Страница 43 из 51
История Второй мировой войны и в самом деле до крайности богата как воинскими подвигами, так и военными преступлениями, четко различить которые заведомо невозможно, ибо военная целесообразность редко согласуется с правом, создаваемым в мирное время для разрешения конфликтов с неизмеримо более низкими ставками. Если подойти с умом — прокурорским умом, — то преступлениям стран-победительниц действительно не будет конца: любое дело и впрямь можно оценивать как по достижениям, так и по издержкам, как по намерениям, так и по результатам, как по ближайшим последствиям, так и по отдаленным, как по законам, так и по совести. А совесть такая вещь, которую люди постоянно стараются пробудить в других и заглушить в себе.
В результате при каждом праздновании каждой годовщины каждой громкой победы к поздравлениям всегда примешиваются обвинения. Когда-то обличения и впрямь вызывали желание взглянуть на себя построже, получше изучить мрачную изнанку своих побед, но сейчас они не порождают почти ничего, кроме раздражения. Особенно если обвинители отыскиваются в «странах-жертвах», капитулировавших в такой короткий срок, который не оставлял времени ни для побед, ни для сопутствующих им правонарушений. А когда список российских прегрешений адресуется либеральному Западу, это раздражает вдвойне.
Ибо подавляющее большинство россиян считают наш уход из Восточной Европы, отказ от большей части военных приобретений вполне достаточным (и недостаточно оцененным) жестом доброй воли, не говоря уже о том, что ни один народ в принципе не может надолго признать чей-то иной суд над собой, кроме собственного, поскольку для каждого народа это серьезный шаг к распаду — ведь любую нацию объединяют, главным образом, возвышающие обманы, очаровывающие лишь ее самое. В итоге каждый новый список российских прегрешений уже давно порождает не самокритичность, но лишь волну встречных обвинений: «А судьи кто? Кто сами прокуроры?»
На ивангородском книжном фестивале известный московский журналист Игорь Шумейко подарил мне свою нашумевшую книгу «Вторая мировая. Перезагрузка» (М., 2007), в которой он, так сказать, предъявляет встречный иск — он обвиняет судей и обвинителей в экономическом коллаборационизме. Придумав для этого хлесткий образ «Адольф Гитлер как трастовый управляющий ЗАО „Европа“». И убедительно показывая, что европейское Сопротивление есть явление микромира, тогда как передача Гитлеру практически в полной сохранности промышленного и сельскохозяйственного потенциала есть явление макромира, явление, без которого немецкий фронт захлебнулся бы в считаные месяцы.
Правда, в нынешнем политкорректном мире не принято вспоминать о столь неприятных обстоятельствах: что же им еще оставалось? Не сражаться же до последнего солдата с использованием военно-полевых судов и заградотрядов, не забивать же собственный скот, не сжигать же собственные поля, не взрывать же собственные заводы — это «фанатизм и дикость». Варварский выход из правового поля. Несчастная Чехия, выданная Гитлеру «мюнхенским сговором», сегодня представляется беспомощной и безоружной страной, населенной мирными пейзанами, бессильными против немецких танковых армад. Однако в реальности «к осени 1938 года Германия довела численность армии до 2 миллионов 200 тысяч человек, при 720 танках и 2500 самолетах. Отмобилизованные вооруженные силы Чехословакии насчитывали 2 миллиона солдат и офицеров, при 469 танках и 1582 самолетах» — и базировались на горных оборонительных сооружениях, внушавших противнику столь серьезные опасения, что часть германской военной верхушки планировала даже переворот, чтобы избежать вполне возможного разгрома. Однако заговор рассосался сам собой, когда «союзники» вынудили чехов отдать Судеты без боя.
Официальное заявление Лондона 18 сентября 1938 года: «Следует отдать Германии те районы, где немцев более 50 %. Без этого невозможны гарантии Чехии в ее новых границах». Мотивировка: «Если понадобятся оправдания перед определенными кругами, расценивающими это как постыдную капитуляцию перед германскими угрозами, то это можно объяснить нашей постоянной приверженностью принципу самоопределения наций». Комментарий британского заместителя министра иностранных дел: «Фактически за Германию ультиматум чехам предъявляли мы».
Бдительно при этом отстаивая их имущественные интересы: как будет компенсирована стоимость зданий и сооружений, которые отойдут Германии? Правда, когда дело дошло до дележа судетского скота, Гитлер взорвался: «Наше время слишком драгоценно, чтобы тратить его на такие банальности!» Что эти жалкие овцы! Именно на чешских заводах и были в значительной степени созданы еще не существовавшие к моменту «сговора» гитлеровские танковые армады. В послесловии ко «Второй мировой» Лев Аннинский пишет, что если бы ему было известно количество дошедших до Сталинграда танков «Мэйд ин Чехия», он бы знал, что ответить чешским изгнанникам на их упреки за советские танки в Праге в 1968 году.
Лично мне и сейчас неловко за эти танки, и все же заключение Л. Аннинского ясно показывает, какова педагогическая эффективность требований принудительного покаяния — вместо пристыженности возникает обида, порождающая в свою очередь желание морального реванша: да вы и сами не лучше! Раздражение становится еще острее, когда одному народу ставят в пример другой, упорствующим в грехе русским — покаявшихся немцев. Верно, те, кто не убивал и даже не соседствовал с убийствами, в основном покаялись. Отказавшись тем самым от роли извергов рода человеческого, тогда как русским предлагают отречься от роли спасителей человеческого рода.
Любой нашкодивший народ может отказаться разве что от какой-то своей наиболее опозорившейся части, чтобы немедленно ощутить себя очистившимся. И дабы не умножать лицемерие и взаимное озлобление, не лучше ли смириться с тем, что ни один народ никогда не каялся так, чтобы это не было первым шагом к самооправданию.
Я понимаю, сердцу не прикажешь: тем, кто ощущает неутолимую обиду на Россию, невозможно запретить изливать ее и искать мести хотя бы в какой-то символической форме. Но ведь помимо сердца есть и разум! В эпоху Хельсинкских соглашений тоже далеко не все были довольны сложившимися границами — и все-таки нашли возможным прекратить территориальные споры, чтобы наконец перейти к мирной жизни. Так неужели же у миролюбивых сил нет никакой возможности как-то пригасить, маргинализировать реваншизм символический?
А между тем И. Шумейко при всех памфлетных крайностях, не ставящих иной цели, кроме как отплатить обидчикам, предлагает и два важных принципа, на которых могли бы примириться все.
1. Не война служанка политики, а политика служанка войны.
2. Так называемая Большая Война не сводится к конкретным военным действиям, но простирает свою власть на многие годы вперед и назад, надолго выводя политику из юрисдикции мирного времени.
Попытки же осуждать злодеяния Большой Войны избирательно лишь мешают нам наконец-то оставить ее позади целиком. Выйти из Большой Войны народы Европы могут либо все вместе, либо никто, — с последствиями Большой Войны можно покончить только оптом, а не в розницу.
Но для этого всем нужно успокоиться — военные неврозы лечит только покой. Однако с тех пор как помягчевший Советский Союз протянул Западу руку дружбы, покой нам только снится…
В первые дни грузино-осетино-российской схватки, когда суждения лидеров еще не отлились в максимально неуязвимые пропагандистские клише, французский министр иностранных дел Бернар Кушнер с досадой обронил что-то вроде «Россия развернула масштабный конфликт с микроскопическими ставками». Проговорившись тем самым, что ни один серьезный человек не поверит, чтобы другой серьезный человек мог посчитать достойной ставкой спасение чьих-то экзотических жизней. Какая-нибудь там нефть, территория на весах международной дипломатии смотрятся гораздо солиднее! Ведь на ледяных политических олимпах царит холодный цинизм и голый расчет!