Воспоминания

Потом пришло время расставаться. Луиза жила в другом городе; у нее была своя жизнь, работа; у нее было прошлое, в котором не было меня. Мы стояли, прижавшись друг к другу, и болтали о всяких пустяках. Никто из нас двоих не пытался придумать будущее. Мы не договаривались, когда встретимся и кто к кому приедет. Последние мгновения тонули в пучине неопределенности. Это был способ преодолеть страх. Я спрашивал[22]:

— Какой цвет ты больше любишь, красный или синий?

— Наверно, синий.

— А какой синий: небесно-голубой или темно-синий, как океан?

— Хм… небесно-голубой.

— А какое небо ты больше любишь: с облаками или чистое?

— Чтобы было одно-два облачка, не больше.

— А какие должны быть очертания у твоих облаков?

— Я люблю облака неопределенных очертаний, без индивидуальности.

— А твое неопределенно-индивидуальное облако, оно должно остаться во Франции или его должно сдуть куда-нибудь далеко?

— Я бы хотела, чтобы его сдуло в Россию. И чтобы оно там встретило русское облако.

— Да, но над Россией много облаков. Тебе не кажется, что нашему французскому облаку будет трудно найти свое русское облако среди такой массы?

— Нет, это будет любовь с первого взгляда. Не будет никаких сомнений. Это случится летом. В небе будет только одно облако, и это будет то самое, единственное.

— А как определить, мужского оно рода или женского? Кстати, твое облако какой ориентации, традиционной или нет?

— Ты знаешь, мне, пожалуй, больше нравится красный цвет[23].

Я проводил ее до вагона. На перроне мы стали целоваться. Когда мои губы прижались к ее губам, в поле моего зрения попала другая пара, которая была занята тем же. Мне стало неприятно. Как в ресторане в День святого Валентина: кругом сладкие парочки, и у всех одно и то же меню. Но ведь это только мой вокзал и только мой перрон! И поцелуй — только наш и ничей больше. Как посмел еще кто-то влезть в мою реальность? Какой-то отвратительный усатый верзила, обсасывающий рот толстухи, с которой, поди, познакомился по интернету! Я отстранился от Луизы и объяснил ей причину «Все же ты сумасшедший», — сказала она. «Из-за тебя», — чуть не сказал я, но удержался, чтобы ее фраза сохранила свой изначальный смысл. Я ничего не ответил, только опустил голову. Я хотел провести последние секунды, пассивно созерцая ее лодыжки. Туфельки ее тоже были прелестны. Мне захотелось лизнуть ее шпильки. Вот изумил бы я усача; никто не лижет шпильки невесты, прощаясь с ней на вокзале. Луиза была, конечно, права: я сумасшедший. Сошел с ума оттого, что она уезжает. Я понятия не имел, что дальше с нами будет. Влюбился, и от этого у меня в голове все перевернулось. Много лет я чувствовал себя одиноким — а теперь обнаружил, что надо быть вдвоем, чтобы действительно почувствовать вкус одиночества. Туфельки поднялись в вагон, и вагон тронулся. С ужасом я обнаружил, что платформа никуда не движется: она осталась в Париже, а вагон уплывал.

Вечером я послал ей эсэмэску, узнать, как она доехала. Ответа не последовало. Я позвонил, но вместо ее голоса услышал длинные гудки, гулко звучащие в пустоте. Я забеспокоился и всю ночь посылал ей тревожные послания. На них опять не было ответа. Наутро я позвонил в школу. Трубку подняла директриса и на вопрос, где Луиза, сказала, что та на занятии.

— Вы уверены?

— Конечно. Вы ведь говорите о Луизе, которая ведет третий класс?

— Да-да. Так она вышла на работу?

— Ну да, конечно.

— А вы проверяли?

— Более того, мы даже вместе пили кофе. А что вы, собственно, хотите?

— Да ничего… Хотел поговорить с ней.

— Скажите, что передать. Она может вам перезвонить?

Я не стал ничего объяснять и повесил трубку. Значит, с Луизой все в порядке. Луиза вернулась к своим обязанностям. Просто она не хочет мне отвечать. Не могу понять таких людей, способных держать вас в неведении; не удосужилась даже эсэмэску прислать, что все в порядке. В голове не укладывается. Нам ведь было так хорошо вместе. И я начал сомневаться, было ли оно, это счастье. Ведь не могла же она притворяться, это невозможно. Тогда почему? Выходит, я ничего не понимаю в женщинах? От растерянности я все рассказал Жерару. Тот нисколько не удивился и только сказал загадочно:

— Для женщины молчание — самое большое доказательство любви.

Жерар всегда оказывался прав, но на этот раз я усомнился в его предположении.

Прошел день, Луиза молчала. Потом еще день. Я начал соображать: может, я что-то не так сделал? Может, чем-нибудь ее обидел? Я стал вспоминать подробно все наши дни, анализировать все, что она говорила. Может, в ее словах кроется разгадка ее поведения? Я был сам не свой от беспокойства. А кто бы вел себя иначе на моем месте? Я был уверен, что встретил любовь своей жизни — и вдруг эта любовь оборачивается разлукой. И я решил ехать в Этрета, найти ее и потребовать объяснений. Жерар пытался меня отговорить:

— Если бы она не хотела тебя видеть, она бы тебе прямо об этом сказала.

— Ты думаешь?

— Я провел с ней некоторое количество времени. Не берусь, конечно, утверждать, что знаю ее, но мне кажется, она натура тонкая. Она бы не держала тебя в неведении, если бы не любила тебя.

Я подумал, что, возможно, Жерар прав. Я даже в этом уверился. Если бы она решила, что все кончено, она бы сказала: «Между нами все кончено». Я вспомнил ее последние слова. Она сказала: «Ты сумасшедший». Теперь я стал думать, какое у меня сумасшествие: приятное или отталкивающее? Я сумасшедший, потому что не хотел целоваться на одном перроне с другой парой. Так вот что ее обидело? И я снова не находил себе места. Ее молчание превратилось в пытку.

Я не послушался Жерара, сел в машину и отправился на берег Ла-Манша — за объяснениями. Лил дождь, я мчался что есть духу и имел все шансы кончить свои дни на дороге. Отчаяние боролось во мне с надеждой. Я вспомнил утро, когда отправился на поиски бабушки. Теперь я был приблизительно в таком же состоянии. Неужели мы в жизни все время делаем одно и то же? А вот и та же самая заправочная станция. Я снова стал смотреть на шоколадки, не зная, что выбрать. В какой-то момент мне послышался голос попугая. Я повернул голову к кассе и понял, что не ошибся: за спиной продавца, в большой клетке, действительно сидел на жердочке попугай. Не знаю, должно быть, я очень долго стоял перед витриной, потому что продавец сам подошел ко мне:

— Возьмите «Твикс».

— Да? Почему?

— Потому что их два.

Мне подумалось, что вся жизнь так устроена: в каждой ситуации мы нуждаемся в совете кого-то, кто разбирается в проблеме. Продавец был прав: мне действительно нужен был «Твикс». Когда я расплачивался, меня вдруг осенило: если этот человек так хорошо разбирается в шоколаде, может, он разбирается и в женщинах? Тут есть кое-что общее.

— А можно мне задать вам один вопрос?

— Задавайте.

— Это касается моей невесты. В общем, от нее три дня нет никаких вестей. Я не понимаю, что случилось. Все было хорошо. А потом она уехала к себе и не отвечает на эсэмэски.

— Может быть, что-то случилось?

— Нет, я знаю, что с ней все в порядке.

— Уже хорошо.

— Вот я и еду, чтобы найти ее. Чтобы она объяснила, что происходит.

— М-м, прекрасно… И что же?

— Я хотел бы знать, что вы об этом думаете.

— Что я думаю?

— Да. Как с «Твиксом». У вас был такой вид, словно вы всегда знаете, что делать.

— Вы хотите знать мое мнение?

— Да.

— Вы действительно хотите знать, что я думаю?

— Действительно.

— Возвращайтесь. Разворачивайтесь и поезжайте обратно.

— Как это?

— Это мое мнение. Это лучшее, что вы можете сделать.

— …

— У вас совершенно измученный, потерянный вид. Вы насквозь промокли. Во всяком случае, такое вы производите впечатление. Вы рассчитываете свалиться ей на голову ни свет ни заря и потребовать объяснений? Будьте же рассудительны. Ну посмотрит она на вас, возможно, даже сочтет вас жалким. Извините, что вынужден вам это говорить, но вы сами спросили мое мнение. Я говорю, что думаю.

22

Приводимый ниже диалог — не лучшая часть нашей истории, но коль скоро я выбрал реалистический жанр, то рискну.

23

Нет, этот диалог мне определенно нравится.