Страница 7 из 7
Обо всем этом неспешно думал муромский сторож, обходя ночью город со своей колотушкой. Да и куда ему торопиться? Ночи зимой длинные, беспросветные…
Но нет, в одном слюдяном окне блеснул свет. Сторож остановился, пригляделся: ну конечно, это Дружина (в крещении Калистрат) Осорьин не спит. Наверное, опять сидит за столом и пишет, не жалеет сальных свечей. В Муроме все знают, что Дружина взялся сочинять повесть о своей матушке Ульяне и даже хочет составить ей церковную службу. Сторож вспомнил худенькие, словно восковые, руки Ульяны, протягивающие ему каравай хлеба, и поневоле прослезился, потер морозной рукавицей глаза.
Сама-то Ульяна истаяла, как свечка, а свет ее доброты и теперь вот разгоняет темень. Из многих соседних сел и дальних городов потянулся народ в муромский Свято-Троицкий храм, чтобы поклониться святым мощам Иулиании.
Многие несколько лет назад оплакивали в Муроме и соседнем селе Лазаревском смерть доброй вдовы Ульяны Устиновны Осорьиной, а оказалось, не плакать надо было, а радоваться. Когда через десять лет после смерти Ульяны рядом начали копать могилу для ее сына Георгия, народ стал свидетелем великого чуда. Мощи Ульяны Осорьиной оказались нетленными, источали благоухающее, целебное миро («аки квас свекольный, в ночи же сгустившееся, аки масло багряновидно») – в тот день больные получили от них исцеление.
Из-за туч выглянула луна, на мгновение осветив купол муромского Свято-Троицкого храма. Сторож с благодарностью перекрестился и потопал дальше, веселее заскрипел теперь снежок под его сапогами.
Хоть и тяжелые, муторные наступили времена, а все же не последние, думал он, проходя мимо дома губного старосты Дружины Осорьина. Зато зимой белым-бело вокруг, чисто, а к утру, глядишь, и развиднеется.
«Не угасала свеча ее в ночи…» – тем временем старательно выводил гусиным пером Дружина ровные буквы.
Он был человеком начитанным, основательным и хотел написать о своей матери так, как в четьях минеях сказано о святых – тоже с чудесами и великими подвигами. А получалось все равно по-другому, как-то проще. То отец вдруг вспоминался, то лица слуг из села Лазаревское, в котором он провел детские годы, то добрая улыбка его тихой матушки.
«Повесть о Иулиании Лазаревской», написанную с сыновней любовью, теперь называют первой появившейся на Руси семейной хроникой: в ней запечатлены редкие подробности из жизни простой женщины, жившей на Руси в XVI веке.
Ульяна родилась в 1530-е годы в семье московских дворян Устина и Стефаниды Недюревых.
Ее отец, Устин Недюрев, «муж благоверен и нищелюбив», служил ключником при дворе царя Ивана Васильевича Грозного – это была почетная и доходная должность. В жены он взял Стефаниду Григорьевну, родом из Мурома.
Спасо-Преображенский собор, Спасо-Преображенский монастырь, Муром. XVI в.
В шесть лет Ульяна осталась круглой сиротой: мать и отец умерли в один год, скорее всего, от какой-нибудь свирепствовавшей эпидемии.
Девочку забрала к себе в Муром бабушка с материнской стороны, Анастасия Дубенская. Перед смертью она завещала взять на воспитание сироту своей дочери Наталье, у которой было уже и своих девять детей.
Ульяне исполнилось двенадцать лет, когда она перешла жить в дом тетки Натальи, жены Путилы Арапова. «Тетка часто ее бранила, а дочери ее насмехались над ней», – напишет в повести о детстве своей матери Дружина Осорьин.
Вряд ли молчаливая, никогда никого не осуждавшая Ульяна кому-нибудь подробно рассказывала о детских обидах. Наоборот, говорила, что тетка Наталья и ее дочери желали ей добра, вот только понимали его на свой лад.
На Руси в XVI веке девушки в тринадцать-четырнадцать лет вовсю начинали «невеститься» и им позволялись всякие вольности. Это был словно последний свободный вздох перед замужеством, а дальше – кому какая выпадет женская доля, бывало, что и горемычная.
Недаром подруги пели на свадьбах, заранее оплакивая невесту:
Но сначала девушке нужно было найти жениха – желательно хорошего, богатого. Родители старательно наряжали своих дочек – будущих невест, дозволяли им краситься, много времени проводить на свежем воздухе, чтобы девушки «расцвели». Летом подружки водили хороводы, зимой устраивали веселые посиделки с гаданиями на суженого.
Но Ульяну девичьи «пустошные, пересмешные речи» никак не касались. Как и в доме бабушки, она целыми днями проводила за рукоделием или «в крестовой», как называли в те времена комнату с иконами. Вот тетушка и сердилась: кто же возьмет замуж печальную, иссушенную постами сироту?
Да и сестры пеняли Ульяне, говоря: «О безумная! Зачем в столь ранней молодости изнуряешь ты плоть свою и губишь красоту девичью?» И заставляли ее пить и есть с утра. Когда сестры звали ее на девичьи посиделки, Ульяна притворялась непонимающей, чтобы не обижать их отказом.
Никто не знал, что у молчаливой девушки, которую домашние считали немного «глуповатой», были свои радости: по ночам она пряла, вышивала, шила одежду и свое рукоделие раздавала по домам муромских бедняков. По-настоящему счастливой ее делала только чужая радость.
Биограф-сын пишет, что в то время Ульяна редко бывала в церкви, которая находилась далековато от дома Араповых («ни слышати словес Божиих почитаемых, ни учителя учаща на спасение николи же»). Он даже удивляется на страницах повести: кто и когда научил его мать с ранних лет христианскому состраданию к обездоленным?
Когда Ульяне исполнилось шестнадцать лет, для нее все-таки нашелся жених. И какой! Сироту сосватали за Георгия (Юрия) Васильевича Осорьина, владельца села Лазаревское неподалеку от Мурома.
Георгий Осорьин, «человек добродетельный и богатый», сумел разглядеть в тихой Ульяне главное ее «приданое» – кроткую, добрую душу.
Какой она была тогда? В литературе Ульяна предстает то в виде древнерусской красавицы с большими голубыми глазами, то кареглазой, с глазами, постоянно влажными от слез (настолько ей было жаль обездоленных).
Дружина ничего не говорит о ее внешности, оставив нам описание только характера матери, ее внутреннего облика: Ульяна смолоду была «кротка и молчалива, незаносчива, невеличава».
В Муромском краеведческом музее есть икона, где святая Иулиания изображена уже в зрелом возрасте вместе со своим мужем Георгием и дочерью, инокиней Феодосией, тоже ставшей местночтимой святой. Обычно Иулианию изображают в тот период, когда она стала вдовой и ее подвиги стали очевидны для окружающих. Но на одной известной иконе она предстает молодой – красивой, в боярской шубе с широкими рукавами, с волосником (особый головной убор, который носили на Руси замужние женщины; выставлять напоказ волосы считалось неприличным) и белым платком на голове. Здесь Ульяна Осорьина – молодая хозяйка богатого имения села Лазаревское.
Замечательный знаток русского быта Н. И. Костомаров в книге «Быт и нравы русского народа в XVI–XVII столетиях» по крупицам воссоздал описание типичной дворянской усадьбы конца XVI века – это был совершенно особый, закрытый от посторонних глаз мир.
На огороженной территории вокруг барского дома теснилось множество деревянных зданий с высокими крыльцами, сенями, клетями, зачастую соединенными между собой крытыми переходами. В этом маленьком «городке» бок о бок жили столяры, сапожники, портные, хлебопеки, горничные и прочие слуги – дворовые люди со своими семьями. Нередко многодетные родственники занимали две или три избы под одной крышей, для удобства соединенные между собой сенями.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.