Смертельные враги

И подойдя к стене, она без колебаний, не тратя времени на поиск, взялась за некий камень, который оказался на самом деле небольшой доской, раскрашенной так умело, что она совершенно сливалась с окружающими ее настоящими камнями.

За снятой дощечкой было маленькое углубление.

Фауста просунула туда руку и привела в действие спрятанную там пружину. Тотчас же послышался щелчок, и в нескольких шагах от них в стене открылся проем.

– Проходите, – коротко велела Фауста. Центурион, держа в руке факел, шагнул вперед; за ним последовала по обыкновению бесстрастная Фауста.

Они оказались в достаточно просторной искусственной пещере. Пол здесь, как и в только что пройденных ими галереях, был устлан мелким песком. Со сводов, довольно высоких, свисали лампы. На небольшом возвышении перед широким столом стояли три кресла, а у его подножия, по правую и левую руку от стола, располагались огромные скамейки из массивного дуба; перед самим же возвышением было весьма обширное пустое пространство.

Всей своей обстановкой эта пещера очень напоминала зал для публичных собраний, где могли бы разместиться, не стесняя друг друга, человек пятьдесят.

Знал ли Центурион об этом зале прежде? Знал ли он, для чего предназначено это подземное убежище и что за церемонии в нем проходили?

Можно было подумать, что дону Христофору кое-что известно, ибо едва он вошел в пещеру, как им овладело странное беспокойство. Когда же он окончательно удостоверился, что место это ему знакомо, его беспокойство превратилось в ужас. Он смертельно побледнел, все его тело сотрясала конвульсивная дрожь, отчего факел в его судорожно сжатой руке выделывал па какого-то фантастического танца. Его блуждающий взгляд остановился на Фаусте, но та, казалось, не заметила его волнения и спокойно произнесла:

– Зажгите эти лампы, факел не дает достаточно света.

Центурион, довольный, что может скрыть свое смятение, поспешно повиновался, зажег лампы и, машинально опустив факел, провел рукой по лбу, вытирая капельки холодного пота.

Теперь, когда горели все лампы, Фауста подала головорезу знак следовать за ней. Она вновь вышла из пещеры, подвела его к углублению в стене, прежде прикрытому дощечкой, и повелительно сказала:

– Глядите!

Центурион повиновался и наклонился вперед; волосы у него на голове зашевелились от страха.

Что же необычного он увидел?

Казалось бы, ничего особенного: в этом месте в стене было проделано множество отверстий, которые позволяли заглянуть в самые отдаленные уголки пещеры; но лучше всего можно было рассмотреть возвышение – оно располагалось прямо перед глазами наблюдателя.

Короче говоря, ничего наводящего ужас, и однако Центурион с трудом держался на ногах, готовый вот-вот упасть без чувств.

Фауста, по-прежнему невозмутимая, по-видимому, не замечала этого волнения, превратившегося уже почти в помешательство. Знаком велев ошеломленному Христофору следовать за ней, она вернулась в пещеру. Охваченный сильнейшим ужасом, который полностью парализовал все его мыслительные способности, Центурион даже не заметил, как Фауста, приведя в действие вторую скрытую пружину, закрыла дверь, впустившую их сюда.

– Через эти отверстия, – спокойно проговорила она, – не только отлично видно, как вы сами могли убедиться, но еще и отлично слышно все, что здесь говорится. Благодаря этому углублению я, втайне от всех, присутствовала на двух последних заседаниях, состоявшихся в этом зале... Следует ли мне добавлять, что я знаю ваш секрет?

Центурион рухнул на колени, уткнулся лицом в песок и прохрипел:

– Сжальтесь, сударыня!

Фауста кинула на жалкое создание, пресмыкающееся у ее ног, взгляд, исполненный величественного презрения, и больно ткнула Христофора носком туфельки.

– Вставайте! – произнесла она сквозь зубы. – Не думаете же вы, что я взяла вас к себе на службу для того, чтобы немедленно предать в руки инквизиции?

Одним прыжком Центурион вскочил на ноги. Если раньше он чуть не лишился чувств от страха, то теперь едва не потерял сознание от радости.

– Так вы не собираетесь выдавать меня? – пролепетал он.

Фауста пожала плечами.

– Вы помешались от ужаса, – сказала она холодно.

И проговорила угрожающе:

– Берегитесь! Я не потерплю рядом с собой труса.

Центурион издал громкий вздох облегчения и, выпрямившись, воскликнул:

– Клянусь Господом Богом! Я не трус, сударыня, и вам это отлично известно! Но каков же был мой ужас, когда я решил, что вы собрались выдать меня.

И очередной раз вздрогнув, он добавил:

– Я тайный агент святой инквизиции и слишком хорошо знаю, на какие чудовищные муки обречены те, кто предает ее. Клянусь вам, что и не будучи трусом, можно сойти с ума при одном только упоминании об этих пытках. Уготованное мне в случае измены делу матери-церкви превосходит все, что может вообразить человеческий ум, и потому я без малейших колебаний заколол бы себя на ваших глазах, лишь бы избежать грозящей мне ужасной участи.

Фауста взглянула на него. Центурион вновь обрел все свое хладнокровие и явно был искренним.

– Ну что ж, – сказала она, смягчившись, – я прощаю тебе твой ужас перед пыткой. Я также прощаю тебя за то, что ты захотел скрыть от меня вещи, интересовавшие меня. Но чтобы это было в последний раз! Служба принцессе Фаусте должна быть для тебя превыше всего, даже превыше интересов твоего короля и святой инквизиции. Тебе не следует оценивать события, в которые ты можешь быть вовлечен. Ты просто должен докладывать мне обо всем, что ты видишь, слышишь, делаешь, и даже обо всем, что ты думаешь... А уж мое дело понять, какую выгоду можно извлечь из твоих докладов. Ты принадлежишь мне и будешь – с пользой для меня – предавать тех, кто использует тебя... однако не вздумай предать меня самое, иначе ты сломаешь себе шею. Ты слушаешь?

– Слушаю, сударыня, – смиренно ответствовал Центурион, – слушаю и повинуюсь. К тому же, осмелюсь напомнить, я ведь пришел к вам по своей воле.

– Верно, – согласилась Фауста. – Так во сколько же собрание?

– Через два часа, сударыня.

– У нас еще есть время, – сказала Фауста, направляясь к возвышению и садясь в кресло.

Центурион последовал за ней и встал рядом, у подножия возвышения.

– Итак, – продолжала Фауста, глядя наемному убийце прямо в глаза, – людям, собирающимся здесь, известно, что где-то существует сын дона Карлоса, и они хотят сделать его своим вождем. Несмотря на самые тщательные поиски, им не удалось выяснить, под каким именем скрывается несчастный принц. Могу поклясться – ты знаешь это имя.

– Это правда, сударыня, – подтвердил окончательно укрощенный Центурион.

Во взоре Фаусты зажегся огонек, впрочем, тотчас же погасший.

– Имя? – произнесла она спокойно.

– Дон Сезар, известный по всей Андалузии под именем Эль Тореро, – не колеблясь, ответил Центурион.

Судя по всему, это имя оказалось для Фаусты полнейшей неожиданностью. Мало того, оно, кажется, совершенно не вписывалось в ее тщательно разработанные планы. Во всяком случае, Центурион, поклявшийся быть верным псом принцессы, на какое-то мгновение пожалел об этой клятве, ибо внезапно стал свидетелем вспышки страшного гнева своей госпожи. Услышав имя тореодора, она вскричала:

– Ты сказал – дон Сезар... любовник Жиральды?!

– Он самый, – кивнул Центурион, пораженный ее волнением.

Побледнев от ярости, Фауста вскочила и злобно воскликнула:

– А, презренный! И ты предупреждаешь меня тогда, когда я уже отпустила их – и его самого, и его цыганку?.. А ведь я должна была бы...

Стоя на возвышении, одной рукой опершись о стол, а другую угрожающе вскинув вверх, охваченная приступом ненависти, эта женщина, всегда так прекрасно владевшая собой, испепеляла взглядом злополучного Центуриона; а тот, оцепенев от страха, ничего не понимал в происходящем и только спрашивал себя, как она поступит: собственноручно заколет его отравленным кинжалом или же отдаст в руки палачей инквизиции?