Страница 38 из 137
— Да благословит тебя господь, кум мой, и продлят твою жизнь до…
На этом месте он запинается и подыскивает подходящее выражение, нечто вроде «наивысшего предела человеческого возраста», но, поскольку это мудреное изречение никак не хочет прийти ему на ум, он заменяет его следующим:
— …до тех пор, пока светят солнце, луна и звезды! Остроумный парикмахер тут же прерывает его:
— Брось, кум! Как же сын мой Марци после моей смерти в темноте брить будет?
— Не горюй, шурин, — подбадривает его псаломщик из Нижнего города по прозванию «Соловей», — к тому времени в наших местах газ проведут.
Газ в Хайду-Луцасеке? Ха-xa-xa! Да это такая идея, что стоит немедля выпить и за следующий день рождения парикмахера Яноша.
Кроме «Быка», жизнь теплится еще в трактире «Солнечный диск», где целыми днями сидят горожане, уткнувшись в газеты, да в лавке кондитера, где с утра до поздней ночи бездельничают молодые щелкоперы и борзописцы. Что же касается кузницы, то это клуб более серьезных политиков. Здесь под грохот могучих ударов молота покуривают свои трубки местные Ференцы Деаки *, которые держатся вдали от газетной лжи и все новости черпают из более достоверного источника. Что бы там ни болтали будапештские газеты в простыню величиной, настоящую правду можно узнать лишь в кузнице.
Возчики, прибывшие из дальних мест, останавливаются здесь подковать лошадей или подремонтировать повозку. Ясно, что такого проезжего не отпустят, не расспросив поподробнее.
— Откуда будешь, земляк?
Тот, в свою очередь, отвечает, здешний он или нет, — уж что-нибудь да обязательно ответит. Случается, заедет кто и издалека, из-за Дуная или из Трансильвании.
— А ну, расскажи, что у вас там новенького!
Пока нагревается железо, приезжие обычно становятся разговорчивее, и вскоре пришедшие выкурить трубку горожане уже порядком осведомлены обо всех более или менее значительных новостях. Там-то того-то ограбили, в другом месте совершилось зверское убийство, о чем проезжий, конечно, знает лучше какого-нибудь пештского корреспондента, поскольку едет он с самого места происшествия.
Рассказы об убийствах и примечательных происшествиях заменяют газетный отдел новостей. Затем доходит очередь до раздела экономики: «Ну, как урожай?» После этого следует политический обзор: «Почем у вас овес?» Овес — это Бисмарк среди растений. Один он может сказать: быть войне или нет.
Если овес дешев — это означает мир, если же дорог — приготовление к войне: его скупают для гусарских коней. (А газеты могут болтать все, что им угодно, на них не стоит обращать внимания!)
Кузница еще и потому занятное место, что сюда раньше всего доходят местные сплетни: кто поколотил жену, кто с кем обручился, кто с кем судится, кто вчера вернулся домой пьяным, и тому подобное. Здесь каждый найдет то, что его интересует, в том числе и врач.
Именно здесь однажды после полудня я услышал, что тетушка Сомор уронила на пол своего грудного ребенка. Может быть, бедненький и умрет от этого. Дошли вести и о том, что тяжело заболел почтенный Михай Коти. Последнюю новость сообщил могильщик, принесший сварить свой треснувший заступ. Негодяй улыбался и торопил кузнеца: мне, говорит, срочно нужно, может быть, уже сегодня этот заступ понадобится.
Что ж, отлично, весьма кстати! Вот и подоспел тот долгожданный момент, о котором студент-медик мечтает в течение пяти лет: первый пациент, первый рецепт, первый гонорар…
Сердце мое радостно забилось, и я поспешил домой, предчувствуя, что скоро за мной пришлют. Два больных одновременно! Какое счастье!
Будь провидение моей собственной женой, я и то не мог бы потребовать от него больше двух близнецов сразу.
Но ожидания мои были напрасны: до самого вечера ко мне никто не пришел. В нетерпении я послал своего слугу выяснить обстановку. Дгори возвратился поздно вечером с явно недовольным лицом.
— Ну, как там, у больных?..
— Говорил я с нянькой госпожи Сомор.
— Ну и что? В самом деле упал ребенок?
— Упасть — упал, да нянька говорит, что ребенок не хочет врача.
— Ты осел! Как же он может хотеть или не хотеть, когда еще и говорить-то не умеет?! Ну, а второй?
— Краем уха слышал, что домашние Коти решили подождать, природа, мол, сама поможет старику.
— Какая природа? Чего ж ты не сказал, дурень, что у природы нет диплома, а у меня есть! Как природа осмелилась вмешиваться в мою частную практику? Какая наглость!
Видно, много еще всякой ерунды наговорил я в досаде, потому что Дгори только покорно пожимал плечами, пока я ругмя ругал весь славный город Луцасек и прошлогоднюю «удачу», забросившую меня сюда.
Ночью мне приснился мой бедный дядюшка. Он пролетал надо мной, восседая на облаке.
— Ну, как чувствуешь себя, братец, среди хайдинцев? — крикнул он.
На рассвете меня разбудили. Пришел работник от Коти. Наконец-то!
Я поспешно оделся. Пришлось взять с собою и зонтик — дождь лил как из ведра.
— Пошли, — сказал я батраку Коти, глухому старику маленького роста, с круглым лицом, который ожидал меня во дворе и страшно озяб. — Очень плохо твоему хозяину?
— Думаю, что его милость уж приближается к земляной обители.
— К какой такой земляной обители? — прокричал я старику прямо в ухо.
— К той самой, куда мы все попадем — и я и другие, а может быть, даже и вы, господин доктор.
— Ага, понимаю. Ты считаешь, что хозяин твой при смерти?
— Бьюсь об заклад, в прошлом году кукушка ему всего один раз прокуковала.
— Ну, тогда пойдем побыстрее. Далеко идти-то?
— Если б только можно было поспешать в этакой грязище, так тут рукой подать.
Спешить действительно было нельзя. Мои юфтевые сапоги то и дело сползали с ног, когда я хотел вытащить их из месива, местами по колено глубиной. Грязь становилась густой, как варенье на третий день после варки. Может быть, на мое счастье, к тому времени, когда я побреду назад, проливной дождь хоть немножко разжижит ее. С зонтиком моим усиленно воевал ветер, вырывая его из рук и толкая меня назад.
Мы шли уже около получаса, и я начал терять терпение.
— Ну что, еще не пришли?
— Немного подальше будет, ваша милость.
— Далеко?
— Нет, не далеко.
Мы повернули направо, в какую-то длинную улицу, оттуда у большой акации — налево, в другую, тоже длинную улицу. Все это тянулось довольно долго, идти было очень скучно и утомительно. Платье мое пришло в полную негодность.
— Эй, старик, ты, верно, дурачишь меня? Где же дом?
— Дальше, ваша милость.
— Дальше?! Да ты в своем ли уме! Сам сперва сказал, что рукой подать, а мы уже целый час идем, или, вернее сказать ползем. У меня ноги насквозь промокли, руки закоченели, я уже и за забор цепляться не могу. Ничего себе рукой подать! Какую же руку надо иметь, чтоб до твоего Коти дотянуться?
— Какую? — посасывая свою трубку, задумался старик. — Да, пожалуй, как у тех великанов, которые жили здесь до людей.
— Ну что ты чепуху городишь, — сказал я, досадуя. — У великанов хватило бы ума не селиться в Хайду-Луцасеке. Если ты не скажешь сейчас же, где находится дом Коти, я не сделаю больше ни шага.
— Напротив овина Сабо.
— А где овин Сабо?
— Возле амбара Ковача.
— Да ты мне скажи, на какой улице и который дом. В конце концов я хочу знать. Ну что ты уперся?!
— Нет здесь, барин, у улиц названий, да и дома без номеров. А зовут эту окраину «Собачьим полем».
— Ну, тогда дело другое, ты и вправду не можешь сказать. После долгих злоключений, когда я уже успел разок упасть и оставить отпечаток своих пальцев на лике земли-матушки, мы наконец подошли к маленькой белой мазанке.
— Вот мы и добрались, сударь, — сказал старик.
— Наконец-то!
Но только я открыл калитку, как четыре большие лохматые овчарки набросились на меня и измазали своими грязными лапами все, что еще оставалось на мне чистого. Одна из них при этом, вцепившись в мое новенькое пальто, отхватила полу, а другая устрашающе свалила зубы перед самым моим носом.