Кавалеры

Она уже приближается, эта проза жизни, но пока еще в привлекательном облачении; она еще ласковая, теплая, милая. Но скоро вы увидите, как постепенно она сбросит свои красивые одежды и когда-нибудь предстанет перед вами грубая и обнаженная.

Пока один лишь майор способствует ее приближению, как это, впрочем, и положено по ритуалу.

― Я хочу позабавить вас! ― восклицает весело папаша Кёниггрэц, когда настроение всех присутствующих стало заметно понижаться. ― Дайте-ка мне лист бумаги и ножницы.

Бумагу вскоре нашли, однако ножниц нигде не было. Тогда майор сам отправился за ними.

В одном из углов большой столовой стоял так называемый «стоящичный» комод. Майор выдвинул один из ящиков и, пошарив в нем, извлек оттуда ножницы и ключ. Весь ящик был набит волосами. Хорошенько приглядевшись, я увидел, что это были всевозможные парики, усы и фальшивые бороды.

― Боже милостивый, что это там у майора? ― спросил я, нагнувшись к своему соседу, коим был Мартон Шипеки.

― Динершафт[16], ― ответит он шепотом.

― Что? Я не понимаю вас.

Старичок лукаво подмигнул и, поскольку вино сделало его словоохотливым, посвятил меня в некоторые из шарошских мистерий.

― С помощью подобных усов и бород можно преобразить по своему желанию и усмотрению любого из слуг; одного и того же человека можно превратить в косматого привратника, прилизанного на французский манер камердинера или английского берейтора с бакенбардами.

― Ах, вот оно что!

Мелкими шажками майор снова засеменил к столу, затем разрезал лист бумаги на квадратики и, взяв карандаш, обошел по очереди всех гостей, приговаривая:

― А ну, когда ты родился, братец мой? Не артачься, дорогой, говори правду, тебе ведь за это не снимут головы.

Больше всего ему пришлось возиться с дамами, которые никак не поддавались на его уговоры. Что это еще за новые шутки? Но папаша Кёниггрэц пока лишь весело потирал руки.

― А вот увидите, увидите. Только уж вы, пожалуйста, честно называйте год вашего рождения, ― предупреждал он дам постарше, ― а то пожалеете.

Переписав фамилию и год рождения каждого из гостей на отдельную бумажку, старый барин потихоньку удалился. Никто даже не заметил его ухода, и все тут же забыли непонятную процедуру. Да в этом не было ничего удивительного: разнообразные темы резвились над столом, как разноцветные бабочки над лугами. Тосты сменялись спорами, взаимной пикировкой. И все это с игривой легкостью, с великосветской небрежностью, всего лишь ради приятного времяпрепровождения. Ибо шарошский молодой человек не женится на девице из Шароша, а значит, и не может влюбиться в шарошанку; в крайнем случае, он учится в Шароше искусству ухаживания, равно как и шарошская барышня лишь упражняется с шарошскими кавалерами в кокетстве. Все это только генеральная репетиция, служащая подготовкой к грядущим серьезным атакам; впрочем, игры в сражения более увлекательны, чем настоящие битвы. Великие страсти подавляют в человеке остроумие, тонкость и непринужденность его обращения. Ах, бог ты мой, ведь самые совершенные люди на свете те, у которых нет иного желания, как только казаться благородными, достойными любви и уважения, и которые не знают иного стремления, чем быть приятным соседу.

Через полчаса, а может быть, и больше, возвратился папаша Кёниггрэц с сияющим лицом. Ему предшествовал слуга в переднике с большой корзиной в руках.

― Ну, господа, ― начал майор, окинув сияющим лукавством взглядом удивленные лица присутствующих, ― сейчас мы проделаем одну веселую шутку, и каждый из нас попробует токай того года, в котором он родился! ― И он прищелкнул языком. ― Мы бедны, черт возьми, но живем не жалуемся!

С этими словами он начал вынимать из корзины маленькие бутылочки, наполненные тем расплавленным золотом, которое называют токайской эссенцией; перед каждым из гостей он ставил бутылку, на которой были написаны фамилия и год рождения гостя.

― Вот уж поистине великолепная мысль, ― воскликнул я, придя в полное восхищение от этого необыкновенного земного благополучия и умиляясь остроумной идее.

― Беда лишь, ― заметил старик, суетясь вокруг стола, ― что по нисходящей линии я уже недолго смогу этак забавляться. Не пройдет и двух лет, как у меня появятся такие гости, которых я и вовсе не смогу угостить вином. Это уж, братцы, не моя вина, а филлоксеры! Что же до восходящей линии, то здесь дело обстоит благополучно! ― Он снова прищелкнул языком. ― Я был бы рад-радешенек принять и столетних гостей… Черт возьми, я бы омолодил их!.. Эх, друзья мои, вам бы раньше следовало родиться!..

Затем он занял свое место, наполнил бокал вином урожая 1825 года (он действительно в этом году появился на свет в Эперьеше) и в наступившей глубокой тишине торжественно провозгласил:

― Этот бокал я осушаю за здоровье моей милой приемной дочери Каталины Байноци, которую я люблю, как родную. Желаю, чтобы, вступив в законный брак, она обрела счастье. И я уверен, что она будет счастлива, так как первое условие уже соблюдено: вас, милые дети мои, связывают сладкие узы любви. Однако этого еще недостаточно. Молодость длится недолго, примером тому ― я и ваша мать.

― Штефи, не безобразничай! ― прервала его госпожа Лажани.

― Мужчина умирает только раз, ― продолжал папаша Кёниггрэц, нимало не смущаясь, ― а женщина дважды: когда она состарится и когда отдаст богу душу. И честное слово, для нее страшна лишь первая смерть, а вторую она встречает легко. (В зале возникло оживление.) Потому-то я и говорю, что молодость необходимо дополнять…

― Как и усы за счет бороды, ― задорно перебил его Эдён Кевицкий, намекая на хозяина.

Оратор и сам громко рассмеялся, отчего, как обычно, его стал душить астматический кашель, так что пришлось ждать, пока кончится припадок

― Так, так! Верно, братец. Как и усы за счет бороды, так и красоту надо восполнять, однако не с помощью косметики, а за счет сердечной доброты. Такова основа хороших браков. Дорогая моя дочка Каталина! Не пройдет и двух часов, как ты оставишь отчий кров, чтобы свить себе новое гнездо. Так прими же, сердечко мое, это напутствие и этот совет.

Госпожа Лажани расчувствовалась и, заплакав, уронила голову на стол

― Нет, не хотел бы я быть матерью, ― пробормотал старый Шипеки.

Да и сам папаша Кёниггрэц размяк и стал тереть глаза, однако спустя мгновение он снова заговорил:

― Но и это не все; я чувствую, что мои обязанности на сем не кончаются. Знавал я когда-то одного полковника, некоего графа Кожибровского. Был он обедневшим польским магнатом и имел обыкновение говорить, особенно в последние дни месяца: «Ежели бы я мог снова родиться на свет, Штефи, я бы прежде огляделся, имеется ли в комнате несгораемый шкаф, и, не обнаружив такового, ― как бы это лучше передать его слова, ― не родился бы вовсе». Н-да, кассовый ящик Вертхейма! Деньги, деньги! Без них невозможно вести войну. Это уже сказал Монтекуколи. Так это или нет, но все умное сказано солдатами. Ведь вот и я утверждаю, что без денег не может быть также и мира, по крайней мере ― семейного мира. А поэтому то, что от меня зависит… словом, поскольку я могу…

Но тут майор не смог больше продолжать: слезы потоком заструились по его честному красному лицу. Левой рукой (в правой он держал бокал), дрожа от волнения, он вытащил из кармана своего мундира какой-то документ.

― Вот здесь обязательство, ― срывающимся голосом пробормотал он, ― На пятьдесят тысяч форинтов… дорогой сынок… ― Он подошел к Эндре и протянул ему бумагу. ― Возьми и спрячь… а в ближайшее же время… в ближайшее время…

Все присутствующие встали, восторженными криками выражая свое одобрение. Многие подошли к старику и принялись пожимать ему руки. Сам Эндре склонился и поцеловал майору руку, а тот в свою очередь обхватил его голову и прижал к груди… Эндре хотел было возвратить старику обязательство, но тот воспротивился.

― Нет, нет! ― воскликнул он. ― Не доставляй мне огорчений… Мне было бы тяжело отпустить вас с пустыми руками… Нет, нет! Я знаю, что такое долг.

16

От немецкого слова «слуга», «челядь».