Страница 31 из 114
Но говорить она ничего не стала.
Она с первой же минуты уловила какую-то напряженность, как-то не так они между собою разговаривали, Генри и ее дочь. То ли друг на друга злятся, то ли еще что — не поймешь. Джимми гулял в садике с тем человеком, и единственное, что могла сделать Элли Уэлс, — стиснуть зубы и сохранить невозмутимый вид. Время от времени она поглядывала на них в окно, когда зять и дочь выходили из комнаты, и пока как будто все было в порядке. Тем не менее от одного только его присутствия ее сердце бешено колотилось. Кэлли такая наивная. «Совсем дитя», — подумала она. (Как тогда, когда у озера на пикнике, устроенном баптистской общиной, она позволила тому горожанину, совершенно незнакомому человеку, расчесать ей волосы. Или когда на автобусной станции оставила свой кошелек какой-то женщине.) И тем не менее Элли полировала кольца для салфеток и ни во что не вмешивалась, просто ждала.
Тот человек сидел на скамейке, как бродяга при дороге. Подбородок у него зарос щетиной, одежда — вся в грязи, и ноги он поставил очень странно: колени вместе, носки — тоже, пятки врозь. Руками он уперся в колени, а взгляд телячьих глаз был прикован к земле. Иногда Джимми с ним заговаривал, и тот вскидывал голову и улыбался, и даже, кажется, похлопывал его по спине и что-то отвечал (Элли отдала бы полдоллара, чтобы послушать, о чем они толкуют), по потом снова отключался и пялился в землю, и, к огромному облегчению Элли Уэлс, Джимми отходил от него прочь.
В середине дня, когда они с Кэлли остались с глазу на глаз, она спросила:
— Интересно, где это Генри с ним познакомился? — Будто ей только сейчас пришло в голову об этом справиться.
— С кем познакомился, мама? — спросила Кэлли. (Кэлли вечно так, скрытничает, когда ее что-то тревожит. Поэтому с ней трудно говорить, так было даже в детстве. С ней постоянно чувствуешь себя виноватой, хотя ей же желаешь добра.)
— Да с вашим гостем, — отозвалась Элли, несколько менее беспечно, чем ей бы хотелось.
(«Оставь ты их в покое, Элли, черт бы тебя взял, — сказал ей Фрэнк. — Не суй нос не в свое дело, слышишь?» — Он ударил себя кулаком по колену, как рассерженный мальчишка. Легко сказать, конечно, «не суй нос не в свое дело». Сам он вот уже пятьдесят лет не сует нос в чужие дела, даже когда Кэлли попала в беду и ее единственным защитником оказался Генри Сомс. «Они как дети, — сказала она… — разговор был как раз нынче утром, перед тем, как ей выйти из дому. — Они ведь не знают этих людей». «А ты знаешь?» — спросил Фрэнк. — Ну, хорошо, пусть и она тоже не знает, и только попусту суетится, допустим и так, но что ей делать, если Генри Сомс — сама простота, а Кэлли и того хуже? Очень трудно помогать таким людям. Отчего так получается? Они бы ей должны быть благодарны.)
— Ах, так ты о Саймоне Бейле, — сказала Кэлли. — Саймон наш старинный друг. Он у нас часто гостит.
Элли Уэлс слегка нагнула голову, притворяясь, будто верит. Она переложила на витрине сладкие пироги, отряхнула руки и пошла заправлять сахарные автоматы. Пятнадцать долларов готова прозакладывать, что этот человек попал сюда впервые в жизни. Элли прищелкнула языком.
— Такой ужас на него обрушился, — сказала Кэлли. Мать уловила в ее голосе упрек. — Ты ведь знаешь, у него сгорел дом и там погибла его жена. Ну разве это не ужасно?
— Бедняга, — сказала Элли. Вот вам, пожалуйста, она снова виновата. Но ведь она не отрицала, что это ужасно.
— А ты разве не знала? — спросила Кэлли. Она смотрела на мать в упор — под таким взглядом соврать трудно.
— Нет, — сказала Элли. — Я об этом не слыхала. — Ей ведь жаль его, действительно жаль, только как ей может нравиться, что он тут оказался? Такие люди мало ли что способны натворить. Чего только не слышишь кругом. Она спросила: — Он долго у вас пробудет?
— День-другой, я думаю, — сказала Кэлли и прикусила губу — она хотела бы проглотить это свое «я думаю».
Элли встретилась с дочерью взглядом и не отводила его ровно столько, чтобы дать почувствовать: она осталась при своем собственном мнении. Потом сказала:
— Жаль его. — Потом: — И Генри очень жаль. Он такой добрый. — Она обронила эту фразу как бы невзначай (смысл ее, говоря по правде, и самой Элли был не вполне ясен). К тому времени она уже поснимала крышки со всех сахарных автоматов. Пошла на кухню за банкой с сахаром и снова горестно прищелкнула языком.
Немного погодя вошел док Кейзи и спросил, где Саймон Бейл (прямо с этого и начал, как всегда, без всяких там «здравствуйте» или «славная нынче погодка»). Элли показала в окно на скамью, док кивнул, насупился и вышел. Когда Элли снова глянула в окно, ни дока Кейзи, ни Саймона, ни Джимми не было видно. Они, скорее всего, вошли в дом. Интересно, с какой целью док сюда пожаловал — едва ли с доброй, надо полагать, — Элли так усиленно старалась догадаться, что забылась чуть ли не на целых пять минут и перестала улыбаться посетителям. Из-за той же забывчивости она перестала прислушиваться к их разговорам, пока наконец до нее не дошло, что все они, во всяком случае живущие неподалеку, судачат о пожаре. Кто-то сказал: — Говорят, он сам поджег. — Элли так перепугалась, что чуть не уронила поднос с солонками. «А ведь может быть», — подумала она, и ей показалось, будто она давно уже сама об этом думала: и правда, может быть. Ей внезапно сделалось так страшно, что пришлось на минуту присесть и перевести дыхание.
Первым об устройстве похорон разговор завел док Кейзи. Закончив осматривать Саймона, он уселся напротив него, опершись о колени ладонями и с сердитым видом глядя в пол поверх очков, которые сползли на самый кончик его острого, как клюв, носа (Кэлли, скрестив руки, стояла у окна; Генри прислонился к холодильнику; маленький Джимми играл на полу, ничего вокруг не замечая). Док сказал:
— А вы уже думали насчет похорон, Саймон?
Саймон побледнел, и его руки, суетливо застегивающие рубашку, замерли. На среднем пальце у него была бородавка, и Кэлли невольно подумала, не оттого ли она появилась, что Саймон никогда не моется. На его лице промелькнула перепуганная улыбка, и он ответил:
— Господь позаботится.
— Черта с два он позаботится, — сказал док Кейзи.
— Док, — сказал Генри.
— Не век же ей лежать в больничном морге, — отозвался док. — Так ли, эдак ли, но ее следует похоронить. Как у вас обычно происходит погребение покойников?
Саймон пустыми глазами взглянул на него.
— Господь… — начал он. Потом сказал, вдруг на мгновение очнувшись: — Все наши деньги до единого цента… — Он метнул панический взгляд на Кэлли, перевел его на Генри.
— То есть, у вас там все сгорело дотла? — спросил док. Его лицо потемнело от гнева, и он тряхнул головой. Он нервно теребил прицепленную к жилету кнопку слухового аппарата.
— Саймон, у вас нет каких-нибудь друзей, к которым вы могли бы обратиться? — сказала Кэлли.
Генри показалось, Саймон стал сейчас еще меньше, чем обычно. Как сурок, окруженный собаками. Он сложил руки и то ли думал, то ли грезил наяву, и на лице его мерцала, вспыхивая и угасая, улыбка. Наконец он сказал, и уж на этот раз — сомнений не было — он знал, что говорит:
— Господь позаботится.
— Вздор, — сказал док Кейзи. Он нагнулся к чемоданчику, стоящему у его ног.
Но тут Саймон на него взглянул, приоткрыв рот, приподняв немного скрещенные кисти рук, как арестант в наручниках, и его глаза так ярко заблестели на перекошенном от напряжения лице, что док Кейзи сморщился, промолчал и дал ему высказаться.
— Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к богу, который дал его.
Док Кейзи покосился на него с каким-то злобным торжеством.
— Избыток учености изнуряет плоть, — сказал он. — Кто будет платить гробовщику?
— Это несущественно, — сказал Саймон. — Прах во прах.