Собачье наследство

За пятнадцать лет он изменился, да и она, наверное, тоже. Лукас всегда представлял себе гнев и горечь, которые переполняют Мэдлин, но время должно было смягчить ее. Он поговорит с Мэдлин, и она увидит, что с Лукасом опять можно иметь дело.

На следующее утро он уже сомневался в своей правоте. Лукас нашел место немного ближе к дому дочери и, пока солнце медленно нагревало улицу, снова стал наблюдать за ним. Главное — дождаться, пока девушка выйдет, потом подойти и позвонить в дверь.

Увы, пожилые дамы из произведений Джейн Остен — это одно, а в резком утреннем свете Лукас не мог не думать о том, что Мэдлин увидит в его возвращении еще одно предательство, которое вернет к жизни давным-давно похороненные воспоминания.

Лукас не знал, как это ему пришло в голову, что отказа от прошлой жизни для Мэдлин будет достаточно. И теперь он боялся того, что, подойдя к этому дому, увидит, как двери закрываются для него навсегда.

Лукас приехал сюда примерно в девять двадцать и сейчас уже начал думать, не ушли ли они раньше, не уехали ли вообще из города. Однако сразу после десяти из дома вышла молодая женщина лет двадцати с небольшим, которая стала подниматься вверх по улице, пройдя мимо его машины.

Она походила на студентку: в руках у нее была папка. Преподавательница музыки? Мэдлин наверняка учила дочь играть на каком-нибудь инструменте. Скорее всего на фортепьяно. Однако Мэдлин вряд ли доверила бы обучение четырнадцатилетней дочери почти такой же молодой девушке. Если это преподаватель музыки, значит, младший ребенок Мэдлин только что провел час, играя на скрипке или пианино.

Поглощенный такими мыслями, Лукас дал волю любопытству. Следующие полчаса он строил картины жизни, которую вели за этой дверью, населял дом воображаемыми семьями, причем всегда — с Мэдлин в центре.

Потом подъехала какая-то машина: раздался звук автомобильного клаксона. Лукас навел объектив на водителя, однако не смог рассмотреть его за отблеском ветрового стекла. Переведя фокус на дверь дома, он успел поймать ее: улыбаясь, дочь вышла и запрыгнула на заднее сиденье автомобиля.

Когда машина поехала в его сторону, Лукас опустил камеру. В салоне были водитель — женщина средних лет — и две девушки сзади. Они болтали друг с другом, и он разглядел лицо дочери. На мгновение показалось, будто она смотрит прямо на него, улыбается ему…

Не отдавая себе отчета в собственных действиях, Лукас вышел из машины, подошел к дому и позвонил в дверь. Почти сразу же внутри началась суматоха. Он не ошибся насчет младшего ребенка: за возбужденными детскими криками послышался мягкий нравоучительный взрослый голос, который, приближаясь, становился все громче. Дверь открылась, перед ним стояла служанка.

— Здравствуйте. Вы говорите по-английски?

Ответ был ясен. Она одарила его снисходительным взглядом, потом произнесла какую-то фразу, которую Лукас принял за просьбу подождать на пороге.

Когда служанка закрывала дверь, он заметил маленького светловолосого мальчугана в длинных шортах и футболке. Тот пытался выглянуть наружу, а встретившись глазами с Лукасом, убежал в дом.

Дверь снова отворилась: перед ним стояла Мэдлин в простом летнем платье красного цвета, волосы собраны сзади в пучок. Ее фигура по-прежнему была безупречна, и лицо осталось молодым, как на той фотографии.

Лукас оторопел от этой красоты. Впрочем, все годы он такой ее себе и представлял. На секунду Лукас лишился дара речи; его появление тоже, видимо, вызвало у Мэдлин шок, потому что и она стояла молча.

— Здравствуй, Мэдлин. Я подождал, пока она уехала.

Чары разрушены, звук его голоса — единственное, чего ей недоставало, чтобы вспомнить все.

— Весьма благородно с твоей стороны. Что ты здесь делаешь, Люк?

— Хотел тебя увидеть, Мэдлин.

Ребенок позвал ее: она машинально, прежде чем ответить, закрыла дверь.

Голос у нее приятный, терпеливый. Лукас понял, что хорошего ждать не следует: закрытая дверь — свидетельство ее желания оградить свой мир, на который у него не может быть притязаний.

— Что ты здесь делаешь? — повторила Мэдлин, снова повернувшись к нему.

Спасти могла только прямота.

— Я хочу увидеть ее. Понимаю, что дал обещание, но я хочу ее увидеть, поговорить с ней. Возможно, она тоже захочет увидеть меня, узнать, кто я такой.

— Мы заключили соглашение. Ты согласился не встречаться с ней — в первую очередь, чтобы уберечь ее от самого себя. И что? По своей эгоистичной прихоти хочешь все разрушить?

— Эгоистичной — возможно. Только не прихоти. Я изменил свою жизнь, Мэдлин. Согласен — недостаточно рано. Однако я сделал это.

Ее голос стал чуть мягче.

— Наша жизнь тоже изменилась, Люк. Мы — семья. Счастливая, прочная. Ты выбрал не то время. Я прошу тебя уйти — не ради меня, ради Изабелл.

— Изабелл?..

Горло сдавило. Лукас не мог поверить, что его до такой степени может потрясти звучание ее имени, услышанного впервые. Всего три слога — как идеально сложенные стихи.

Казалось, Мэдлин ничего не заметила.

— Да, ее зовут Изабелл, и она счастлива. Кроме того, девочка не говорит по-английски, только «пожалуйста», «спасибо» и «привет». Полагаю, ты по-прежнему не знаешь ни слова по-французски?

Лукас покачал головой, чувствуя, что за мягкими интонациями скрываются настоящая злость и глубокая горечь. Он представил себе, как Мэдлин все эти годы ограждала дочь от английского, понимая, какой барьер язык возведет перед ними.

— Итак, скажи мне, Люк: что хорошего выйдет из вашей встречи? Что хорошего — для Изабелл?

Она права. Девочка явно счастлива, и как объяснить, что это не прихоть, если за четырнадцать лет ему ни разу не пришло в голову выучить ее родной язык? Как он мог не подумать об этом?

— Прошу тебя, больше не приходи. Обещай мне.

Лукас не собирался давать никаких обещаний. Он хотел, чтобы Мэдлин пригласила его в дом, рассказала о своей жизни. Хотел обнять ее, помочь снять это летнее платье, почувствовать ее кожу… Никогда не бывает поздно.

— К полудню меня не будет в Париже, — произнес Лукас, поворачиваясь, чтобы уйти.

И услышал, как Мэдлин сказала ему вслед:

— Обещай.

Лукас не ответил, просто пошел к машине, а когда оглянулся, дверь уже была закрыта.

Какая ей теперь польза от его обещаний? И в чем смысл? Если пути назад уже никогда не будет, в чем смысл всего остального?..

Глава 10

На протяжении всего этого черного лета университет был единственным, о чем Элла могла думать, чтобы сохранить рассудок. Но после одной лишь недели занятий она поняла, что возвращаться не следовало. Еще слишком рано. Она думала, что обретет новую жизнь, а все оказалось намного примитивнее, как упражнение «найди десять отличий»: она сегодняшняя против той, которая ушла на каникулы три месяца назад.

Было пять часов. Элла только что вышла с лекции о поэтах-романтиках и влилась в поток, пересекающий кампус: студенты, спешащие на последнюю лекцию или, наоборот, в общежитие. Она достаточно гармонично вписалась в это половодье, но все равно чувствовала себя так, будто она — носитель вируса, о котором никто из окружающих не подозревает.

Определенно внутри ее живет болезнь. Кровь переменчива: то слишком горяча, то чересчур холодна, то наполняет ее неистовым желанием, то, наоборот, ощущением хрупкости и безжизненности — до такой степени, что нет сил подняться с постели. И Элла не в состоянии больше выносить общество — разговоры, знакомых, которые притворяются, будто она им небезразлична, но которым на самом деле нужна лишь пища для сплетен.

Элла заметила Криса, направлявшегося в ее сторону. Он был главным поводом ее возвращения — и главной причиной, почему возвращаться было не нужно. Крис написал Элле прощальное письмо через неделю после того, как навестил ее у Саймона, однако ей хотелось верить, что если она вернется в университет, то они смогут восстановить отношения… или хотя бы остаться друзьями.