Страница 8 из 61
Если через него не сбегает горный ручей, то подведена вода.
Трудно сказать, что на уме у местных коров, но вид у них от постоянной заботы аристократический. Они не сторонятся человека, не боятся автомобилей (автомобильное стадо почтенно замрет на шоссе, когда переходят коровы), они со спокойным достоинством шествуют по мостам через бетонные магистрали и равнодушно взирают на толпы туристов, запечатляющих их на пленку. Поглядите еще раз на снимок — не корова, а королева!
«Я плачу за все молоком и достойна вашего уважения» — так могла бы сказать корова, если бы вдруг начала говорить под звуки своего «ведерного» колокольца.
Чаще всего в Швейцарии видишь таких вот светло-бурых коров, пасущихся по холмам. Но в летние месяцы, когда в горах сходит снег и набухают сочной травой альпийские пастбища, пастухи гонят коров высоко в горы. Для этих пастбищ есть скот особой породы — небольшие, темного цвета, подвижные коровенки. Это настоящие альпинистки, способные проходить там, где не рискуют ступать даже горные пастухи. Нрав у этих коров особый. По мере подъема в горы у них просыпаются инстинкты дикого стада с его иерархией подчиненных и вожака. За право быть вожаком ежегодно при перегоне возникают «коровьи бои». Коровенки, не претендующие на корону, спешат удалиться, а те, что способны стать во главе стада, которому предстоит ходить по горным кручам, должны подтвердить в поединках свою силу и сообразительность.
Владельцы коров хорошо знают эти законы горного стада и с пастухами вместе следуют до альпийских лугов. Каждый тешит себя надеждой, что именно его буренка станет вожаком-королевой. Некоторым после боя приходится спускать своих коровенок с альпийского луга на бойню. Зато тот, на чьем дворе зимовала победительница, целое лето будет ходить в именинниках.
Рассказывают, «королева», как правило, не является самой удойной коровой. В сентябре, когда стадо будет спускаться с альпийских лугов в долину, самой удойной корове пастухи украсят рога белой лентой. Приходит черед гордиться хозяину этой коровы. Но он, подмываемый радостью выбежать сразу навстречу любимице, проявит выдержку — корова должна показать, что не забыла дорогу домой и рада встрече с хозяином.
В альпийских лугах маленькие стада крестьянских коров смешивают в одно большое стадо. Молоко от него идет в один общий котел над костром, в котором варится сыр, или на горную маслобойку. Дележ конечных продуктов идет опять же по достоинству коров.
Перед подъемом в горы на общем сходе ветеринар тщательно и придирчиво проверяет родословную и удойность коровы. На рог ей ставят клеймо. И хозяин получит свое в соответствии с тем, как доилась летом крова. Ясное дело, каждый крестьянин постоянно стремится улучшить свое небольшое стадо кормилиц.
Три четверти всего молока в Швейцарии перерабатывают в знаменитый швейцарский сыр. Сейчас повсюду действуют современные сыроварни. Но в альпийских лугах сыр варят так же, как варили его и двести, и четыреста лет назад. Медный котел над костром.
Возле него священнодействует опытный сыровар. Второе лицо тут — старший пастух, потом маслодел, помощник пастуха, пасущий телят, — всего девять человек. Они пасут, доят коров, делают сыр и масло. Сыр большими, как жернова, кругами раньше спускали вниз на особых заплечных лямках или на лошаках (мулах). Сейчас спускают по канатным дорогам или даже на вертолетах. Но саму пастушью жизнь на альпийских лугах осовременить трудно. Она осталась суровой, первобытно тяжелой и романтичной.
Мечта туристов, наводняющих Швейцарию, увидеть, как варят сыр в альпажах. И многие добираются к пастухам. Но сезон таких путешествий ограничен летними месяцами. И для всех любопытных в местечке Грюйер, самом знаменитом по части варки сыров, устроен заводик, где каждый может увидеть, как молоко превращается в швейцарский продукт, столь же знаменитый, как и здешнего производства часы.
Мы побывали в Грюйере. И успели как раз к моменту, когда из огромного медного чана по круглым формам разливалась желтоватая масса.
Конечно, никакого костра под чаном-котлом тут не было. Сыр варился с помощью пара.
Все сияло никелированной чистотой. Четверо людей в белых резиновых передниках и перчатках с методичностью живых машин делали привычную для них работу. А с деревянных галерей за этой работой наблюдала публика со всего света. На множестве экранов в это же время сменялись цветные картинки, и вкрадчивый голос на французском языке пояснял, что такое продукт — молоко, как давно человечество варит сыр, чем он ценен, сообщались разного рода тонкости варки. А на картинках мы видели уже знакомые фермы с лужками, коров с колокольцами и альпийские хижины из камней. Пастухи, сидя на табуретке об одной ножке, доили коров и варили у костров сыр. Сияли верхушки альпийских гор, зеленели луга, подкрепляя мысль говорившего о том, как много целебного и полезного может извлечь живой агрегат под названием корова из травы и цветов.
Два раза в день привозят на завод большие порции молока. В результате тонкостей варки из 400 литров молока получается круг сыра размером с хорошее колесо — 35 килограммов!
Эти еще мягковатые жернова кладут в крепкий рассол, потом они отлеживаются в специальной кладовке. Дозревая, они становятся знаменитым швейцарским сыром.
На выходе из завода, в харчевне, где можно отведать разных продуктов из молока, есть, конечно, и этот замечательный сыр с большими аппетитными дырками.
…Из Грюйера в Женеву мы возвращались, когда сумерки уже овладели пространствами меж гор. Светились редкие огоньки по холмам.
Дорога, добротная, но неширокая, уверенной змейкой огибала лужки и фермы. Раза три мы выходили из машины послушать… И услышали наконец желанные звуки — на одном из темневших возле ручья лужков позванивали колокольчики. А от дома немолодой женский голос на чужом языке звал коров в стойло.
Фото В. Пескова. Ж. Ризванова. В. Песков.
18 мая 1980 г.
Голос кукушки
(Проселки)
В этом году кукушка прилетела в наши леса очень рано. В Брыкином бору за Окой ее слышали уже 26 апреля. Три дня спустя вечером мы вышли с кордона послушать кукушку и сразу же убедились: да, прилетела. И стали, как в детстве, считать глуховатые, шедшие из сосняков звуки…
Рюмили сулившие дождик зяблики, куковала кукушка и где-то на песчаной лесной дороге трещал мотоцикл. Скоро звук мотоцикла, к нашей досаде, все заглушил. Мы поворчали и сели на пень переждать нарастающий рев. Но мотоцикл где-то близко за поворотом дороги резко умолк…
Мы успели о мотоцикле забыть, слушая зябликов и кукушку, но, выходя на дорогу, вдруг увидели красного цвета двухколесный снаряд для быстрой езды и сидевших возле него на теплой земле ездоков. Обоим вместе было лет тридцать пять. Он веткой рисовал на песке какие-то знаки. Она перебирала в руках букетик фиолетовой сон-травы. Плечи их чуть касались. Нам, приглядевшимся к городским вольностям, вдруг стало неловко. Я кашлянул, поскрипел резиновым сапогом. Но двое этого не услышали. Они были заняты важным для семнадцатилетних разговором без слов.
И вдруг мы поняли: эти двое не могли нас услышать. Не слышали они и кукушку, и свой мотоцикл. По быстрым черточкам на песке, по энергичным движениям пальцев и мимике было ясно: юноша и его спутница — глухонемые.
Нам стало неловко вдвойне. Надо было, пятясь, податься в чащу или скорее выйти перед сидящими на дорогу.
Влюбленные разом подняли головы. Она смущенно стала разглядывать свой букетик, а Он вдруг весь встрепенулся — торопливыми жестами, волнуясь от боязни, что его не поймут, стал указывать на себя, на свою спутницу и на висевшую у меня на груди фотокамеру.
Чего же тут непонятного! Счастливый от радости, от, возможно, только что услышанного (да не услышанного, понятого!) признания семнадцатилетний человек хотел, чтобы осталась память об этом дне, об этой встрече.