Страница 28 из 31
Покурив трубку, Чжан-бао и Маха нарезали ножами древесных веток и принялись укреплять их по бортам лодки, оставляя открытыми только нос и корму. Когда они кончили эту работу, последние отблески вечерней зари погасли совсем, воздух заметно потемнел, и на землю стала быстро спускаться темная ночь.
— Капитан, — обратился ко мне Чжан-Бао, — твоя сиди тихо, говори не надо.
Затем мы разместились так: сам он сел впереди с ружьем, я посредине, а удэхеец — на корме, с веслом в руках. Шесты были положены по сторонам, чтобы во всякую минуту они были под руками. Когда все было готово, Маха подал знак и оттолкнул веслом челнок от берега. Лодка плавно скользнула по воде. Еще мгновение, и она вошла под тесные своды деревьев, росших вперемежку с кустарниками по обоим берегам протока. Удэхеец два раза гребнул веслом и затем предоставил утлую ладью нашу течению. Не вынимая весла из воды, он легким, чуть заметным движением руки направлял лодку так, чтобы она не задевала за коряжины и ветви деревьев, низко склонившихся над протоком.
Ночь была необычайно тихая. В великом безмолвии чувствовалось какое-то напряжение. Словно это был совсем другой мир, таинственный и мрачный, полный едва уловимых звуков, которые зарождались где-то в отдалении и с подавленными вздохами замирали поблизости.
Чжан-Бао весь превратился в слух и внимание; я сидел неподвижно, боясь пошевельнуться; удэхейца совсем не было слышно, хотя он и работал веслом. Лодка толчками продвигалась вперед, легонько покачиваясь на воде. Впереди ничего не было видно, и в тех случаях, когда мне казалось, что проток поворачивает направо, удэхеец направлял лодку в противоположную сторону или шел прямо на кусты. Туземец хорошо знал эти места и вел лодку по памяти.
Один раз Чжан-Бао сделал мне какой-то знак, но я не понял его. Вслед затем Маха положил мне весло на голову и слегка надавил им. Я сообразил в чем дело и едва успел нагнуться, как совсем близко над головой пронесся сук большого дерева, растущего в сильно наклоненном положении. Лодка нырнула в темный коридор; одна ветка больно хлестнула меня по лицу. Я закрыл глаза; кругом слышался шум воды, и вдруг все сразу стихло. Я оглянулся назад и среди зарослей во мраке, не мог найти того места, откуда мы только что вышли на широкий спокойный плес. Он показался мне сначала озером, но потом я ясно различил оба берега, покрытые лесом. В это время Чжан-Бао легонько толкнул челнок рукою в правый борт; удэхеец понял этот условный знак и тотчас повернул лодку к берегу. Через минуту она тихонько скрипнула дном по песку. Я хотел было спросить, в чем дело, но, заметив, что мои спутники молчат, не решился говорить и только осторожно поправил свое сидение.
Берег, к которому мы пристали, был покрыт высокими травами. Среди них виднелись крупные белые цветы, должно быть пионы. За травой поднимались кустарники, а за ними — таинственный и молчаливый лес.
Вдруг вправо от нас раздался шорох, настолько явственный, что мы все трое сразу повернули головы. На минуту шум затих, затем опять повторился, но на этот раз еще явственнее. Я даже заметил, как колыхалась трава, словно кто шел по чаще, раздвигая густые заросли. При той тишине, которая царила кругом, шум этот показался мне очень сильным. Чжан-Бао приготовил ружье и караулил момент, когда животное покажется из травы, но удэхеец не стал дожидаться появления непрошенного гостя: он проворно опустил весло в воду и, упершись им в песчанное дно, плавным, сильным движением оттолкнул лодку на середину протока. Течение тотчас подхватило ее и понесло снова вдоль берега.
Отойдя метров сто от места первого причала, мы опять подошли к зарослям. Лишь только лодка успела коснуться носом берега, как опять послышался шорох в траве. Тогда Чжан-Бао два раза надавил на левый борт лодки. По этому сигналу удэхеец, отведя немного лодку от берега, стал бесшумно сдерживать ее веслом против воды, время от времени отдаваясь на волю течения. Шум по берегу в зарослях следовал параллельно нам. Стало ясно, что таинственный зверь следит за нашей лодкой. Потом он стал смелее, иногда забегал вперед, останавливался и поджидал, когда неизвестный предмет, похожий на поваленное дерево с зелеными ветвями, поровняется с ним, и в то же время он чувствовал, — быть может и видел, — что на этом плывущем дереве есть живые существа.
Я не спускал глаз с берега и по колыхающейся траве старался определить местонахождение зверя. Один раз мне даже показалось, что я вижу какую-то движущуюся тень, как вдруг Чжан-Бао шевельнулся и стал готовиться к выстрелу. Впереди, шагах в двухстах от нас кто-то фыркал и плескался в реке.
Широкий проток здесь делал поворот, и потому на фоне звездного неба, отраженного в воде, можно было кое-что рассмотреть. Чжан-Бао быстро поднял вверх руку, и удэхеец сразу поставил лодку в удобное для выстрела положение. Благородный олень, стоя в воде, время от времени погружал морду в холодную темную воду, добывая со дна водяной лютик. Лодка, влекомая тихим течением, медленно приближалась к животному. Но вот изюбр насторожился, поднял голову и замер в неподвижной, позе. Слышно было, как с морды его капала вода.
Вдруг в кустах как раз против лодки раздался сильный шум. Таинственное животное, все время следившее за нами, бросилось в чащу. Испугалось ли оно, увидев людей, или почуяло оленя — не знаю. Изюбр шарахнулся из воды, и в это время Чжан-Бао спустил курок. Грохот выстрела покрыл все другие звуки, и сквозь стоголосое эхо мы все трое ясно услышали тоскливый крик оленя, чей-то яростный храп и удаляющийся треск сучьев. С песчаной отмели сорвались кулички и с жалобным писком стали летать над протоком.
Когда все смолкло, Маха направил лодку к тому месту, где был изюбр, но там оказалось мелко. Пришлось спуститься еще на несколько метров, и только тогда явилась возможность пристать к берегу. Оба охотника тотчас пошли за берестой для факела, а я остался около лодки. Прошло несколько минут, а они все еще не возвращались. Вдруг влево от меня зашевелилась трава; мне стало жутко, но в это время послышались голоса. Я поборол чувство страха и пошел навстречу своим спутникам. Разжегши принесенное березовое корье, мы пошли посмотреть, нет ли крови на оленьих следах. Крови не оказалось. Значит Чжан-Бао промахнулся.
Придя назад к берегу, Маха положил факел на землю и бросил на него охапку сухих веток. Тотчас вспыхнуло яркое пламя, и тогда все, что было в непосредственной близости, озарилось колеблющимся красным сиянием. Побежденный ночной мрак отступил на время в лес, но каждый раз, когда замирал огонь, он мгновенно бросался к костру и, казалось, хотел проникнуть в самую середину его.
Чжан-Бао и удэхеец набили трубки и принялись обсуждать происшедшее. Оба были того мнения, что зверь, следовавший по берегу за лодкой, был тигр. Китаец называл его «ломаза», а удэхеец «куты-мафа». Тигр спугнул изюбра, который сорвался с места прежде, чем Чжан-Бао выцелил его как следует: поэтому и пришлось стрелять раньше времени. Китаец был недоволен, ругал тигра и в сердцах сплевывал на огонь. Удэхеец волновался, но не потому, что охота была неудачной, а по другой причине: ругань по адресу тигра и плевки в огонь казались ему двойным святотатством.
— А-та тэ-э, манга-мангала би![7] — говорил он нето со страхом, нето с сожалением, поправляя огонь. Своим вниманием к нему он как бы старался парализовать оскорбление, нанесенное плевками китайца.
Чжан-Бао не унимался. И удэхеец уже не на шутку был встревожен поведением товарища. Я увидел, что пришло время вмешаться в разговор.
7
Ай-ай, совсем плохо!