Страница 20 из 33
— На помощь! Спасите! — вопит Уппа.
Но что это? Стадо пришло в неистовство. Потрясая хоботом, слоны разбегаются во все стороны. Уппа с ужасом постигает смысл их гневного вопля:
— От него пахнет человеком! Он забыл заветы джунглей! Он стал рабом белых врагов! Его дыханье отравлено смертью!..
В то же мгновение трясина смыкается над головой Уппы. И это уже нестрашно. Уппа доверчиво погружается в ее мягкие глуби, словно в постель из трав, словно в тень листвы родных джунглей.
На мгновенье он ощущает свое тело. Оно странно неподвижно и стало воздушно легким, как те голубые дымки, которые он видел на заре над лесной рекой.
Еще миг — и он не ощущает уже ничего.
Все кончено…
На следующий день, часов в восемь утра пассажирский поезд, подходивший к городу, был задержан стрелочником. Поднялась тревога. Солдаты поездной охраны, схватив ружья, выскочили на полотно и застыли в изумлении перед громадным трупом слона, перегородившим путь.
— Ну и история! Дернуло же его притащиться из джунглей на полотно и здесь издохнуть! — дивились солдаты.
— Недурно бы попользоваться клыками, — заметил кто-то.
Вооружившись веревками, солдаты начали стаскивать тушу с путей в канаву.
На фоне жгуче синего неба над трупом лесного великана роилась стая птиц. Коршуны и марабу кричали радостно и жадно:
— Сколько тут мяса!.. Тут для всех нас хватит еды!..
Наконец туша была убрана. Поезд сопя и фыркая, двинулся дальше, и птицы приступили к погребальному пиршеству…
Полярные трагедии: Тайна двух норвежцев.
Очерки Ал. Смирнова.
I. Навстречу неведомому.
В эту ночь, с 11 на 12 сентября 1919 года, на «Мод» никто не смыкал глаз. Трещины во льду с каждым часом увеличивались, и капитан был убежден, что утром удастся покинуть бухту. Конец восьмимесячному ледяному плену!
С тех пор как судно покинуло берега Норвегии прошло уже больше года, а до цели еще так далеко, что нельзя было даже приблизительно сказать, когда она будет достигнута. Предстояло сделать еще несколько сот морских миль к востоку, и только тогда судно попадет в течение, которое вместе со льдами понесет его к Северному полюсу.
И вот, когда стало известно, что капитан посылает двух матросов, Тессема и Кнудсена, с донесением в Норвегию, между бухтой Мод[17], затерявшейся в скалистых извилинах угрюмого Таймыра, и фиордами Скандинавии, где не умолкает шум прибоя, протянулась незримая нить. В то время как одни вооружились карандашами и принялись за писание писем, другие занялись собаками и санями, нагружая их съестными припасами. Путь, который предстояло совершить Тессему и Кнудсену, был не близок, а главное, в первой своей части совершенно не исследован. Известно было только то, что до острова Диксона, от которого судно отделяла тысяча километров, они не встретят ни одной живой души, а потому им надо было рассчитывать только на самих себя.
Время шло. Отгорели сполохи северного сияния, и ночной мрак стал уступать место короткому дню. Темный полог неба бледнел, одна за другой гасли звезды, а там, где должно было появиться солнце, кто-то развешивал пурпуровый занавес. Когда над краем ледяного поля показалось солнце, сборы были закончены, и к этому времени трещины вокруг судна превратились в настоящие каналы. Можно было отправляться в путь: судну — на восток, людям с санями — на запад. Те и другие — навстречу неизвестному. Непродолжительный прощальный завтрак в каюте — и все спустились на лед, где нетерпеливо повизгивали запряженные в сани собаки.
— Ну, кажется, все в порядке, будем сниматься, — сказал Тессем, в последний раз осматривая запряжку и закидывая за плечи ружье. — Счастливого вам плавания.
— Поскорей добраться до полюса, — добавил Кнудсен.
— А вам поскорей увидеть Норвегию.
— Счастливый путь!
— Привет родине!
— До встречи в Осло!
Вожак упряжки натянул постромки, и сани тронулись. Двое людей стали удаляться по направлению к берегу. С палубы еще долго кричали пожелания, махали шапками, но вот путники превратились в точки, а затем и совсем исчезли. Матрос Якобсен оторвал взгляд от ледяного поля и задумчиво сказал:
— Вот и ушли, на двоих стало меньше… По правде сказать, я им немного завидую.
— К весне будут дома, — заметил его сосед.
— Это как сказать, — процедил сквозь зубы старый Лapc. — Путь не близкий, а чорт знает, что может случиться в этих местах.
— Заткнись, брюзга! — набросился на него Якобсен. — Ты вечно каркаешь, как старая ворона.
Ларс усмехнулся и не спеша набил свою трубку.
— Я вовсе не каркаю, — возразил он, — а хочу сказать только то, что когда тебе придется итти по таким местам как эти, не торопись заказывать к своему приходу кофе — может остыть…
Помолчал и добавил:
— Ты в полярном плавании впервые, а я в третий раз. Знаю, как путешествовать в этих проклятых снегах…
II. Боцман Бегичев.
Зима в том году была необычайно суровая даже для мест, помеченных семидесятой параллелью. Обитатели поселка Дудинки, затерявшегося в устьях Енисея, говорили, что таких бурь и морозов уже не было больше двадцати лет. Поселок был невелик — два десятка бревенчатых изб и несколько юрт, населенных частью русскими, частью якутами. Единственным занятием дудинцев являлась охота, а потому все они были отличными следопытами. Но даже среди этих бывалых людей был человек, которому принадлежало исключительное место. Это был боцман Никифор Алексеевич Бегичев.
— Такого охотника у нас еще не было, — говорили про него дудинцы. — Да что у нас! Таких людей, пожалуй, не много найдется и в других местах.
Слово «боцман» прилипло к Бегичеву не даром — эту должность он занимал в молодости на шкуне «Заря», совершив на ней полярное плавание под начальством барона Толя. Впоследствии, когда Толь пропал со своим судном во льдах, Бегичев ходил на его поиски. А после этого Север навсегда его покорил: вернувшись из экспедиции, он выбрал местом постоянного жительства поселок Дудинки. Отсюда он мог время от времени совершать походы за белыми медведями в ледяную пустыню, да и вокруг было немало таких мест, которые обозначаются на географических картах белыми пятнами. Короче говоря, Бегичев был не только охотник, но и самобытный путешественник-исследователь, каких немало на далеких окраинах нашего Союза.
Поэтому назвать поселок Дудинки постоянным местом жительства Бегичева можно только условно. Он задерживался там ровно столько времени, сколько надо было для реализации добычи и приготовления к новому походу. Погода и времена года его не останавливали. Зимой его можно было видеть с упряжкой собак на ледяных равнинах или кочующим на оленях по тундре, а летом — на борте баркаса в плавании по Енисейской губе и даже в самом море. Тундра, безграничные просторы льдов и воды — вот что было подлинным домом этого человека.
— Самым ужасным наказанием для меня было бы просидеть несколько месяцев на одном месте, — говорил Бегичев дудинцам, когда они удивлялись его непоседливости. — Я чувствую себя хорошо только тогда, когда надо мной нет потолка.
Свой край Бегичев знал так же хорошо, как свою могучую пятерню, а пятерня его действительно была богатырская. Как-то на охоте медведь подмял под себя одного из охотников. Стрелять в зверя было рискованно, так как можно было задеть человека. Недолго думая, Бегичев вскочил верхом на медведя, оттянул за уши его морду, потом взял одной рукой, одетой в рукавицу, за нижнюю челюсть, другой — за верхнюю и разорвал медвежью пасть. Товарищ был спасен, а медвежья шкура присоединена к охотничьим трофеям.
17
Так Амундсен назвал бухту, в которой перезимовал.