Конец ночи

Затем носовым платком Мари вытерла щеки матери, обвила ее руками, покрыла поцелуями ее изможденное лицо и редкие волосы. Но Тереза резко вырвалась из ее объятий и, стоя, почти сердито закричала:

— Уходи отсюда!.. Ведь ты должна была уже уехать, я ясно дала тебе это понять, а теперь из-за этих слез придется начинать все сначала… Какая я идиотка!.. Мари, не спрашивай меня больше ни о чем. Поверь мне на слово.

Четко выговаривая каждый слог, она продолжала:

— Ты не можешь оставаться возле такой женщины, как я. Понимаешь ты это?

Мари покачала головой:

— Постойте, в чем дело? Вы прожили бурную жизнь! Ну что же? Что бы вы ни сделали, после Аржелуза все можно оправдать.

Не могла же, однако, Тереза заходить дальше в своих признаниях. Этого никто не мог требовать от нее. Но так как она продолжала упорно повторять: «Нельзя тебе оставаться здесь. Нельзя!» — Мари перебила ее:

— Ах, я понимаю! Вы связаны. Об этом я не подумала. Ваша жизнь сложилась так, что для меня в ней не осталось места. А я-то строила всевозможные догадки относительно вашего прошлого…

— Погоди, как могло прийти тебе в голову, что такая старуха, как я…

Оставить ее с этим предположением! И все же это необходимо. Мари почувствует отвращение… Не лучше ли открыть ей всю правду? Да, конечно, но в таком случае Тереза не должна была бы видеть, как Мари встает, подходит к зеркалу, поправляет волосы, ищет свой берет…

— Нет, нет, Мари! У меня никого нет! Я солгала!

Девушка глубоко вздохнула и, улыбаясь, посмотрела на мать.

— Я так и думала…

— Я одинока. Никогда еще не была я так одинока.

— С этого момента ваше одиночество кончилось.

Тереза напряженно следила за девушкой, которая бросила берет на стул и снова села против нее, стараясь поймать ее взгляд. Почему не хватило у нее решимости? Все уже было так хорошо: она отвезла бы Мари в гостиницу «Д'Орсе». На следующее утро послала бы телеграмму Бернару Дескейру… А теперь надо опять начинать эту мучительную борьбу.

Тереза стала упрашивать Мари быть благоразумной, поверить ей на слово: она очень виновата перед своим мужем, и несмотря ни на что, он проявил великодушие, такое, какого Тереза не могла от него ожидать; он не старался ни унизить Терезу в глазах Мари, ни восстанавливать дочь против матери.

— Если вас удерживает только это…

Одно мгновение Мари колебалась, затем подошла к матери и села на ручку ее кресла:

— Послушайте, лучше я вам все расскажу… Правда, мне ничего не говорили… думаю, что скорее всего из религиозных соображений. Будьте уверены, что доброта здесь совершенно ни при чем. Ведь вне дома они постарались наверстать потерянное… Всякий раз, когда, разговаривая с кем-либо, я решалась произнести ваше имя, и видела, как люди краснеют, избегают смотреть мне в глаза… Впрочем, теперь я уже не пробую подвергать себя подобному риску. Даже Жорж (хотите, чтобы я рассказала вам все без утайки?), Жорж — единственный человек, с которым я говорю совершенно откровенно… Так вот! Мне еще не удалось выяснить его отношение к вам. Я вижу, что он предполагает что-то ужасное! Мне хотелось бы его разубедить, но это не удается. Если я упорствую, он берется за шляпу. О! Конечно, они вас не пощадили, и вам совершенно незачем рассыпаться перед ними в благодарностях. Они, безусловно, «постарались вовсю», иначе Фило, которым наша помолвка должна была только льстить, не стали бы корчить из себя оскорбленных. Как вам нравится подобный взгляд на вещи? За то, что моя мать не согласилась задохнуться в этой милой обстановочке… Мама, послушайте, вы на меня не сердитесь…

Но Тереза, как-то вся насторожившись, оттолкнула ее от себя. И, когда она заговорила, можно было подумать, что она задыхается от быстрой ходьбы. Она говорила:

— Ну вот! Видишь. Я причиняю тебе огорчения… Из-за меня может расстроиться твоя свадьба. Знает ли Жорж Фило, что ты сейчас у меня?

Мари, смутившись, отрицательно покачала головой.

— Ты это от него скрыла?

Мари ответила, что хотела сделать ему сюрприз.

— Я думала, что, узнав о моем приезде в Париж, он так обрадуется, что не обратит внимания на…

— На мое присутствие? Так нет же! Нет! Сию же минуту уезжай отсюда. От этого зависит твое будущее. Не заставляй меня сказать тебе больше.

Она снова наклонилась над горящим камином. На этот раз Мари, видимо, заколебалась. Продолжая смотреть на мать, она отошла от нее на несколько шагов.

— Но, мама, что же это такое в конце концов? Ведь не прокаженная же вы, в самом деле?

Глубоко вздохнув, Тереза прошептала: «Ты даже не подозреваешь, до чего ты близка к истине…» Наконец-то! Она добилась своей цели. Мари оглядывается кругом, собирает свои вещи.

— Я отвезу тебя в такси, устрою тебя в гостинице «Д'Орсе» и завтра утром приеду попрощаться с тобой на вокзал. Поезд отходит без десяти восемь или в десять минут девятого… точно не помню. В отеле нам скажут.

Тереза уже не сдерживала слез. Бесполезно было их скрывать. Все же в ее горе было некоторое утешение: она выполнила свой долг и ей удалось избежать столь тяжелого для нее признания. Но совершенно неожиданно Мари, подойдя вплотную к матери, упрямо объявила, что не уедет, не узнав самого главного, того, что столько лет скрывали от нее.

— Дело не во мне и не в вас, а в Жорже. Мне необходимо знать, что стоит между нами. Если то, чего я не знаю, именно таково, как вы даете мне понять…

Ее угрожающий тон вернул Терезе самообладание. Она решила стойко выдержать нападение.

— Я тебе сказала достаточно. Думай что хочешь. Ты теперь предупреждена, тебе легко будет заставить людей проговориться. Меня удивляет, что в монастырском пансионе ни одна из твоих подруг ни на что тебе не намекнула… Ты никогда не получала анонимных писем? Нет? Значит, иногда люди оказываются лучше, чем о них думаешь. Однако я чувствую, что мои слова вызывают у тебя какие-то воспоминания…

Она пристально посмотрела на дочь: выражение лица Мари было напряженное, взгляд блуждающий… Да, когда Мари была школьницей, ей не раз случалось замечать, как при ее появлении прекращаются разговоры, как взоры всего класса устремляются на нее, словно в словах учительницы скрывается намек на что-то такое, чего только она не в состоянии понять. Но сейчас особенно ярко возник в ее памяти случай, имевший место в прошлом году: к ней приставили в качестве горничной молоденькую хуторянку Анаис, девушку одного с ней возраста. Сперва казалось, что эта девушка страстно привязалась к Мари. Но Мари не отличалась нежностью к людям, которые любили ее и которые не нравились ей. Кроме того, эта смуглянка была ей неприятна, вызывала в ней чувство брезгливости своей неряшливостью и тем, что от нее обычно скверно пахло. Мари не скупилась на выговоры, к которым девушка относилась довольно спокойно до тех пор, пока однажды не узнала, как, впрочем, и вся деревня, что сын Фило «приударяет» за мадемуазель. Позже стало известно, что сама Анаис является первоисточником всех распространявшихся тогда сплетен (это она распустила слух, будто Мари приняла как-то ночью молодого человека у себя в комнате). Девушку немедленно прогнали, и после бурного объяснения ее родители должны были покинуть хутор.

Два-три месяца спустя Мари получила по почте конверт с вырезкой из какой-то парижской газеты. Речь шла об одном судебном процессе, о котором писалось, очевидно, уже в течение нескольких дней; Мари не следила за газетами и не была в курсе дела. Она все же внимательно прочла строчки газеты, вырезанные для нее неизвестной рукой. Насколько она могла судить, то была часть обвинительного акта; не хватало, однако, некоторых подробностей, по которым она могла бы уяснить себе суть дела.

Тщетно искала она в «Птит жиронд» и в «Либерте дю Сюд-Уест» откликов на эту драму. Полученная ею вырезка касалась процесса, о котором упоминалось, несомненно, несколько недель тому назад. Мари легко могла бы процитировать ее от начала до конца, не пропустив и не исказив ни слова: «Господа судьи, сейчас уважаемый защитник станет взывать к вашим родительским чувствам, он попытается вызвать в вас сострадание к судьбе детей обвиняемой. Так вот! Во имя правосудия и в защиту оскорбленных социальных устоев я, в свою очередь, осмеливаюсь напомнить вам об этих невинных. Они — первые жертвы этого бесчеловечного создания. Отныне и навсегда, сколько бы они ни прожили, на них все будут указывать пальцем и они постоянно будут слышать ужасные слова: «Посмотрите на них! Это — дети отравительницы».