перед комнатой Бомпера. А может быть, это только показалось.

Шри-гуша прочел записку, хмыкнул что-то про себя, сказал:

— Пустяки. Это реклама бродячего предсказателя. Они гадают на улицах и заходят в отели, ловят доверчивых. Эти бродячие звездочеты любят говорить о непонятном. Порвите записку. Это будет самое лучшее.

Бомпер порвал записку и бросил ее в корзину.

— А вы сами не будете никому писать о нашей поездке? — спросил Шри-гуша.

— Может быть, Шведенеру, чтобы он не беспокоился, куда я пропал...

— Не пишите ему. Он будет предупрежден другим способом. А кроме Шведенера, никому?

— Никому, — сказал Бомпер, — мне писать больше некому.

— Вот и хорошо, — сказал Шри-гуша, — значит, до завтра!

Когда он ушел, Бомпер постучал в номер к Нуэле, но вспомнил, что она сказала ему накануне, что уезжает на два дня к подруге за город и вернется, значит, только тогда, когда он уже будет на пути в Джайпур.

Тогда он написал ей записку, где просил прощения за то, что несколько дней будет в отсутствии по очень срочным делам и для него двойной радостью будет снова ее увидеть. Он просунул записку под дверь. Он нарочно не указал, куда уезжает. Этого знать ей вовсе не нужно.

Он плохо спал эту ночь. Он досыпал в машине, которая несла его и Шри-гушу по дороге в Джайпур. Показывая на водителя, высокого сикха в огромном желтом тюрбане. Шри-гуша сказал тихо: