Страница 7 из 14
Я гляжу с удовольствием на себя в зеркало и медленно причесываюсь, а потом французским лаком закрепляю элегантный изгиб своего чуба, чуть приподнятого над моими кустистыми бровями. Потом душусь «Кристианом Диором», отчего Мнемозинка хохочет, как ненормальная.
– Ну что, петух гамбургский, надушился как баба, а мне так и не скажешь, чем занимается твоя фирмочка?! – издевательским тоном шепчет Мнемозинка.
– Ах, Мнемозинка, да я же не имею никакого права разглашать государственную тайну, – шепчу я, и серебряными щипчиками ловко выдираю у себя из правой ноздри уже два наросших волосика, надо же, как я зарос! Так недолго у себя и джунгли в носу вырастить! Все-таки за всем телом требуется глаз да глаз, за любой его частичкой!
– Господи, ты, что, всегда так много времени проводишь у зеркала?! – удивляется Мнемозинка, – ведь ты же не женщина, Герман!
– Ах, птенчик, за красотой обязательно все нормальные люди следят, – улыбаюсь я и уверенным движением выдираю еще один волосок из левой ноздри.
– Что же я, по-твоему, ненормальная?! Я женщина, и за собою как ты следить не собираюсь, – возмущается еще громче Мнемозинка, – потому что мне очень дорого свое время! А ты вот тратишь, и сказать стыдно, на какую хрень!
– Между прочим, зря ты это, – вздыхаю я, – за собой всегда надо поглядывать! Причем, каждый божий денек! Стоит о себе хоть на минутку забыть, или хотя бы на один денек, как любой человечик сразу же превращается в ужасного и грязного дикаря! – с улыбкой говорю ей я, и медленно втираю в кожу японский омолаживающий крем с небольшим содержанием золота и стволовых клеток.
– Сейчас ты молода, Мнемозинка, но, глядишь, лет этак, через десяточек ты постареешь, и кожа твоя быстро сморщится, если ты, конечно, не будешь за ней ухаживать! Ухаживать надо за всем, за личиком, за подмышками, за кожей, за волосиками, за ногтями и за…
– По-моему, моя кожа все-равно рано или поздно сморщится, буду я за ней ухаживать, или нет, и рожа тоже, – хихикает Мнемозинка, – а ты, случаем, не голубой, мой милый?!
– Ах, Мнемозинка, моя Мнемозинка, – огорченно вздыхаю я, – а ведь с какой нежной умопомраченной решительностью я к тебе отношусь?! Тут даже и словца для образца моего чувственного отношения к тебе не подберешь-то, а ты обо мне еще так плохо думаешь, эх, да что там говорить, Мненмозинка!
– Да, я уж вижу, с какой ты нежностью относишься ко мне! – снова, как в прошлый раз, возмущается Мнемозинка, – боишься даже дотронуться до меня, словно испачкаться! Эти чертовы перчатки как хирург какой одеваешь! Я, что, грязная или какая-то больная, в самом-то деле?! Ну, что ты молчишь-то, словно в рот воды набрал?!
– Кажется, твои родители приедут в эти выходные, – напоминаю я.
– Да, в выходные, – понемногу успокаивается Мнемозинка.
– Почему бы мне, не купить им домик где-нибудь поблизости, а то они как бы там не замерзли в своем далеком Заполярье!
– Ты, на самом деле, хочешь купить им дом?! – восторгается Мнемозинка, и обнимает меня, и целует, и опять свой препротивный язык сует мне в ротик.
– Мнемозинка, но у меня же хронический насморк, – говорю я, вырываясь из ее жутких объятий, – так недолго и задохнуться можно!
– Все, я больше не буду, – извиняется Мнемозинка, опустив передо мной головку, как провинившаяся школьница.
Я побрызгал в ротик аэрозолем Кацунюка, и уже с удовольствием глажу ее ладошкой по волосикам, успев надеть перчатку на правую руку.
– Эх, Мнемозинка, – шепчу с волнением я, – а можно я тебя побью немного ремешком по твоей божественной попочке?! Всего один только разик?! Один лишь разок?!
– Но мне же больно будет, – испуганно смотрит на меня Мнемозинка.
– Ну, что ты, я ведь совсем чуть-чуть, и не очень сильно, – еще больше волнуюсь я, а сам уже ремешочек из брючек, из шкафчика вытаскиваю, и нежно так провожу своими резиновыми пальчиками по черной кожице ремешка.
Мнемозинка, видя это, уже покорно ложится на кровать и оголяет свою милую добрую, белую как снег, попку, и тут уж я вконец, весь в соитии с нею, то есть, в своей стихиюшке!
Состояние абсолютного безумия, да еще при неожиданном включении странного транса, да еще производящего необыкновеннейший импульсик с глубоким содраганием всего тельца, да еще с проникновением в твое сознание ого-го-какого громадного наслаждения, причиняя Мнемозинке болюшку, но такую сладкую, такую сердечную, что просто слов нет для выражения радости!
О, батюшки, какие бесподобные всхлипы ее, какие нежные стоны, стоны похотливой девки, готовой отдаться тебе когда угодно и где угодно, лишь бы только почивать на лаврах обеспеченного ею скверного блаженства.
– Ай, больно, – плачет моя Мнемозинка, а я делаю еще круче взмах ручкой, движение мое становится еще быстрее и быстрее. Как вихрь, как небесный ураганчик я обрушиваю на Мнемозинку всю силу своей безумной страсти!
– Ай! Ай! Ай! Больно! – плачет Мнемозинка.
– Ну, что, ты, голубушка, ну, еще немножечко! Ну, еще чуть-чуть и все пройдет!
– Больно! – орет Мнемозинка, а у меня от ее крика даже уши закладывает. Однако, наслаждение уже достигнуто. На ее божественной попке кровоточат цветы моего блаженства. Я даже не удержался, и немного лизнул ее теплую кровушку.
– Ну, вот, а ты боялась! Всего и делов-то! – засмеялся я, и снова погладил ее по головке своей резиновой перчаткой.
– Ты извращенец, – с ненавистью поглядела на меня Мнемозинка, переворачиваясь на спину, и сжимая ручки в маленькие кулачки.
– Эх, Мнемозинка, все мы по своему извращаем свою земную сущность, – вздохнул я, опять вдевая ремешок в брючные хлястики, – однако, мне уж пора и на работку. Кстати, я додумался, что твоим папкой с мамакой все же лучше купить двухэтажный домик, этак две тыщи квадратов, да и баньку с бассейнчиком неплохо бы соорудить! А?!
– С бассейном?! – переспросила Мнемозинка, быстро изменяясь в лице.
– Да, с бассейном, да еще с зимним садиком, – подтвердил я, – представляешь, вокруг будут цвести пальмочки в кадках, а в середке будет озерцо с морской водичкой!
– Да, ты просто прелесть, Герман, – нежно проворковала Мнемозинка, – можно я тебя поцелую?! Ну, один только разок?!
Боже мой! Эта чертовка опять засунула грязный язычище в мой ротик! Однако, на этот уж раз я промолчал, хотя чуть было не задохнулся. Ладно, сейчас аэрозолем пройдусь, а чуть позже прополощу рот зубным эликсирчиком, да еще спиртовой настойкой перца, уж больно она хорошо микробы-то уничтожает!
– Поскорей бы приезжали родители, – Мнемозинка так мечтательно заморгала глазками, что мне опять захотелось пройтись ремнем по ее милой попке, но надо было уже убегать.
– Мнемозинка, пообещай мне, что ты теперь всегда будешь мне давать бить себя по попке! Ведь это же совсем не больно?! – испытующе я взглянул на нее.
Мнемозинка на какое-то мгновенье вздрогнула, и даже немного всплакнула.
– Если тебе, Герман, этого так хочется, то я, конечно, не против, – еле выговорила она, изображая на личике страдальческую улыбку.
– Ну, вот и ладушки, – обрадовался я, – так что сегодня вечерком опять будь готова!
– Для тебя, Герман, я всегда готова, – облизнула губки Мнемозинка, и было непонятно, то ли она издевается надо мной, то ли на самом деле соглашается.
– Только на этот раз будет не ремень, а плеточка, – поправляя на себе галстучек, прошептал я, глядя с восторженным придыханием, как обессиленная от напряжения Мнемозинка уже покорно опускается на кроватку.
– А лучше всего это сделать сейчас, – неожиданно возбудился я, и, вытащив из шкафчика свою заветную плеточку из свиной кожки, и оголив ей попку, с наслаждением исхлестал в кровь ее ягодички.
Мнемозинка зарыдала, глупая, и чтобы никак не встревожить ее криком соседей, я засунул ей в рот край подушки, который она тут же ухватила от боли красивыми зубками.
– Хорошо, Мнемозиночка! Даже очень прекрасно! – задыхаясь от счастья, прошептал я, взмахивая плеточкой, – еще чуть-чуть потерпи, пожалуйста, ради нашего семейного счастья! И очень скоро ты его обязательно получишь! Ей-Богу, получишь! Ах, Мнемозинка! Моя Мнемозинка, ты просто картинка!