Чудесное лето

Платочек к губам прижал, закашлялся (поперхнулся, видно) и, вытянув руки, боком вдоль стенки ушел. Так озадачил тетечку, что она и про зубы забыла напомнить.

«Явления бывают»… Должно быть, как-нибудь страшный сон привиделся либо экономка ему что-нибудь наплела… Ух, как ветер гудит! Фонарь по ту сторону дороги над мэрией качается, как пьяный… Дождь полосой мимо несет, шлейф водяной вбок относит. «Бу-бу-бу», – ворчит черепица на крыше. Жутко одной сидеть.

Где же это ножницы? За работой веселее время коротать. Протянула тетя Олимпиада руку к дивану… и отдернула, словно пальцы обожгла. Ножницы на ее глазах – на пол спрыгнули! Протерла глаза, наклонилась к ковру… Господи! Отскочила и затряслась… Где ж видано, чтоб ножницы к дверям пятились. Поползли, поползли, звякнули и остановились.

Почудилось? Да нет же: лежали ножницы на диване, сама положила. А теперь у дверей валяются… Не зря, значит, Игорь болтал про «явления».

Подошла тетя к сумке своей, платочек достать, пот со лба отереть. Хлоп! Сумка со стола на пол, как лягушка, соскочила, перевернулась вокруг себя и распласталась…

Ох! Десять лет она сумку эту знает, никогда она с места сама не трогалась. Точно шилом тетку под ложечкой кольнули.

– Игорь! А Игорь!.. Заснул, что ли? Иди-ка сюда… Да скорей же, Игрушечка!

Забарабанила в стену кулаком, и сонный голосок ей ответил:

– Что такое? Я уж давно сплю… Сейчас приду, тетечка.

Бум! Кочерга у камина на паркет хлопнулась и медленно поползла к теткиным ногам.

– И-горь!!

Мальчик в ночном халатике, протирая рукавом заспанные глаза, скользнул в дверь.

– Что случилось? Спать по ночам мальчикам не дают. Сначала гонят, а потом «Игорь»…

– Ничего не случилось… Садись, милый. Да не там, ближе. Нездоровится мне. Ветер гудит. Хочешь, в дурачки сыграем?

– Ну да! Превращать день в ночь. Я, тетечка, люблю аккуратность и совсем разоспался. Какие теперь дурачки?..

– Сиди, сиди. Халвы хочешь?

– Кто ж не хочет… Люси позвать можно? Мне с вами одному полуночничать скучно. Сова я вам разве или филин?

– Позови.

Игорь подошел к окну и захлопал в ладоши.

После полуночи последний дилижанс-автомобиль у мэрии остановился, захрипел. Белыми глазами все мокрое шоссе осветил.

Поднялась мама Игоря по лестнице, распахнула дверь. Лампа коптит, тетя Липа дремлет, дети на полу пищат, кувыркаются.

– Игорь, ты что ж не спишь? Нечего, нечего на меня прыгать… Почему ты его, Липа, спать не отправила? Ведь первый час на исходе. И Люси тут… Разве можно детям так поздно сидеть?

Смущенная тетка Олимпиада объяснила, что нездоровилось ей, скучно было одной дожидаться, вот и досиделись втроем… И про квартиру спросила.

– Сняли квартиру, сняли. На днях в Париж переедем… Ступай, Игруша, спать. Да Люси проводи сначала. Полуночники этакие…

Разошлись все. И тетя спать ушла, шаркая туфлями. Мама осталась одна и порядок навела: кочергу на место поставила, ножницы с ковра подняла. Непонятно ей только, зачем это к кочерге и к ножницам длинные штопальные нитки привязаны.

А Игорь лежит у себя в постельке, слушает, как ветер по крыше гарцует. Ворочается, кряхтит, смутно у него на душе.

«Надо будет завтра тете Липе всю правду рассказать. Посердится и простит… Не злая она ведь ни капельки. Зато в Париже, как приду из школы, каждый вечер буду с ней гарус мотать. Пока со стула от усталости не свалюсь… Вот!»

Тетя Липа вошла на цыпочках, прикрыв согнутой ладошкой свечу. Она у него в комнате на диване за ширмой спит. В волосах у нее мелкие скрученные бумажки. Будто куст жасмина… Папильотки. Должно быть, у них в Ковно другого средства, чтоб завиваться барашком, не придумали. А вот у негров и без бумажек всегда волосы курчавые… Почему? Пыль набивается, как в войлок, жук заберется – не выдерешь. Может быть, от солнечного удара предохраняют?

– Игорь, спишь?

Сказать «сплю» – значит, не спишь. Спросит: «Почему не спишь?» Разве он знает, почему. Какие-то сонные козявки борются в голове с бессонными. Когда сонные победят, тогда он и уснет.

Скрипнула дверь. Вошла мама. Осторожно-осторожно, будто лилия на шелковых подошвах. Подсела к тете на диван.

Опять они полуночничать будут!

Глава XXI

Прощание

Утром Игорь вскочил с постели и подбежал к окну. Клен совсем уже голый… В просвете между елками сереет над огородом косой дождик. Осенний ангел, должно быть, надел на солнце ватный чайный колпак: ни лучика, ни янтарного пятнышка…

Пусть дождик, ничего. Только кошки и девочки боятся дождя. Да и умываться, кстати, не надо – вспрыснет, как из поливалки.

Мальчик задумчиво влез в сабо и, стуча деревянными подошвами, спустился вниз. Да, да, конечно. Вчера ночью мама тихо шушукалась с теткой Олимпиадой за ширмой. Игорь притворился, что спит, даже всхрапнул немного. Без хитрости ведь от взрослых ничего не узнаешь. Уезжают через три дня. Квартирку в Париже нашли «у черта на куличках». Надо будет перевести на французский и посмотреть по плану, в каком аррондисмане[56] такая странная улица завелась… И еще шушукались, что сидеть здесь все равно нет смысла, потому что Альфонс Павлович на днях возвращается и устраивает в большом доме санаторию для «задушевных больных». Это, наверное, тихие такие старички, которых будут натирать теплым уксусом и катать по дорожкам в креслах…

А Игоря отдадут в школу. «Век живи, век учись – дураком умрешь», как говорил дядя Вася. Однако он же сам умный, хотя и окончил харьковскую гимназию и даже ветеринарный институт. Странные русские пословицы бывают.

Париж и школа… Это очень далеко, хотя и на днях, и очень непонятно. А вот километров тридцать на грузовике рядом с шофером протрястись, – из-за этого одного стоило на свет родиться. Уложат все сундуки и разное барахло – это так называются русские беженские вещи – и с грохотом, на зависть всем окрестным французским мальчуганам перевалят за чугунные резные усадебные ворота… Чудесная штука! Уж он упросит взрослых, чтоб не тискали его в вагон, в противную скворечницу с кружевными салфеточками. Упросит! А если не разрешат, он целую неделю есть не будет и назло всем похудеет на пять кило… Пусть только не пустят! И уж лучше бы тетка Олимпиада не вмешивалась не в свое дело: «Ах, мальчик на грузовике в сырую погоду, как можно, – растрясет, простудится…» Зачем эти бездетные тетки отравляют детскую жизнь? Сидела бы в своем Ковно и вязала для бродячих собак напульсники… Что она понимает в грузовиках? Ведь это же чудесно, если растрясет. И шофер – плотный, симпатичный чурбашечка в темно-синем берете, – уж он как пить дать позволит Игорю подержать руки на руле. Чуть-чуть. Пусть даже сверх своих рук, лишь бы позволил. У него, конечно, есть дети, и он поймет…

Под мокрым поредевшим липовым навесом он скользнул в калитку и попал в огороженный с четырех сторон двор. В будке радостно завизжал шершавый, волчьей масти, приятель. Из круглой дыры высунул морду Цезарь и дружески осклабился. Он в дурную погоду нередко навещал цепную собаку, спал с ней на соломе, приносил ей лакомство – куриные косточки.

Игорь присел на чурбан у будки, погладил две теплые морды, пощекотал за ушами. Собаки поняли, что мальчик неспроста к ним пришел: большой пес, словно спрашивая, в чем дело, положил на детское плечо лапу, пудель ткнулся носом в грудь.

– Уезжаем… А вы остаетесь… Ведите себя хорошо. Задушевные больные тут у вас будут, косточек будет много оставаться. Не ссорьтесь. А я к вам зимой из Парижа непременно приеду. И русской чайной колбасы привезу. Спущу тебя с цепи, будем по всему парку втроем, задрав хвосты, прыгать…

Собаки поняли и жалобно поскулили.

– Ничего, ничего… Я еще к вам два раза прощаться приду: завтра и послезавтра…

56

Аррондисма́н – административная единица, район в Париже.