Судьба — солдатская

— Ты о чем говорил со старухой в избе? — тихо сказал Зоммер немцу по-русски. — Отвечай! — И добавил для пущего веса: — Зачем ночью к красноармейцу в лес бегал?

Лютц привстал. Посмотрел на кусты, на берег вдоль них. Его смуглое лицо покрылось бледностью. Молчал. А Зоммер глядел ему в глаза с каким-то необычным торжеством, превосходством и ждал ответа.

— Не сказывайт со мной на русски, — проговорил наконец вместо ответа Ганс. И по-немецки: — Никому не известно, что я знаю русский… плохо, правда. — И добавил, все еще никак не придя в себя: — Я догадывался, кто ты.

Зоммер снова огляделся. Сказал по-немецки:

— Вот что, или… дружба, или… обоим нам — смерть от рук этих палачей, — и кивнул на берег, за кусты. — Понял?.. Кто ты? Коммунист?

— Понял, понял, — прошептал еще не поборовший в себе растерянность Лютц, а на вопрос, кто он такой, так и не ответил.

Ганс помолчал. Поглядев на тот берег речки, протянул Зоммеру руку. Проницательные глаза его впились в глаза Зоммеру, который в ответ тоже протягивал руку.

— За дружбу, — потрясая руку Зоммера, проговорил Лютц и как-то необычно тепло, мягко добавил по-русски: — Товарищ.

Зоммер с речки возвращался немного позже. Пройдя вдоль бережка, он вышел из-за кустов и поднялся в горку. Никак не мог погасить блуждающую по лицу улыбку. Карл, разгребавший угли, чтобы достать прожаренную дичь, заметил в нем это новое и подозрительно спросил:

— Ты что? Улыбаешься, говорю, что?

— А ты сходи на речку, умойся и узнаешь, — нашелся Зоммер.

Миллер недовольно засопел простуженным носом. Проговорил:

— Я утром мылся. Как приедем в Псков, помоюсь.

Ночевали километрах в трех от этого места, в небольшой деревушке.

Зоммер до полуночи, лежа на спине, строил планы борьбы с гитлеровцами, размышлял, как лучше приобщить к делу Лютца, задавался вопросом: один он здесь или у него есть товарищи по борьбе? Решил: не посоветовавшись с Соней, действий никаких по отношению к Лютцу не предпринимать.

Рано утром Зоммер вышел из дома набрать в огороде луку и огурцов — хозяев не было, убежали, видно. У грядки сидел Ганс Лютц и задумчиво смотрел на лес.

— Доброе утро, дорогой товарищ, — присаживаясь возле него, тихо проговорил Зоммер.

— Доброе утро, товарищ, — обрадованно ответил тот. Зоммер шарил в ботве и спрашивал:

— Скажи, много вас, антифашистов?

— Нас? — Ганс будто даже удивился такому вопросу. Улыбнувшись горько в лицо Зоммеру, он ответил: — Нас мало, очень мало… большинство в концентрационных лагерях или… Многие погибли. — И он печально посмотрел на тучи, которые, закрыв поднимающееся солнце, наползали на небо. — Гитлер одурачил бюргера, наобещав ему на востоке земли и богатства. Внушил, что сейчас на планете главный вопрос — это вопрос жизненного пространства. Раньше, мол, короли гнали народ на войну ради того, чтобы пограбить другой народ, получить с него контрибуцию или еще там что в этом роде да и уйти восвояси. А теперь, мол, не то время. Теперь-де народам становится все теснее на своих, традиционных землях. Вспомните, демагогически заявляет Гитлер, чем кончилась первая мировая война и из-за чего она началась?! Там-де были уже все признаки такого подхода к проблеме перенаселения, а сейчас…

Ганс Лютц смолк. Зоммеру показалось, что этот немец видел уже будущее и искал в нем, будущем, подтверждения мыслям, которые он не высказывает, но от которых отправляется, собираясь что-то сказать. И Зоммером овладело трепетное чувство родства с этим человеком. Он, Зоммер, много передумавший за последнее время о своем месте среди немецкого народа, ставший ненавидеть этот народ целиком, вдруг снова начал понимать, что немец немцу — рознь. Ему захотелось сказать об этом Лютцу, но тот опередил его.

— Гитлер прямо провозгласил, основой своей политики захват русских земель, — сказал Ганс, неторопливо складывая в пилотку огурцы, — а придал этому видимость борьбы с большевизмом. Немецкую нацию он объявил по неграмотности расой, а себя — ее провидением. Но угар его идей, подогревающий еще сейчас Германию, скоро пройдет — бремя войны, ее тяжесть, огромные людские потери ведь ложатся на плечи ее народа. А это как раз и является ахиллесовой пятой гитлеризма и тех милитаристских сил, которым угоден этот режим… — Ганс увидел, что на крыльцо выходит Фасбиндер, и, поднявшись, пошел к дому, в котором ночевал.

Зоммер, оставшись один, рылся в огуречной грядке и думал: «Хоть бы сказал, кто он. Коммунист? Социал-демократ?.. Не понять». Но с лица не сходила радость.

Весть об эсэсовцах, которые ехали к Лядам и остановились на ночевку в деревушке, в отряд принес Анохин, уходивший искать лекарку, чтобы поставить на ноги Чеботарева.

Морозов, с комиссаром отряда Вылегжаниным, посовещавшись, взяли с десяток бойцов и вышли на вечерней зорьке из лагеря. Впереди шел Анохин, знавший эти места лучше их.

Километрах в трех от деревушки, где отдыхал с отрядом Фасбиндер, они облюбовали удобное для засады место и залегли.

— Если фашисты и вправду едут к Лядам, то другого пути им нет. Дорога тут одна, — сказал Морозов Вылегжанину, когда они выбрали место для пулемета и расположили автоматчиков.

А небо уже светлело. Вылегжанин предложил Морозову:

— Давай-ка ты с одной стороны дороги будь, а я с другой. Что не так, своими группами и уходить будем. Мало ли что может случиться. Гитлеровцев, по словам Мужика, там много. Собаки у них есть будто.

Договорились, когда открывать огонь.

Морозов остался возле пулеметчика. Вылегжанин ушел на ту сторону дороги.

Все замерло.

Фасбиндер приказал выезжать из деревушки, когда плотно позавтракали. Садясь в легковую машину, он говорил Зоммеру:

— Из этой поездки я возвращаюсь, как из увлекательного путешествия!

Зоммер промолчал, а Карл Миллер пожалел, что так быстро возвращаются. По такой погоде, мол, только и разъезжать.

Машина Фасбиндера пошла за грузовиками. Было видно, как радуются, трясясь в кузовах, солдаты. Многих из них ждали в Пскове письма с родины — от матерей, которые у каждого одинаково ласковые и в материнской непосредственности своей далекие от политики; от невест, любящих женихов с регалиями и окруженных почетом; от жен, которым подавай обновы и деньги, а до того, как добывают их, им нет и дела… Это так, посмеиваясь, болтал по дороге Карл Миллер. А минуты через две после его болтовни, когда дорогу с обеих сторон плотной стеной охватили дремучие ели с подлеском и кустами, по машинам ударили обжигающие очереди из автоматов и пулемета, били винтовки.

Фасбиндер, распахнув дверцу, с проворством хищника выбросился на ходу в канаву. Вслед за ним кинулись Карл и Зоммер, а шофер уже не успел: открыв дверцу, он вынес наружу ногу и… свалился в дорожную колею.

Эсэсовцев охватила паника. Фасбиндер, уткнувшись лицом в канаву, держал в подергивающейся руке парабеллум. Немного придя в себя, он приподнял лицо и не своим голосом закричал унтеру-толстяку, чтобы тот открывал огонь из пулемета, укрепленного за кабиной грузовика. Но унтер в это время, как и сам обер-штурмфюрер, продолжал лежать в канаве у дороги, а солдаты его, как горох, сыпались с кузова, забыв не только о пулемете, а и о своем оружии.

Визжала подстреленная собака, нагоняя страх на других овчарок. Под кузовом, прижавшись к спущенному колесу, придерживал рукой рану в животе солдат и плакал…

Лютц был во второй машине. Спрыгнув, он оказался перед Зоммером и Карлом. Стрелял бесприцельно по лесу. И не он один стрелял — стреляли многие… Когда Фасбиндер приказал изменившимся до хрипоты голосом: «Вперед!» — более храбрые вскочили и, немного пробежав, попадали.

А автоматы все хлестали по эсэсовцам, по собакам на поводках, связанных вместе, по колесам… Возле головной машины взорвались две гранаты.

Карл Миллер, понукаемый командой, ринулся вперед. И тут Ганс, оказавшись позади гитлеровцев, полоснул — это очень хорошо видел Зоммер — по Карлу Миллеру из автомата. Карл даже не оглянулся на выстрелы. Голова его мягко припала к земле и больше не подымалась. Зоммеру стало даже холодно. «Смелый. С риском», — одобрительно думал он о Гансе и радовался, что встречу эсэсовцам устроили недурно: долго будут помнить.