Судьба — солдатская

— Почти что, — ответил серьезно Петр и поведал ему вкратце свою историю.

Паренек выслушал внимательно. На его загорелом курносом лице появилась тень задумчивости. Бросив весла, он сунулся в нос лодки, к торбе. Вынув из нее краюху хлеба, сказал:

— На вот. Ты, поди, голоднющий. Поешь, а то дорога, она бывает длинная… Когда еще найдешь своих-то!..

Хлеб был черствый, но вкусный — не такой, как у Морозовых. Петр макал его в воду и с жадностью ел. Когда подплыли к берегу, хлеба уже не было.

Поблагодарив паренька, Петр пошел в гору. Старался держаться в отдалении от Рижского шоссе. За городской окраиной, выйдя в поле, напал на тропу и зашагал по ней. Километра через полтора она вывела его к пустовавшему шоссе.

Вокруг, насколько хватал глаз, стояли хлеба. Чеботарев, устало передвигая ноги, шел и думал: кому они теперь нужны, кто будет их убирать, когда?.. Сзади послышалось гудение автомашины. Петр обернулся и увидел «эмку» командира своего полка. Он весь сразу как-то подтянулся и, шагнув на асфальт, вытянул, как бы преграждая ей путь, обе руки. Легковая машина, обдав его ветром, проскочила мимо. Только и успел заметить: на переднем сиденье, рядом с шофером, сидел сам командир полка. Тоскливым взглядом провожал Чеботарев хвост клубившейся за машиной пыли, но и радостным, потому что знал теперь определенно: полк где-то здесь, на УРе.

Он уже перестал было смотреть на удаляющуюся «эмку», когда вдруг увидел, что она останавливается. Чеботарев бросился бежать к ней.

Из задней дверцы автомобиля выскочил, поджидая Петра, адъютант полковника. Передняя дверца тоже открылась. Показалась бритая голова командира полка.

Подбежав к машине, Петр остановился как вкопанный и, приложив к пилотке руку, доложил:

— Товарищ командир полка, младший сержант Чеботарев, из первой роты первого батальона. Возвращаюсь, отыскивая часть, в роту. Отстал от роты, выполняя задание майора Похлебкина.

Полковник — с лицом добрым и улыбчивым — думал.

Петр опустил руку. Продолжал стоять «смирно».

Полковник тяжело вылез из машины. Подошел к Чеботареву и протянул ему руку с мягкой, как подушка, ладонью.

— Ну, что ты теперь скажешь, оракул? — с усмешкой обратился он к адъютанту. — Каковы наши бойцы? Дезертируют, брат, единицы. Советского бойца от врага не оттащить, пока он глотку не перегрызет ему. — И, похлопав Петра по плечу, приказал лезть в машину.

До штаба полка, показалось Петру, ехали считанные минуты. На душе стало радостно.

«Эмка», пробежав деревушку в стороне от шоссе, остановилась под навесом, прикрытым маскировочной сеткой. Петр выскочил из машины. Следом выбрался и адъютант. Командир полка, тоже выйдя, приказал адъютанту отвести Чеботарева к дежурному по части, а сам направился к крыльцу рядом стоявшего небольшого домика, перед окнами которого прохаживался часовой с автоматом.

Дежурный по части выслушал Чеботарева и позвонил писарю.

— Чеботарев тут какой-то объявился, старшина, — кричал он в трубку полевого телефона. — А?.. Что?.. Не слышно, хрипит… К вам?.. — И, положив трубку на рычаг, сказал Петру: — Идите в соседний дом, к писарю.

Писарь сидел в большой комнате. Рядом на подставленном к столу стуле пыхтел трубкой младший оперуполномоченный сержант Вавилкин. И тот и другой, когда Чеботарев вошел, разглядывали его бесцеремонно.

— Так, так… Значит, нашелся младший сержант? — изрек щупленький Вавилкин, не спуская с Чеботарева маленьких юрких глаз. — Нам Похлебкин уже докладывал… Так… Так…

Писарь постукал толстой ручкой с пером рондо по зеленой обшивке стола и начал рыться в бумагах.

— Присядьте пока, — произнес он.

Вавилкин шепотом спросил у писаря:

— Это ведь тот Чеботарев, который за семьями ездил? Конечно, он самый!.. Так мне, пожалуй, надо поговорить с ним. Он вам пока не нужен?

— Нет.

Чеботарев насторожился. Подумал: «Если спросит, как отстал от машины, то рассказать или нет? Скорее, не надо. Еще начнет придираться. Скажет, нарочно отстал».

Вавилкин кивнул Петру безлобой головкой с волосами, подстриженными ершом, и направился важно к двери.

В конце длинного узкого коридора в маленькой комнатке стоял стол, три стула и сейф. Вавилкин размашистым жестом руки пригласил Чеботарева сесть к столу, а сам, порывшись в полевой сумке, извлек оттуда толстую красную папку.

Вавилкин по-хозяйски сел за стол. Раскрыл папку. Нашел в бумагах какой-то смятый листок и, положив его перед собой, спросил Чеботарева, пытливо уставившись ему в глаза:

— Вы хорошо знали сержанта Зоммера?

Чеботарев изменился в лице. Подавшись к Вавилкину, спросил:

— Его что… уже нет?

— Я не в том смысле, — Вавилкин поморщился. — Боев еще нет. Он служит в роте… пока. Но, сами понимаете… идет война — война с немцами.

— При чем же Зоммер? — вставил Петр, успокаиваясь, и вдруг вспомнил разговор с подполковником в Вешкине. — Но он же наш, советский, не из Германии!

— Наш… — холодно улыбнулся Вавилкин и, заметив, как взгляд Чеботарева бежит по листку, который сержант вынул из папки и положил рядом, прикрыл его руками.

Чеботареву все еще казалось, что он видит перед глазами почерк — крупный, неуверенный, с буквами, поваленными то влево, то вправо. «Да это же, никак, Сутин писал?! Неужели он, мерзавец, наскулил что?» — кольнула догадка, и Петр, в упор посмотрев в застывшие глаза Вавилкина, проговорил:

— Я не знаю, что у вас тут за бумага… Может, кто и по злобе… накапал. Только Зоммер — наш человек.

Он хотел уж рассказать, что думает сам Зоммер о немцах и своем месте в этой войне, то есть передать разговор Зоммера с ним, Петром, в тот день, когда в роту приезжал подполковник, но его опередил Вавилкин.

— Непонятно мне, как вы легко берете его под защиту, — выдержав взгляд Чеботарева, спокойно проговорил сержант. — И что это еще за «накапал»! Что за слово? — он слегка повысил тон. — Извольте отвечать как положено! — И спросил, не снижая тона: — Кто в Пскове у Зоммера был из девчат?

— Кто? — И Чеботарев в двух-трех словах рассказал о дружбе Федора с Соней, упомянул о Валентине Морозовой.

— А Морозова эта в горкоме работает?

— Валя-то? — почему-то переспросил Чеботарев и, заподозрив вдруг, как бы Вавилкин не подумал, что он отсиживался это время у нее дома, стал рассказывать, как уговорил ее с матерью ехать в Лугу, как потерял в дороге…

Вавилкин внимательно выслушал Чеботарева. Долго молчал, потом глаза его потеплели — может, вспомнил свою жену, которая с двумя детьми кочевала сейчас где-то по России-матушке. Сказал:

— Вы хороший человек, Чеботарев. Честный. Но этого одного мало. Чутье, чутье должно быть… Вы понимаете, о чем я?

— Да… но его же вся рота знает?!

— Я не о том. Совет даю вам… на будущее, — назидательно проговорил он и, взяв напечатанный на пишущей машинке бланк расписки, протянул его Петру: — Заполните и распишитесь.

Чеботарев пробежал глазами текст с требованием хранить в тайне разговор Вавилкина с ним и запротестовал.

— Я же военную присягу принимал! Зачем мне расписку давать? — краснея, говорил он. — Если наш разговор военная тайна или государственная тайна, тогда вы скажите мне об этом. Скажите, и я буду хранить его, не разглашу.

— Присяга не то… — сразу став прежним, перебил Петра Вавилкин. — Распишитесь. И не рассуждать! А о вопросах моих подумайте. Мы еще встретимся.

Руки Чеботарева дрожали — не от страха перед ответственностью, которую он принимал на себя, давая эту расписку — бланк для нее Вавилкин сам придумал и напечатал на штабной машинке, — а от всего: от пережитого в дороге из-за Вали, от боязни за ее судьбу и судьбу Зоммера, от усталости, наконец, и от того, что Сутин… Кое-как нацарапав свою фамилию, он поднялся. Вавилкин, засовывая расписку в красную папку, встал тоже.

— Можете идти к писарю, — сказал он, не глядя на Чеботарева.

Петр вышел в коридор. Или от переживаний, или еще от чего — затуманило голову. Показалось, что вот-вот упадет от непосильной ноши. А сбросить ее нельзя. Ее надо нести… И минутная радость, что нашел свой полк, совсем заглохла в нем. «Эх, судьба!» — горько подумал он и пошел, медленно переставляя ноги, навстречу этой самой судьбе…