Страница 27 из 47
— Что правда, то правда, — солидно произнес он, поправляя на куртке сбившийся галун, — стало быть, объявляю вам мою резолюцию: по приведенной причине градобития не будет.
Но тут, словно хомяк, вскочил господин Файка.
— Это все равно! Раз дело на то пошло, пусть уж лучше будет! Если весь город застрахуется в страховом обществе «Триеста» *, то какая разница — будет градобитие или нет? Даже лучше, если будет. А я бабасекцев знаю: если мы понесем покойника через город, они застрахуют свои посевы выше настоящей стоимости. Здесь беда не в градобитии, а в самой переноске.
Великий спорщик господин Файка снова попал в точку, сторонники Гальбы и Кожегубы были наэлектризованы.
— Что за ум, что за мозг! — вскричал Кожегуба.
При слове «мозг» Гальба вспомнил — per associatkmem idea-rum[15] — о вскрытии и живо произнес:
— А зачем вскрывать человека? И так ясно, кто он. Не сойти мне с этого места, коли это не какой-нибудь жадюга-агент из страхового общества, который и повесился-то здесь у нас лишь затем, чтобы заставить население застраховаться. Ведь это ясно как день!
— Вы сошли с ума, Гальба! — возмущенно загудел Конопка.
Тут поднялось волнение, немыслимый шум, сенаторы повскакали с мест; котелки городка закипели, как говаривал гайдук Фиала, и все взгляды устремились на бургомистра — ту ложку, которая снимает лишнюю накипь.
Но бургомистр втянул голову в высокий воротник синей, словно мукой присыпанной куртки и почти исчез, как муравейник среди взбаламученных волн. Он беспомощно покусывал усы не зная, что предпринять, что сказать, как вдруг открылась дверь и вошел Дюри Вибра… Так-то! Авторитет властей охраняет, как видно, само провидение!
Увидев странного незнакомца, который часа два назад хотел купить у старой Мюнц подержанный зонт, Мравучан вдруг оттолкнул от себя стул и поспешно бросился к вошедшему: пусть сенаторы думают, будто у него имеются важные, неотложные дела с этим господином.
— Ах, сударь, — горячо воскликнул он, — не меня ли вы ищете?
— Вас, если вы бургомистр.
— Конечно, о, конечно! (Да и кому другому быть бургомистром в Бабасеке, как не Мравучану?)
— Вы объявляли насчет серег?
— Да, да, объявляли!
— Я нашел серьги, вот они!
Лицо Мравучана просияло от удовольствия.
— Вот это честность, сударь! Это я люблю! За время моего правления еще не пропадало серег, разве только эти, да и они нашлись. Это я называю административным порядком.
Мравучан повернулся к сенаторам.
— Час назад я послал Фиалу с барабаном, и вот серьги уже здесь! Такого даже в Будапеште не случается! Это возможно только в Бабасеке!
Заметив, что пришелец собирается удалиться, он с подозрительной горячностью начал его удерживать:
— Как! Неужели вы хотите уйти? Но, черт возьми, за это ведь обещана награда!
— Я не претендую на награду.
— О, как же это? — Мравучан неодобрительна покачал головой. — Прошу вас, не говорите так! Не знаю, у какого апостола сказано: не все сладости из злата да серебра сделаны. Эх, молодой человек, молодой человек, не шутите легкомысленно со счастьем. Вслепую лишь бедняк продал дьяволу свое счастье, да и то не зная об этом, а потом весьма пожалел. Так в одной сказке говорится.
— Да, пожалел, — улыбаясь, ответил адвокат, вспомнивший сказку, — но здесь-то дело иного рода.
— Вам, вероятно, даже и не снилось, чьи эти серьга.
— А правда, чьи?
— Сестрички глоговского священника. Господин Дюри насмешливо выпятил губы.
— Но-но, не считайте себя всех умнее! Зайдите на минутку, не пожалеете.
— Куда зайти?
— Да вот сюда, в соседнюю комнату.
Мравучан готов был силой удерживать Дюри, лишь бы выиграть время, пока решится судьба самоубийцы. Он вцепился в адвоката и потянул за собой.
— Но, сударь, у меня дела!
— Все равно, зайти надо!
И, открыв дверь в соседнюю комнату, он буквально втолкнул туда Дюри.
— Барышня, — закричал он из-за спины Дюри, — я принес ваши серьги!
Услышав это, молодая девушка, которая, стоя на коленях, прикладывала холодные примочки к плечу и лопатке лежавшей на диване пожилой дамы, повернула голову.
Дюри не был подготовлен к этой сцене, им овладело смущение и непривычная робость: бестактность вторжения оловянной тяжестью налило его тело. Полураздетая пожилая женщина лежала на диване, ее правое пораненное плечо (впрочем, весьма тощее и непривлекательное), было совершенно обнажено; тряпка с компрессом лишь оттеняла его вялую бледность.
Пробормотав что-то вроде извинения, Дюри попятился к двери. Мравучан преградил ему дорогу:
— Ну-ну! Носа вам тут не откусят!
Молодая девушка, чье симпатичное, милое личико блистало свежей красотой, мгновенно набросила на раненую платье и тотчас поднялась с колен.
Ах, какая у нее была изумительная, стройная фигурка! Дюри показалось, будто склоненная лилия легко и плавно распрямилась во всей своей красе.
— Барышня, этот молодой человек нашел и принес ваши серьги.
Непринужденная улыбка тронула уголки ее губ (словно весенний солнечный лучик засиял в суровом кабинете бургомистра), она слегка покраснела и сделала почтительный реверанс, книксен истинной backfisch[16]: неловкий и все же очаровательный.
— Благодарю вас, вы так добры! Я рада вдвойне, ведь я уж поставила на них крест.
И, взяв маленькие сережки двумя пальчиками, принялась раскачивать их, словно это были видимые язычки невидимого колокольчика; ее прекрасная склоненная головка покачивалась в такт. Она и на самом деле была еще настоящим ребенком, только выросшим как-то вдруг, будто тополь!
Дюри чувствовал, что теперь надо что-то сказать, но не находил слов. Этот ребенок с прелестным щебечущим голоском смущал его. К тому же в «канцелярии» (как со свойственным Бабасеку чванством называли эту простую комнату) распространялся какой-то своеобразный сладкий, дурманящий аромат.
Он стоял молча, беспомощно, словно чего-то ожидая. Быть может, звона невидимого колокольчика? Или награды?
Тишина и в самом деле была мучительной. Конечно, из-за создавшегося положения, положения весьма щекотливого.
Наконец и девушка заметила, что он не удаляется, и нарушила тишину:
— О господи, я от радости чуть не забыла, что за находку… как бы это сказать…
Дюри тотчас понял, что она собирается сказать (притупившийся разум в минуту опасности мгновенно обретает гибкость!), и инстинктивно назвал свое имя, заслонившись им, как щитом:
— Я доктор Дёрдь Вибра из Бестерце. Девочка-подросток радостно всплеснула руками:
— Господи, какое счастье! Нам как раз очень нужен доктор. Бедная мадам…
Именно это маленькое недоразумение и было необходимо. Оно, как промокательная бумага, всасывающая чернила, тотчас же поглотило замешательство.
Дюри улыбнулся.
— К сожалению, барышня, я хоть и доктор, но не врач, а всего лишь адвокат.
Огорченная своим промахом, девушка покраснела, зато Мравучан оживился.
— Что вы сказали? Вы Вибра, знаменитый молодой Вибра? Вот это славно! Кто бы мог подумать! Черт возьми, теперь-то я понимаю! (Мравучан стукнул себя по лбу.) Ваша милость, очевидно, расследует какое-то преступление. Я должен был понять это еще у Розалии. Прах его побери, такой господин не станет покупать без причины старье! Ай да ну, сам господь бог вас послал сюда, не иначе! Мы сейчас как раз совещаемся по такому запутанному делу, что у нас не хватает разума его решить. О-о, барышня Веронка! Какая удача, что ваши серьги нашел самый знаменитый адвокат!
Веронка тайком взглянула на самого знаменитого адвоката и лишь сейчас заметила, как он красив, какой барственный у него вид; сердце ее испуганно забилось при мысли, что она чуть было не предложила ему пять форинтов, которые Мравучан посоветовал дать в награду тому, кто найдет серьги.
15
По ассоциации идей (лат.).
16
Девочка-подросток (нем.).