Воспоминания

50

Этот человек остался верен странной традиции: у служащих похоронного бюро профессия нередко переходит от отца к сыну. Так они и возят трупы, и хоронят их — из поколения в поколение. В детстве он часто играл по утрам в конторе своего отца и прятался между гробами. Но если заходил клиент, отец просил сынишку не шуметь. «Надо с почтением относиться к горю людей», — учил он, и это был первый урок будущей профессии. Тогда мальчик затихал, стараясь быть незаметным, и становился свидетелем печальных сцен. Однажды, он помнит, в бюро зашла молодая красивая женщина, только что потерявшая мужа: он погиб под колесами машины во время утренней пробежки. Женщина была совершенно убита горем. Когда ей надо было выбирать гроб, она так зарыдала, что гробовщик вынужден был подойти и крепко сжать ее в объятиях. Мальчик был потрясен. Женщина была необыкновенной красоты. «Вот это профессия!» — подумал он тогда.

51

Мы пошли с Луизой бродить по аллеям кладбища. Что-то рождалось среди мертвых гробниц, мы оба это чувствовали. Все было тихо и просто, как очевидность. Я думал о том, как часто я пытался ухаживать за женщинами, упорствовал, старался найти что-нибудь общее с той или с другой. Теперь все это казалось смешным, потому что я понял: любовь рождается сама и не боится света. Мы оба молчали, шагая рядом, похожие на американскую картину пятидесятых годов. Я не стремился во что бы то ни стало заполнять пустоту затянувшейся паузы, а ведь еще так недавно чувствовал себя не в своей тарелке, если разговор с женщиной обрывался. Мы сели на скамейку около чьей-то могилы без единого цветочка (видно, никто этого человека не вспоминал). Не знаю, сколько времени мы так сидели. Потом я наклонился и поцеловал ее. Я безумно хотел ее. Мне нравились ее хвостик на затылке, легкие пряди, обрамлявшие лицо, как последние росчерки фейерверка. Мое сердце билось на ее губах. Жизнь вдруг сделалась яркой и полноценной, и такой полнозвучной, что казалось, мертвые вот-вот проснутся.

Еще несколько месяцев назад я бродил по кладбищу в надежде снова увидеть незнакомку, но так ее и не встретил. И вот теперь, на том же кладбище, целовал другую женщину. Похоже, я не лишен некоторой интуиции — правда, она не всегда попадала в десятку или, скажем так, была обращена не на тех людей. Но по части места действия я действительно проявил неординарные способности. Мы продолжали целоваться, я боролся с желанием узнать на ощупь ее тело. Особенно хотелось оказаться между ее ног. Печальные испытания последних дней неожиданно пробудили во мне жгучую жажду жизни. Она, наверное, думала, что я слишком напорист, что мне чужда деликатность, но мое желание терпеть не могло. На ней была юбка, которую мне не терпелось задрать; увы, правила приличия, учитывая, что мы сидели у всех на виду, не позволяли моим рукам подниматься выше колен. На нас и так смотрели. Кто бы мог подумать, что я только-только, в нескольких метрах отсюда, похоронил бабушку. Вероятно, нас принимали за распаленных готов, приверженцев черного мистицизма и мрачного сладострастия.

Мне надо было ехать в гостиницу. Я обещал продолжить работу с сегодняшнего вечера и теперь жалел о своем решении. Но я не мог подвести шефа; он и так пошел мне навстречу, отпустив меня. Не только пошел навстречу, но и оказал весьма ощутимую поддержку. И тогда я сказал Луизе:

— Поехали в отель.

Я думаю, что нарочно произнес эту двусмысленную фразу. Хотел знать, насколько Луиза готова следовать за мной. Она сказала «хорошо» (спасибо ей). Она приехала в Париж, поддавшись порыву, не взяв с собой никаких вещей. Теперь ей хотелось и дальше идти на поводу у обстоятельств. У нее были каникулы, и она пока не придумала, как их провести. Я опаздывал, мы стали ловить такси. Разумеется, в этот момент пошел дождь. Было все, что в такие минуты наполняет жизнь. Все, что потом составит мифологию любовных отношений. С трудом нам удалось поймать машину, шофер оказался азиатом, он не переставая что-то говорил, но у него был такой сильный акцент, что мы не понимали ни слова. Мы сидели на заднем сиденье и пытались не смеяться. Жизнь была прекрасна и совершенно не связана с тем, что произошло несколько часов назад.

Жерар встречал меня в холле. Он не захотел идти на похороны, сочтя это сугубо семейной церемонией. Теперь он ждал меня в гостинице, заранее дружелюбно улыбаясь. На его лице изобразилось удивление, когда он увидел меня в костюме (я не успел заехать переодеться), да еще в сопровождении молодой женщины, вымокшей до нитки, как и я сам. Мы с Луизой были похожи на пару, которая хочет взять номер. Шеф замер на мгновение, ища, что бы сказать, потом произнес:

— Вы с похорон или со свадьбы?

Не знаю, что на меня нашло, может, это было связано с избытком эмоций, но я шагнул к нему, крепко его обнял и от души поблагодарил его, за все. Вероятно, я был смешон, ну и пусть. Я влюбился, и мне хотелось обнимать и любить весь мир. Мне хотелось всем говорить, как они мне дороги. Шеф вел себя как отец родной. Я представил ему Луизу и рассказал, при каких обстоятельствах мы познакомились (наконец-то я мог с кем-то о ней говорить). Жерар заметил, что это страшно романтическая история. Я не знал, что в этом романтического — я не думал об этой стороне вопроса. Я просто жил, и все, что со мной происходило, было прекрасно и было реальностью. Жерар предложил выпить по бокалу шампанского, чтобы обмыть встречу. Кончилось тем, что он открыл много бутылок и стал угощать всех постояльцев, которые появлялись в холле. Мы слышали вокруг китайскую, немецкую, русскую речь. Мы с Луизой смотрели друг на друга, окруженные этой экзотической атмосферой, и чувствовали себя иностранцами, прибывшими сюда из далекой неведомой страны. Потом все разошлись. Жерар предложил Луизе номер и сказал, что она может жить там сколько пожелает.

— Ну что ж, — ответила она вполголоса, повернувшись ко мне, — значит, каникулы я проведу в Париже.

Я остался сидеть за стойкой рецепции. Силы мои были на исходе. Надо было, однако, продержаться несколько часов. Потом я поднимусь к Луизе. Я просидел всю ночь, ничего не делая. Не мог ни читать, ни писать. Даже мысль застыла в бездвижности, сосредоточившись на одном предмете — Луизе. Потом пришло утро, а вместе с ним моя сменщица. У нее были устрашающие круги под глазами. Мне хотелось только одного — подняться наверх, но я все же задержался и приготовил ей кофе. Постепенно она начала обретать человеческий облик. Теперь можно было начинать день. Я стал подниматься по лестнице. Жерар дал Луизе комнату на самом верху, чтобы у нее был вид на Париж. Когда я вошел, шторы были еще задернуты. Луиза спала поперек кровати, как будто приглашая разбудить ее. Простыня прикрывала плечо, вздымавшееся как крутой берег над спящим озером — швейцарским озером. Стараясь не шуметь, я сел на краешек кровати и стал на нее смотреть. Мне не хотелось торопить события. Я был глубоко взволнован тем, что видел. Она была прекрасна. Она обладала всем, что меня пленяло в женщинах. А может, наоборот: все, что в ней было, пленило меня раз и навсегда. Теперь трудно распутать этот клубок. Она открыла глаза и очень серьезно посмотрела на меня. Тогда я скользнул под простыню и ощутил ее тело. Настало утро мира.

52

Начало истории обычно оставляет в памяти мельчайшие подробности событий и обстоятельств. Каждый из наших первых поцелуев я помню до деталей. Потом, вместе с повторением приходит привычка, и чудесное становится обыденным, воспоминания спрессовываются, слипаются в единое целое, и их уже не отличишь одно от другого. Так поцелуи приобретают невнятно-обобщенный вкус целой эпохи.