Судьба — солдатская

Красивый был этот день — Первое мая! Да и не только он — вся жизнь, находящаяся сейчас там, по ту сторону роковой черты, которой перере́зала судьбы людей начавшаяся война, представилась Чеботареву сплошным потоком счастья. Но ему и теперь, когда война уже шла, казалось еще, что оно, счастье, все-таки не оставит человека.

Пока бойцы и младшие командиры свертывали ротное имущество, получали все, что следовало получить, в клубе со средними и старшими командирами полка было проведено совещание.

Грузный, в летах уже командир полка изложил густым, в меру сильным голосом обстановку, сложившуюся на границе. Он говорил о том, что фашистская Германия, нарушив пакт, вероломно напала на нашу страну, о том, что у нас хватит сил и энергии нанести ей сокрушительный, беспощадный удар. Полковник сообщил и о том, что по всей стране сейчас идут митинги и советский народ, как один человек, клянется в верности своему Отечеству, своей родной Коммунистической партии и ее вождю товарищу Сталину и готов взять в руки оружие и вместе со своей славной Красной Армией встать на защиту социалистических завоеваний, не жалея ни крови, ни жизни.

Об обстановке на границе, кроме того, что передали из корпуса, полковник ничего не знал. Поэтому он сказал далее о задаче, которую должен выполнять полк на ближайшее время. Батальон Похлебкина рассредоточивался поротно в деревнях севернее и северо-восточнее Пскова — полковник провел пальцем по висевшей карте-двухверстке, указав район рассредоточения, — а все остальные подразделения должны были занять позиции по Рижскому шоссе в районе Псковского укрепленного района (УР).

Выступил и комиссар полка. Он больше касался морали, долга, ответственности каждого перед народом, перед партией и правительством, перед идеями, за которые наши отцы и деды проливали кровь в классовых битвах. А завершил он свое выступление таким образом:

— Надо личным примером, выдержкой, спокойствием укреплять боевой дух красноармейцев. В мирное время, знаете, полк был не на плохом счету. Значит, задачу выполнить можем. — Он поднял глаза, передохнул, обвел всех взглядом, в котором были и мудрость старого человека, и суровость бойца, и отцовская доброта. — Война — это испытание нашей закалки, нашего мужества, нашей верности, нашего умения воевать… а учиться воевать время у нас было, и кое-чему мы научились… Не спасуем, думаю. — И сурово: — На это и нацеливать личный состав. — Комиссар посмотрел на командира полка, проговорил: — С политсоставом на эту тему я буду еще беседовать. Собрания проведем — партийные, комсомольские. Митинг… — и отошел в сторону, дав понять, что у него все.

Командир полка предложил задавать вопросы. Через несколько минут из заднего ряда послышался голос лейтенанта Варфоломеева:

— А как с семьями? В глубокий тыл их будут отправлять или нет?

У многих этот вопрос вызвал улыбку. Похлебкин выговорил Холмогорову шепотом:

— Несерьезные у вас командиры. Что он с таким вопросом суется?

Командир роты неопределенно пожал плечами — так, что можно было понять: примет к сведению.

— О каком еще глубоком тыле может идти речь? — вскинув седую голову, чуточку насмешливо загудел в зал командир полка. — Псков — это уже глубокий тыл. О наших семьях нечего заботиться. Это вдоль границы — там семьи временно, очевидно, будут эвакуированы глубже в тыл. — И в тишину: — Кто еще?

— Ас семьями повидаться, значит, не придется?

— Не придется. — Полковник поглядел на ручные часы: — Через полтора часа выступаем.

Командир третьего батальона спросил тревожным голосом:

— А как там УРы? Восстанавливать, что ли, их будем?

Полковник, сцепив за спиной руки, несколько минут ходил перед столом и молчал. Зал, затаив дыхание, прислушивался к шарканью его старческих ног и ждал, когда он заговорит. А полковник, видно, никак не мог собраться с мыслями и молчал.

Дело в том, что после того, как Прибалтийские республики присоединились к СССР, началось укрепление границы, переместившейся на запад. Было решено Псковский и Островский укрепленные районы и другие, оказавшиеся в глубоком тылу, демонтировать. Вдоль новой государственной границы воздвигались такие укрепрайоны, которые требовали еще большего количества средств и техники. К сожалению, к началу войны достроены они не были. Это полковник знал. Но он знал и то, что в приказе ничего не говорилось о спешном приведении Псковского укрепрайона в надлежащий вид. Полк выдвигался в укрепрайон, очевидно, временно и должен был потом куда-то передислоцироваться. Но заданный вопрос смутил полковника. Он вдруг подумал: «А что, если нашим частям не удастся сразу прорвать фронт противника вдоль границы, больше, если противник, развивая временный успех, частично вклинится на нашу территорию? Что тогда? — И ответил сам себе: — Тогда военные действия неизбежно переместятся на территорию между старой и новой государственными границами. Имея по старой границе подготовленные укрепленные районы, территорию, находящуюся перед ними, можно превратить как бы в предполье. И это предполье явилось бы на данный момент полосой, на которой изматывались бы основные ударные силы врага. А благодаря этому вскоре возник бы благоприятный момент для нанесения по противнику генерального удара… — Полковник стер ладонью с большого лба выступившие капли пота, оглядел зал и вдруг оборвал свою мысль: — В штабе военного округа, не говоря уже о генштабе, лучше знают, что делать со старыми УРами и как проучить врага».

Командир полка отыскал глазами комбата, задавшего вопрос.

— Из приказа по полку узнаете все, что надо делать, — назвав комбата по имени-отчеству, ответил наконец он.

Вопросов больше не задавали. Командиров распустили по подразделениям.

Похлебкин шел с командирами своего батальона. Все молчали. Молчал и он. Заметив, что пряжка поясного ремня у Варфоломеева, сползла на бок, майор сказал, подчеркнув каждое слово:

— Лейтенант Варфоломеев, вы совсем забыли, что находитесь в армии. Командиру полка задали несуразный вопрос — все командиры батальона краснели за вас. Сейчас идете, будто у себя дома. Поправьте ремень!

Холмогоров глядел, как лейтенант поспешно поправляет ремень, и думал о Похлебкине: «Зоркий же, все видит». Еще на совещании, выслушав замечание комбата, он решил: как вернутся в роту, Варфоломеева отругать, а тут ему стало жаль его, потому что командир он был умный, хотя и невезучий. «Другие уже ротами командуют, — размышлял Холмогоров, — а этот со своим прямым характером да честностью… И дети, семья обременяют его — четверо… Попробуй прокормить такое воинство…»

Глухо повернулся полк. Сотрясая плац, ударил по земле строевым шагом первый батальон — батальон Похлебкина — и направился к воротам мимо игравшего марш полкового оркестра, мимо полыхающего на ветру знамени.

И звуки труб, и строевой шаг, и развевающееся на ветру знамя в первую минуту показались Чеботареву лишними. Но эта торжественность, никогда не волновавшая так раньше, вдруг захватила Петра, заставив колесом выпятить грудь, шире развернуть плечи и забыть о прошлом. Он даже подумал: «На войну так на войну!..» И от этого его лицо сделалось сосредоточенным, глаза посуровели, и он стал видеть только пилотку шагавшего перед ним сержанта Курочкина.

За проходной батальон свернул направо.

Тротуары были запружены людьми, и состояние у Чеботарева сразу сменилось другим: Петр вспомнил о Вале, и глаза его лихорадочно забегали по лицам провожающих и зевак.

Весь город, казалось, высыпал на проводы. Не было только Вали, и сердце у Петра защемило.

Приближались к вокзальной площади, а он все ждал, что вот из толпы на тротуаре выскочит к нему она. Но, нет… Жены командиров давно уже шли рядом со своими мужьями. Подбежало немало и девчат к красноармейцам. Зоммер, выйдя из строя, шагал с Соней. Взявшись за руки, они взволнованно о чем-то говорили. Петра от них отделяло три ряда бойцов. Хотелось спросить, что с Валей, почему не пришла, и не мог. Подумал о ссоре. Глаза снова забегали по столпившимся на тротуарах людям… Когда батальон, пройдя площадь у вокзала, сворачивал на дорогу к Крестам, чья-то легкая рука легла на плечо Петру, и он, уже не ждавший появления Вали, сразу понял: она.