Страница 22 из 137
Некоторое время старик думал, что кто-то действительно задолжал, — разумеется, не ему, а его отцу, которого тоже звали Иштваном, — и только диву давался, откуда у отца бралась такая уйма денег, что он мог их одалживать.
Но потом в душу Фильчика закралось подозрение, и он сразу смекнул, в чем дело. Пакеты, в которые были вложены ассигнации, старик стал отсылать обратно к исправнику. Как-де он смеет делать подарки самому Иштвану Фильчику? Да известно ли ему, что бабушка Фильчика родом из славной фамилии Бечки, и так далее, и тому подобное…
Ценные письма после этого больше не приходили, зато стали появляться вестники, приносившие старому сапожнику весьма печальные новости.
Красавица Тэрка Фильчик занемогла смертельным недугом. Она стала презирать блеск и роскошь, в которых дотоле находила удовольствие и радость, отталкивала от себя дорогие яства и пузырьки с лекарствами и жаждала лишь одного: повидать родного отца. Все-таки, что ни говорите, бедняжка Тэрка вовсе не была такой уж скверной дочерью.
Это горячее желание настолько завладело Тэркой, что в конце концов исправник был принужден сам отправиться за стариком.
— Хотите не хотите, старина, а я немедленно забираю вас с собой. Не отказывайте больной дочери…
— Нет у меня дочери!
— Вы отправитесь со мной, и все тут.
— Никак нельзя мне, сударь, дело у меня срочное.
— Ну хоть ради меня!.. — увещевал исправник. Фильчик глубоко вздохнул, — быть может, впервые в жизни.
— Так не поедете? Стало быть, отрекаетесь от родного дитяти?
— Точно так-с, ваше благородие.
— Да ведь так поступают последние негодяи!
— Может быть! Право, от такого старого сапожника, как я, всего можно ожидать.
Тогда молодой барин перешел к уговорам и всяческим посулам. Но, увы, и они не тронули холодное, как мрамор, сердце старика. Не возымели никакого действия и угрозы.
— Прикажите меня арестовать, ваше благородие, заковать в кандалы. Ежели уж силком, пойду куда угодно.
Что поделаешь! Пришлось могущественному господину исправнику, повелителю всей округи, возвратиться домой без сапожника.
Но был у исправника хитроумный гайдук * Михай Шушка. Дорогой он выдумал ловкий план, построенный по всем правилам военного искусства.
— Знаю я этого Фильчика, ваше благородие. Он побежит за нами, как поросенок за корзинкой кукурузы, если мы…
А ну выкладывай!..
— Если мы стащим его шубу! Он в ней души не чает в готов умереть за нее. Такой уж странный он человек…
— Тогда попытайся стащить у него шубу. Да поживей! Кого хочешь, того и бери себе в помощь.
Старый отставной служака ничего иного и не желал, как взяться за это поручение. Ведь с самой революции ему не доводилось принимать участия в сколько-нибудь серьезной кампании. В ту пору… Но об этом-то он рассказывать не станет, а то, чего доброго, и не поверят.
Тем временем больная Тэрка беспокойно металась среди шелковых подушек и каждый раз вздрагивала, заслышав стук колес. Она с трудом приподнималась на локте, чтобы лучше слышать, и так замирала надолго, запустив исхудалые пальцы в длинные, черные как смоль волосы, рассыпавшиеся по белоснежному капоту.
Ей было предоставлено все, что только может пожелать душа, и, однако, она чувствовала себя самой бедной и несчастной на белом свете. Бедняжка лишилась здоровья, а не хватало ей только одной малости — родительской любви.
Любовная страсть сжигает людей; сожгла она и Тэрку. А любовь ближних нас согревает, — и никогда еще дочь старика Фильчика так сильно не мерзла!
Все стало для нее ни в честь, ни в ласку. Голос мужчины, которого она прежде любила, стал для нее невыносим. Уж лучше бы он не бодрствовал по ночам у ее постели, лучше оставил бы ее одну! Ложе казалось ей жестким, хотя было оно из шелка да мягкого пуха. И напрасно служанки то и дело поправляли подушки.
Насколько лучше чувствовала бы она себя, лежа под кровом убогой отцовской лачуги, возле печки, слушая через раскрытое окно, как звонят к вечерне майорнокские колокола, а остывающие ноги ее накрывала бы славная отцовская шуба.
Только об этом она и говорила, этим и грезила во сне. И вот под утро судьба услышала ее мольбу. Когда она проснулась, поверх нарядного красного одеяла была разостлана ее старая приятельница — милая отцовская шуба.
Алые розы и тюльпаны, украшавшие воротник, бросали свой отблеск на бледное лицо Тэрки. Последняя радость, дарованная человеку, верно, так же сладостна, как и испытанная им впервые, когда-то давным-давно.
Михай Шутка не замедлил доказать, что он человек дела.
Его расчет оказался правильным. Ночью, возвратившись домой из трактира «Белая рубашка», Фильчик нашел дверь своем квартиры взломанной, а шубы и след простыл. Лишь одинокий гвоздь сиротливо торчал, лишенный привычного украшения. А ведь календарь-то показывал конец октября, зима уже стояла на пороге.
В полном отчаянии, надвинув шляпу на самые глаза, Фильчик с нахмуренным челом бродил взад и вперед по деревне. Он не ел, не пил, ни с кем не разговаривал. Неожиданный удар окончательно сломил его. Старик не решался глядеть людям в глаза, на всех устах ему чудился один и тот же насмешливый вопрос: «А куда подевалась ваша знаменитая шуба?»
Однако надежда не покидала старого Фильчика. В нем жило нечто вроде предчувствия, что рано или поздно дорогая его сердцу вещь найдется. Не может она пропасть! Как воспользуется ею вор, если всей округе известно, что шуба принадлежит ему, Фильчику!
И старик не обманулся в своих ожиданиях. Вскоре до него дошли слухи, что злоумышленников и в самом деле поймали в пропажа находится у исправника. Говорили, что, мол, владелец должен забрать свое добро в ближайшие три-четыре дня, иначе шуба будет продана с молотка, а выручку-де пожертвуют в пользу местной больницы.
Узнав все это, Фильчик, не мешкая ни минуты, отправился в усадьбу исправника. Ведь он шел туда за своей собственностью, по праву ему принадлежавшей!
Исправник без малейших возражений и околичностей подтвердил, что шуба действительно у него, и молча кивнул Фильчику головой, чтобы тот следовал за ним.
Хозяин вел Фильчика через светлые, устланные коврами комнаты. Старик в своих грязных сапогах робко брел вслед за ним. Наконец они очутились в слабо освещенном помещении.
— Вот ваша шуба! — дрогнувшим голосом произнес исправник, указывая рукой куда-то в угол. — Можете ее забрать!
Глаза старика постепенно освоились с полумраком, но он и без того невольно потянулся туда, откуда раздавался тихий стон.
Исправник подошел к кровати и раздвинул опускавшийся над нею полог. Фильчик отпрянул.
На кровати лежала Тэрка, бледная, поникшая, как сорванная лилия. Ее длинные черные ресницы были опущены, а ноги прикрывала знаменитая вышитая тюльпанами шуба.
Тэрка, и умирая, была прекрасна, словно готовый расстаться с землею ангел. И зачем она так спешит, раз однажды уже спустилась с неба?..
Быть может, никогда больше не откроются ее чарующие глаза, столь лукаво игравшие, не раздвинутся в улыбке милые уста, целовать которые было для кого-то таким наслаждением…
Фильчик с минуту стоял неподвижно и безмолвно, будто о чем-то раздумывал. Потом без колебаний, твердой походкой приблизился он к ложу и снял с умирающей покрывало, по которому так сильно томилась ее душа. Уж наверное, оно ей никогда больше не понадобится!
Умирающая не шелохнулась. А у Фильчика даже рука не дрогнула. Он и взгляда не бросил на бедную женщину, ни единого прощального взгляда. Не проронив ни слова, старик вышел из комнаты, казалось не испытывая никакой душевной боли.
Не обернулся он и тогда, когда исправник, с содроганием наблюдавший эту сцену, прошипел ему вслед:
— Изверг!..
Очутившись во дворе, Фильчик накинул на плечи свою драгоценную шубу и, хотя уже завечерело, отправился домой нехоженой дорогой. У него сейчас не было ни малейшего желания встречаться с людьми. Быть может, в эту минуту старик подумал, что его связывает с ними столь немногое!