Страница 2 из 14
Тот ответил не сразу. Переложив на другое колено ружье, достал из кармана кисет, неторопливо скрутил папиросу и, задымив, внимательно посмотрел вокруг.
— Не иначе, как придется подаваться за Аян, — сказал он.
— За Аян! — передернул плечами Кирилл. — Туда в прошлогоднесь ходили. По сотне на ружье, а разве это добыча?
«Тебе с твоим старым хрычом и этого давать не надо бы, тунгусы за самогон больше принесут», подумал Егор, но вслух сказал:
— Добыча не добыча, а рассчитывать на большее в этом году кажется не приходится. Что мы видели за два дня?
— Пять или шесть гойн.
— Шесть. Если бы тут была белка, гойны торчали бы на каждом дереве. Нет, теперь пожалуй и за сотню спасибо скажешь.
— И куда только девается зверь? Белки год от году становится меньше…
— Чорт лешему все в карты проиграл, — показал белые зубы Егор. — А мы мало ее переводим? Ты сотню, я сотню… Однако стой, — вдруг оборвал он, взглянув на собаку, — чего это она?
Лайка что-то почуяла. Поднявшись с земли, она сторожко поставила короткие уши и, втягивая носом воздух, стала зорко осматриваться по сторонам. Постояв так и вся напружинившись, осторожно двинулась вдоль опушки. Ткнулась к одному дереву, к другому и вдруг застыла с поднятой кверху мордой, кося глазами в сторону охотников: на голой лиственнице, распушив хвосты, беззаботно прыгали три белки.
— Легки на помине, — кивнул на зверков Кирилл и потянулся рукой к ружью.
— Оставь, — остановил его Егор, — Рано еще, линяют. Да тут их целый табун, смотри…
Охотникам достаточно приходилось иметь дело с этими маленькими зверками — предметом их постоянных вожделений, но то, что они увидели тут, заставило их широко открыть глаза. Ближайшие деревья, словно виноградник осенью, были сверху донизу унизаны пушистыми гроздьями. Это были белки, появившиеся из леса точно по волшебству. Перепрыгивая с ветки на ветку, они заполнили всю опушку. Собака растерялась: громко лая, она бестолково заметалась между деревьями и вдруг остановилась, не зная, что предпринять. Откуда. это? Ей никогда не приходилось сталкиваться с таким обилием дичи.
А количество зверков продолжало увеличиваться, словно их горстями выбрасывала из леса какая-то невидимая рука. Скоро на деревьях не стало уже хватать места. Тогда белки стали спрыгивать на землю, не обращая ни малейшего внимания ни на собаку, ни на людей. Пугливые и осторожные в обычное время, теперь они приближались к своим извечным врагам на расстояние вытянутой руки. Похоже было на то, что все это не было простой случайностью. У маленьких зверков была какая-то определенная цель, владевшая ими настолько, что все остальное для них перестало существовать.
Несомненно это так и было. Зверки на опушке не задерживались, они шли вперед. Это был один из тех великих походов, которые белки, как и все грызуны, собираясь в тысячные стаи, предпринимают время от времени в поисках мест, богатых кормом.
Наблюдая редкое зрелище, охотники не двигались, но собаке надоело оставаться в бездействии. Придя в себя, она яростно стала бросаться на скакавших по земле зверков. Белки ловко увертывались от ее зубов и сплошным рыжебурым потоком, как лава при извержении, неуклонно двигались все вперед и вперед. Выливаясь из леса, они шли на болото. Грациозно подскакивали, прыгали с кочки на кочку, пушистыми гирляндами повисали на сухостойных лиственницах. И так их прошла не одна тысяча. Но вот ряды беличьей армии стали редеть, проскакал арьергард — стая старых белок штук в сто, а затем все прекратилось. Зверки исчезли так же быстро, как и появились
Солнце вырвалось из-за облаков, прошло с дозором по опушке, ощупало болото и, точно не желая скатываться за горы, уцепилось золотыми лучами за верхушки сосен.
— Вот так штука, — первым заговорил Кирилл, блестя глазами. — Как с неба посыпались.
— Они остановятся там. — ткнул Егор рукой в поднимавшийся за болотом темный увал.
Охотники долго еще смотрели в ту сторону, где скрылись четвероногие путешественники, а затем взялись за мешки. Лайка с унылым видом поплелась сзади. В чем тут причина? Она никак не могла осмыслить происшедшего: столько было дичи, а между тем ее хозяин не сделал ни одного выстрела. Это было выше ее понимания.
Когда вошли в лес. Егор сказал:
— Вот и с добычей теперь будем.
— Это ты о Черной Гриве? — спросил его спутник.
— Дальше белки не пойдут.
— А как ты туда попадешь? Топь.
— С заморозками окрепнет.
— Да ты никак в самом деле туда собираешься? — удивленно вскинул глаза Кирилл.
— А что же такое? Такой случай бывает раз в сто лет. Сот пять на ружье можно взять.
— Так-то оно так, а страх-то какой…
Егор приостановился и с презрительной усмешкой посмотрел на спутника.
— А ты видел когда-нибудь этот страх?
— Видать не видал, а рассказывают же, — пробормотал Кирилл.
— Рассказывают, рассказывают… Если слушать все, что рассказывают бабы да старики, так пожалуй и в лес ходить не стоит…
Егор поднял сухой сук, переломил его на две части и, швырнув концы в разные стороны, коротко отрезал:
— Ты как хочешь, а я на Черную Гриву пойду, что бы про нее ни рассказывали…
И быстро зашагал вперед.
Были и небылицы
А рассказывали про Черную Гриву многое. С Аян-горы в ясную погоду это место было видно хорошо: болота среди тайги, как лысина среди волос, а в центре болот — темная горбина. На дальнем конце горбины-острова две острых скалы, но если всмотреться внимательнее, сходство получается полное: остров — это крутая холка горячего скакуна, а скалы — его уши.
— Давно это было. Скакал по лесу конь, ростом выше столетней сосны. Наскакал на хойкту и не захотел свернуть. Горы брал, через реки перепрыгивал, а тут вдруг отступить перед каким-то болотом. Взвился вороной скакун и пошел чесать. Скачет, только ветер свистит, лоснятся на солнце взмыленные бока. Месит горячий скакун липкую тину. Сначала она доходила ему лишь до колен, потом к брюху стала подбираться, а как вышел на середину болота, так и крестца не стало видать. Одуматься надо бы, назад повернуть, да не хочет сдаваться горячий конь. Скачет. Из ноздрей клубами пар идет, все болото облаками покрыл, а дыхание у коня, что твой ураган: дохнет — и деревья валятся. Сошлись две силы: одна живая, горячая — конь исполинский, другая мертвая — липкая тина; какая верх возьмет? Победил бы конь, беспременно победил бы, потому живое всегда сильнее мертвого, да уж очень напорист был, не хотел с прямого пути свернуть. Ногам уже опереться не на что, по шею бултыхается, а все не хочет сдаваться. Наконец стал ослабевать. Видит: жадно вцепилась в него тина проклятая. Заржал тогда скакун вороной, словно на помощь призывая кого, да тиной и подавился. Нового скачка уже сделать не мог, потащила его вниз трясина жадная, но всего поглотить не могла. И остались над болотом шея крутая, гривой поросшая, да уши торчком…
Так, уснащая свою речь рассуждениями о живой и мертвой силе, рассказывает о происхождении болотного острова дед Капитон — хранитель таежных былей и небылиц. А заканчивал он рассказ обычно такими словами:
— Отсюда и название — Черная Грива. Остров всегда черный, когда ни смотри. Конский волос кедрачом пошел. Одолела трясина скакуна, а только не совсем — конь и поныне живой. Дышит в тине. Посмотри когда на трясину — увидишь: плюется она грязью. И зимой не везде замерзает. Это от коня, а только близко к нему не суйся. Не любит, когда могилу его тревожат…
И точно: заказан был охотникам путь на Черную Гриву. Были смельчаки: Никишка-заячья-губа, да лохматый Селиван, бесстрашный медвежатник. Пошли они на Черную Гриву вдвоем, а назад ни один не вернулся. После них пытался еще Никанор, но этому пришлось вернуться, далеко не доходя до запретного места. Встретил на первом болоте медведя. Выстрелил охотник, соблазнившись добычей, а зверь-то заряд ему и вернул. Ружье разорвалось. Взвыл человек от боли, а медведь стоит, загородив дорогу и… смеется, по-человечьи смеется: «На Черную Гриву собрался? Так вот получи»… В деревню Никанор прибежал с культяпкой вместо левой руки и без ума. Рехнулся парень от такого случая.