Смертельные враги

Тем временем Монтальте решительно встал перед Пардальяном и бледный от сдерживаемой ярости произнес:

– Да будет вам известно, сударь, я вас ненавижу!

– Вот как?.. Но я вас не знаю. Кто вы?

– Я – кардинал Монтальте, – сказал тот, гордо выпрямляясь.

– Племянник многоуважаемого господина Перетти?.. Как здоровье вашего дядюшки? – отвечал Пардальян с любезнейшей улыбкой.

– Я ненавижу вас...

– Вы уже говорили это, сударь, – холодно сказал шевалье.

– Я убью вас!

– Ага, вот это другое дело!.. И каким же образом вы рассчитываете отправить меня в мир иной?

– Я вас предупредил, сударь, – сказал Монтальте, скрежеща от гнева зубами. – Мы с вами еще встретимся.

– Да хоть сейчас, если пожелаете... Нет? Ну, в таком случае, где вам будет угодно и когда вам будет угодно.

Тем временем слуги Фаусты удалялись, увозя с собой Бюсси-Леклерка; придя в себя, он плакал, переживая свое поражение и не слушая расточаемых ему утешений; поодаль следовал Монтальте, погруженный в задумчивость.

– До скорой встречи, господа! – крикнул им Пардальян.

И пожав плечами, он вновь пустился в путь, мурлыча охотничью песенку времен Карла IX.

Он не проехал и пятидесяти шагов, как раздался выстрел. Пуля ударилась в скалу, рядом с которой он находился, примерно в двух туазах[2] от него. Он живо поднял голову. Монтальте, стоя высоко над ним, один, склонился над пропастью с пистолетом в руке, который он только что разрядил. Видя, что его выстрел не попал в цель, кардинал вскочил в седло и, угрожающе махнув рукой, бросился вслед за своими спутниками.

Глава 10

ДОН КИХОТ

Продолжая свой путь по равнине, всадник размышлял: «Черт возьми! Если бы он рассчитал чуть получше, с господином посланником и его миссией было бы покончено.» Но вскоре Пардальян нахмурился:

– Бюсси-Леклерк и остальные напали на меня как подобает дворянам, шпага против шпаги... Но тот принадлежит церкви... и он пытается убить меня... За ним нужен глаз да глаз! Он сказал, что ненавидит меня, но почему?.. Ведь я его вовсе не знаю...

Секунду он подумал, потом по привычке пожал плечами:

– Черт подери! Стало быть, я так и не изменюсь всю свою жизнь?.. Мой бедный батюшка, будь он еще жив, мог бы обрушить на меня самые яростные упреки, и недаром... Ну, ладно. Наконец я выбрался из всех этих горных ловушек. Здесь, по крайней мере, видно далеко вперед.

И он вновь вернулся к своим размышлениям:

– Так в чем же дело? Со всеми прошлыми долгами – и благодарности, и ненависти – я разделался, совесть у меня чиста, нападения мне ждать неоткуда; я мог бы спокойно жить-поживать и смотреть на все происходящее со стороны. Да, черт возьми! В конце концов, какое мне дело до забот и короля Генриха, и короля Филиппа? До госпожи Фаусты и до папы? До церкви и до церковной реформы? И Бог весть еще до чего?..

Он обернулся и увидел вдали Фаусту и ее эскорт, только что добравшихся до подножия горы. Он покачал головой:

– Однако же я в очередной раз, словно меня укусил тарантул, вмешиваюсь в то, что меня не касается!.. В очередной раз я бросаюсь в игру, где мне нечего делать и где мое присутствие смешивает все карты... И я имею глупость поражаться тому, что не знакомые мне люди желают моей смерти? Клянусь Пилатом, удивлять должно было бы как раз обратное.

А ведь все еще только начинается, и понадобится совсем немного времени, чтобы все монахи Испании – а одному Богу известно, сколько их тут! – были науськаны на меня!

Шевалье обернулся еще раз: эскорт Фаусты уже скрылся из виду.

Он тряхнул головой и весело произнес:

– Ба! Уж коли ввязался... К тому же я не такое переживал, да и не безрукий я, слава Богу!

Размышляя подобным образом, он прибыл в Мадрид, не повстречавшись более ни разу с эскортом Фаусты и без единого приключения, достойного упоминания.

На берегу Мансанарес, на холме, где ныне стоит королевский дворец, в то время возвышался Алькасар – королевская резиденция.

Пардальян направился прямо туда. Первый же офицер, к которому он обратился, сказал ему:

– Его Величество покинул Мадрид тому уже несколько дней.

– И куда же король направился?

– Король направился в Севилью во главе кастильского отряда для усмирения еретиков – евреев, мусульман и цыган.

– Вот поход, достойный великого короля, – сказал Пардальян с иронично-простодушным видом.

Кастильский офицер, в восторге от такой лестной оценки, добавил:

– Король поклялся выкорчевать ересь во всем королевстве. Евреям и маврам придется перейти в истинную веру, а не то...

– Их зажарят всех сразу!.. Слава Господу! Это их научит, как надо жить!.. Ни за что на свете я не хотел бы пропустить такое поучительное зрелище, а посему, сударь, позвольте мне вас покинуть.

И повернув коня, Пардальян вновь пустился в путь по горам и долам.

Миновав Кордову, проехав сквозь целые леса апельсиновых и оливковых деревьев, промчавшись вдоль Гвадалквивира, на берегах которого стояли тысячи мельниц-маслобоен, он прибыл в Кармону, город-крепость в нескольких лье от Севильи, где с удивлением обнаружил, что королевские войска заняты установкой палаток.

Пардальян спросил, почему армия, подойдя так близко к цели, остановилась.

– Дело в том, – ответили ему, – что сегодня вторник.

– Вторник, – напомнил Пардальян, – это день Марса... И следовательно, благоприятный для такого военного похода, как ваш.

– Напротив, сеньор, гибельный день. Всем известно, что любое дело, начатое во вторник, обречено на верный провал.

– Вот как! А у нас, во Франции, прискорбной репутацией обладает пятница – считается, что именно она приносит несчастье!.. Значит, король расположится здесь лагерем?

– Вовсе нет, сеньор. Король – доблестный монарх, враг предрассудков. Он храбро продолжил путь и будет сегодня ночевать в Севилье.

– Тогда, – серьезно сказал Пардальян, – поскольку я – тоже враг предрассудков, – на свой манер, – я поступлю, как ваш доблестный монарх: я смело отправлюсь ночевать в Севилью.

И он вновь пустился в путь.

К вечеру шевалье наконец заметил королевский эскорт, над которым вздымались пики и хоругви; он, словно змея, медленно разворачивал свои кольца по пыльной» дороге, окаймленной оливковыми и апельсиновыми деревьями, пробковыми дубами и пальмами.

Не слишком обрадовавшись перспективе ехать по этой дороге со скоростью черепахи, Пардальян устремился под деревья и вскоре обогнал пышную кавалькаду. Однако он тут же остановился и сказал сам себе:

– Черт возьми! Пока я могу это сделать, взглянем-ка на доблестного монарха, не побоявшегося заняться уничтожением части своих подданных во вторник!

Около сотни рыцарей, закованных в латы и вооруженных копьями, верхом на лошадях с роскошными чепраками составляли головную часть процессии; за ними следовали широкие, богато убранные носилки – их несли мулы в яркой разноцветной упряжи, покрытые сетками, которые украшали ниспадающие до земли кисти; великолепная сбруя, вся в розетках, цветных шнурах и помпонах с ракушками, бляшками, кольцами и серебряными колокольчиками, весело звенела.

Король в пышном и одновременно строгом одеянии черного шелка и бархата полулежал на вышитых подушках.

Залысины на лбу, впалые щеки, короткие, с проседью волосы, седоватая бородка, холодный, на редкость неподвижный взгляд, мрачное лицо, невысокий рост – не столько величие, сколько надменная спесь... Положа руку на сердце, настоящее привидение!..

Именно такое описание внешности Его Католического Величества Филиппа II, имевшего в ту пору шестьдесят три года от роду, составил бы Пардальян, если бы его о том попросили.

За носилками – второй живой заслон из железа и стали.

– Разрази меня гром! – произнес Пардальян, удаляясь во весь опор. – Ну и мрачная же личность!.. И эдакое ничтожество госпожа Фауста мечтает навязать французскому народу, такому живому, такому веселому!.. Клянусь Пилатом! Одного вида этого ледяного деспота будет достаточно, чтобы на губах французских красоток навсегда замер смех!

2

Старинная французская мера длины равная 1 м 949 мм.