Судьба — солдатская

Морозов приложил к груди руку. Не сводя глаз с Вали, кинулся ей навстречу. Ноги тонули в болоте, цеплялись за высокую траву. Лез напролом через кустарник, бежал по черничнику, сбивая еще зеленые, но уже крупные ягоды.

В привычной, размеренной жизни отряда Морозова с приходом Вали сразу все пошатнулось. Некоторые стали на нее заглядываться. Анохин, с которым она ехала в Псков, после того как рассталась на шоссе с Момойкиным, узнал ее и насупился. Отец Вали стал раздражительней. А тут еще заметно прибавилось карателей. С комиссаром у него произошел довольно-таки грубый разговор. Валя слышала, как отец ее, отведя Вылегжанина за орешник, доказывал ему в сердцах:

— За Плюссу обязательно надо уходить. Не в боязни дело. Дело в живучести нашей… При чем тут дочь? Отряд сохранить надо. Сил у нас мало, и леса не позволяют…

Неприятно стало Вале. Она ушла к Фортэ помочь готовить ужин. Кооператор был рад помощнице и даже сказал с усмешкой:

— Вот подучу вас кашеварить, а сам бойцом настоящим стану, а то и винтовка заржавеет.

Валя не обрадовалась этому, но подумала: «Можно пока и кашеварить… Потом посмотрим. У нас равенство — по очереди будем. Я из малокалиберки вон как стреляла».

Из-за орешника вышли разгоряченные отец и комиссар. Спиридон Ильич подозвал к себе Печатника и Анохина. Печатнику сказал:

— Собирайтесь и — марш!.. Помнишь, где с тобой лишние винтовки схоронили?.. Возьмешь обе немецкие винтовки и три наши. Патроны заберешь все. Идите живо. К утру снимемся. Ждем вас до восхода солнца. Опоздаете — не найдете, — и отпустил их.

Подойдя к костру, Морозов спросил Фортэ:

— Как считаешь, правильно я доверил Анохину? Не ошибемся?

Фортэ пробовал кусок баранины, поддев его ложкой из ведра. С силой дул на мясо. Ответил не сразу, но категорически:

— Вовнутрь человеку не заглянешь, а сомнения он не вызывает, да и дочь ваша знает его.

— А вдруг там, у немцев, обработали?

— Его в родной деревне обработали, — улыбнулась отцу Валя. — Что ему не доверять-то?

Спиридон Ильич ушел в избушку. Фортэ поглядел на Валю, заговорил:

— А вы знаете, что, проснувшись и увидев вас, сказал Мужик? «Ну, теперь добра, — говорит, — не жди. Раз баба в отряде появилась… Я, — говорит, — в Псков ее вез. Может, через то и пострадал… Ослобониться бы надо тогда от нее, а не догадался… да и не посмел бы: уж больно она ковыляла… так, как бы на костылях».

Валя смутилась. Глаза ее вспыхнули.

Вернулся Спиридон Ильич.

— Вот тебе, — сказал он, подавая Вале маленький браунинг. — Без оружия-то здесь… мало ли что! — И стал объяснять: — Это еще у парашютиста-диверсанта отнял.

Валя повертела пистолет в руках. Боясь прикоснуться к спуску, спросила:

— Заряжен хоть? Не выстрелит?

Они отошли в сторонку. Спиридон Ильич, взяв у Вали браунинг, стал объяснять, как из него, стреляют, как заряжают его. Тут же разобрал пистолет и снова собрал. Учил, как надо целиться, стрелять. Валя взяла незаряженный браунинг и по команде отца целилась и «стреляла», нажимая на спуск.

— Вот пойдем отсюда. — сказал Спиридон Ильич, — дам выстрелить пару разиков. Патронов-то… каждый на счету. — И добавил: — Утром двинемся за Плюссу. В ночь хотели идти, да дороги плохо знаем, еще на засаду нарвемся. А днем-то виднее.

Он ушел, а Валя еще долго продолжала, воображая, что перед ней гитлеровцы, прицеливаться и «стрелять».

После ужина она собрала посуду и мыла ее в вырытой недалеко яме. Вода была желтоватая и прозрачная, как янтарь. Потом Валя помогала укладывать на подвешенную под крышей сторожки площадку из сплетенных толстых веток лишние продукты: пшенную крупу, засоленную в ведре баранину, соль и еще что-то в двух мешках. Спать легла опять в сторожке. В углу. Проснувшись ночью, скосила глаза на спящего рядом отца и вдруг вспомнила почему-то разговор с ним, когда только пришла в лагерь из Пскова. Он осторожно выспрашивал обо всем, что творится в городе. О Соне спросил: была ли у подруги? Валя шепотом рассказала и о Соне, и о Зоммере, и о Фасбиндере… Спиридон Ильич, пока она говорила, не перебивал, а когда смолкла, тихо произнес:

— Дела-а… Ничего не поймешь! — И вздохнул: — Хорошо, что связной встретил Акулину Ивановну, а то, в конце концов, схватили бы там тебя.

Валя уже засыпала, когда вернулись посланные за оружием бойцы. Слышала, как отец поднялся. Ее разбудили, когда все уже завтракали.

После завтрака отряд двинулся на северо-восток. Валя шла в кофточке с рукавами, в истрепанных коричневых полуботинках и подогнутых запасных отцовских брюках — заставил надеть, чтобы не обдирала ноги о кустарник и осоку. Шла и не думала, куда идет, потому что идти было хорошо: в лучах солнца горела, переливаясь на траве и листьях роса, чистый утренний воздух поил своим ароматом, а главное, шла рядом с отцом. И может быть, потому, что рядом шел отец, была она необычайно спокойной, уверенной в себе.

Глава девятая

В центре Пскова, откуда хозяев квартир и домиков выселили, а попросту — выдворили на окраины, жили еще их кошки, потому что приказы оккупационных властей на них не распространялись. Впопыхах переселения забытые и просто оставленные, они вели прежнюю, по-кошачьи далекую от политики и войны жизнь. Временные хозяева этой части города, немцы не баловали их, но и не измывались над ними, поскольку большинство из оккупантов у себя, в Германии, сами имели кошек, любили их, а гитлеровская теория и всевозможные циркуляры третьей империи к тому же пренебрежительно обходили вопрос о кошках, принадлежащих вражеской стороне. Больше, новоявленные «теоретики» расизма, то есть спецы третьего рейха, даже не подозревали, что и кошек, если к ним подойти с нацистской, расовой точки зрения, можно классифицировать на полноценных и неполноценных… Вот поэтому-то и немцы в центре Пскова даже прикармливали этих одомашненных далекими нашими предками зверенышей. Они старались не давить кошек машинами, если какая-нибудь из них перебегала улицу. Когда к середине лета из сараюшек и подворотен, с чердаков, из подвалов стали выбегать шаловливые котята, оккупантам разных чинов стало это особенно нравиться, так как забава сама лезла в руки. Повезло в этом однажды и Фасбиндеру.

Как-то он сидел на скамье в скверике и поджидал машины с солдатами и Зоммера. Только что перед этим у него был приятный разговор со штурмбанфюрером, который намекнул, что предстоящая карательная операция может принести ему очередное звание.

Зоммер пришел, когда машин еще не было. Пригласив его сесть рядом, обер-штурмфюрер рассказал, что в одной деревушке бандиты, которых-де население называет партизанами, напали на немецких солдат и уничтожили их. Сумел убежать только шофер…

Выслушав барона, Зоммер с маской непроницаемости на лице холодно бросил:

— Как же они смели так?! — А подумал совсем другое: «Молодцы! Так и надо встречать гитлеровцев». Он приглядывался к Фасбиндеру.

Фасбиндер был в хорошем расположении духа. Барон держал в руке фуражку, высокий, с небольшими залысинами лоб его блестел, глаза светились радостью. Он чуть шевелил носком начищенного до блеска сапога чудом уцелевший полузасохший стебель пырея, вцепившийся корнями за землю возле ножки скамьи. Шевелил и улыбался. И вот в это время из-под скамьи, прижимая к земле тело, осторожно высунул мордочку… котенок. Сообразив, что ему ничто не угрожает, он осмелел и, подпрыгнув, стукнул травинку мягкой лапкой. Стукнул и отскочил. Отскочил и снова бросился на травинку.

Это был не простой котенок. Это был белоснежный, бухарской породы котенок. Фасбиндер с умилением поглядел на такой редкостный экземпляр. Выбрав момент, он схватил котенка и, откинувшись на скамье, стал гладить его по длинной пушистой шерсти. Котенок, успокоившись, замурлыкал…

Подошли две грузовые машины, набитые солдатами. В каждой сидели, выставив волчьи морды, немецкие овчарки. В кабинах рядом с шоферами развалились младшие лейтенанты — унтерштурмфюреры (в первой — тот самый унтер-толстяк, который был в Залесье).