Страница 7 из 93
Боевой задор охватил всю округу: кому не по душе такая война, на которой не предвидится убитых. Ведь и ад станет совсем недурным местечком, если выкинуть оттуда котлы со смолой, где должно вариться грешникам. С ранней весны, как только начала распускаться сирень, и до самой середины лета, когда уже стала осыпаться мальва, шли военные занятия; они проводились не только на дворе замка, но и в селах — по отделениям, под командой капралов. Даже ребятишки, стащив из амбаров пустые бочонки из-под водки, целыми днями барабанили в них, маршируя строем по деревне.
Да что там ребятишки, когда и взрослые крестьяне всерьез приняли весть о войне и радовались этой «игре»!
— В серьезных делах, что затевают большие господа, немало глупости, — говорил Пал Мелиторис, священник из деревни Гбела, — значит, и в глупостях их должно быть что-нибудь серьезное.
— Бог весть, чего не поделил наш барин с королем, — рассуждали другие, — но что бы там ни было, а господина нашего в обиду не дадим!
А простой люд вообще боготворил своего помещика… Оно и понятно. Понграц был человек не скупой, деньги же, когда они заводились у него, не вез проматывать в Будапешт, проигрывать их в карты, как это делали другие магнаты, а, развлекаясь военными играми, в конечном счете тратил на крестьян и то, что родилось на его полях, и то, что не родилось. Ведь чего бог не даст, обязательно даст ростовщик. Так что поземельная книга графа, разумеется, была уже вдоль и поперек испахана бесчисленными бороздами записей о закладах.
Работы по укреплению замка шли полным ходом, согласно проектам господина Форгета, однако жизнь здесь текла по прежнему руслу. Молодой Бехенци, возведенный в ранг и должность стольника, чувствовал себя на новом месте превосходно. Обходительный авантюрист потихоньку сумел покорить сердца всех обитателей замка. За обедом и во время ужина он был столь обаятельным собеседником и преподносил такие остроумные идеи, что граф не раз восторженно восклицал:
— Этот парень — настоящий клад! В знак особенного признания его заслуг Иштван Понграц на троицын день назначил Бехенци предводителем и шефом полка, состоявшего из беглых головорезов с Бескидских гор. Разумеется, эта часть армии графа была полком только номинально, ибо, чтобы называться полком, ей недоставало ровно девятисот девяноста двух солдат. В «полку» Бехенци было восемь отпетых негодяев, которых повсюду разыскивали комитатские власти. Но, по мнению господина Форгета, они как нельзя лучше подходили к должности артиллеристов, ибо старинные орудия в Недецком замке представляли большую опасность для стрелявших, чем для тех, на кого они направлены.
Новоиспеченный шеф полка жил в Недеце припеваючи. Но время шло, близилось начало июля (а значит, очередные пять тысяч форинтов), и блестящая карьера, которую Бехенци сделал при дворе графа Понграца, постепенно стала терять свою привлекательность в его глазах. (А между тем такой баловень судьбы мог бы дослужиться и до генерала.) Он наглел с каждым днем, а под конец стал и вовсе помыкать графом: то и дело подсмеивался над ним, дразнил его, отпускал колкости. Но Понграц с удивительным терпением сносил все эти выходки Бехенци — так огромный пес лениво отмахивается от надоедливо жужжащей мухи.
— Знаешь, Иштван, ты просто смешон с этими своими нелепыми военными комедиями. Охота тебе растрачивать жизнь на такой вздор! — бросил как-то барон.
Хозяин замка смерил его равнодушно-презрительным взглядом и высокомерно улыбнулся. Вероятно, такое выражение было бы у Шекспира, если бы кто-нибудь сказал ему: «Послушай-ка! Охота тебе понапрасну бумагу изводить!»
— Однако! — только и сказал Иштван Понграц и щелкнул своего неблагодарного фаворита в лоб. (В этом безумце было что-то от великого человека, как и во всяком гении есть нечто от безумца.)
Но однажды в замке произошли странные события. Прогуливаясь по парку, граф увидал в оранжерее великолепную распускающуюся розу. Садовник, вырастивший розу, гордился ею и не мог нахвалиться:
— Такому цветку место на груди королевы. Понграц недовольно пробормотал:
— Помолчи, дурень! Где я возьму для твоей розы королеву?
— В округе немало красивых девиц. Вот хотя бы мадемуазель Мотешицкая, — заметил «полковник» Памуткаи, который уже давно хотел сосватать своему господину богатую невесту. — Получше будет иной королевы.
— Ну и пошлите ей эту розу, мне-то что за дело!
Памуткаи ухватился за этот «приказ» и тут же велел берейтору оседлать коня и отвезти великолепный цветок красавице Эржебет Мотешицкой в ее имение Бардони.
Всадник вернулся домой не с пустыми руками: он привез пакет. Красавица приняла розу, но шипы отослала обратно. В пакете находилась книга Сервантеса «Дон-Кихот Ламанчский».
«Придворный поляк», которому не хотелось, чтобы граф женился, ибо он собирался прожить в Недеце до конца своих дней, обратил внимание графа Понграца на книгу:
— Неспроста эта злючка прислала книгу. Говорят же про нее: сатана в юбке.
— Намек, говоришь? — отвечал Понграц и приказал своему «дьяку» вечером вместо семейной хроники читать произведение Сервантеса.
Книга произвела сильное впечатление на графа Иштвана.
— Читай, читай! — подгонял он дьяка.
И тот читал ему всю ночь напролет. А наутро граф, печальный и мрачный, оделся и вышел в замковый парк.
В парке каждая ветка, каждая травинка смеялась и ликовала на чудесном празднике весны. Только что зацвели яблони, и их ветви, густо усеянные бледно-розовыми цветочками, тихо покачивались под легкими порывами утреннего ветерка. Граф Иштван набросился на эти цветы и стал поспешно срывать их один за другим — так садовник обирает гусениц с плодовых деревьев.
Тут и застала его Эстелла, вдруг появившаяся за спиной графа в костюме маркитантки.
— Граф, что это вы делаете? — ласково-приветливо окликнула она его.
Иштван вздрогнул, потом сердито ответил:
— То же самое, что и царь Ирод: убиваю младенцев, будущие яблочки. Я борюсь с самим богом! Всякий, кто уничтожает что-нибудь живое, восстает против бога.
— Пойдемте, граф, вам надо прилечь и отдохнуть. Мне сказали, что вы сегодня всю ночь не спали, — потому-то у вас такое дурное настроение.
— Не настроение у меня дурное, дурень я сам. Видишь ли, Эстелла, умный человек снимает с деревьев гусениц, чтобы они не ели будущих плодов, а я срываю завязи плодов, чтобы червяку нечего было есть. Результат почти один и тот же, не правда ли, Эстелла? Ну отвечай, коли я спрашиваю, да смотри умно отвечай, а не то — прибью!
В словах его звучала бесконечная горечь, гнев, а на лбу уже собирались черные тучи. Когда его спрашивали о чем-нибудь, он отвечал нехотя и вообще вел себя очень странно. Полковнику Памуткаи, например, сказал, что скоро распустит свою армию. Когда же капеллан упрекнул графа, что он пропустил обедню (это случилось с ним впервые за двадцать лет), Понграц спросил, с сомнением поглядев на него:
— Разве есть бог?
— Есть, — благочестиво отвечал капеллан.
— А ты его видел? — рявкнул граф и отвернулся.
И раньше случалось, что этот человек с помутившимся рассудком, который обычно и мухи не обидит, без всякой видимой причины вдруг распалялся, становился придирчивым, впадал в гнев. Но теперь ко всему этому присоединилась какая-то бесконечная подавленность, даже раскаяние. Еще до обеда граф приказал оседлать рыжую кобылицу Белку и отправился в город Будетин, к начальнику гарнизона, который принял его очень приветливо:
— Добро пожаловать, дорогой родственник. Ну, что привез новенького?
— Мир. Я приехал известить тебя, что войны не будет.
— Да что ты? Почему это вдруг?
— Так ведь смеяться все станут!
— С каких это пор ты стал таким стеснительным?
— Решил и я записаться в умники, — отвечал граф и тут же ускакал.
Напрасно начальник гарнизона кричал ему вслед:
— Иштван, Иштван, одумайся, что ты делаешь?
Домой он поспел как раз к обеду, который и в этот день прошел, как всегда: с обычными тостами, с орудийными салютами. Только барон Бехенци пробовал кушанья несколько рассеяннее обычного. Так уж всегда бывает: если какое-нибудь занятие становится обязанностью, оно приедается человеку. Пресытившись яствами, пробы с которых ему полагалось снимать, барон захотел иного лакомства: захотелось ему поцеловать красные пухленькие губки Эстеллы.