Страница 6 из 35
Единственное наследство, которое оставили Дамеа его родители, была пирога и право ловли жемчуга. Амама присоединилась к нему в качестве компаньона по ловле и в течение последних двух сезонов сторожила пирогу, пока он нырял, помогала ему справляться с лодкой, чистить и прибирать раковины. За это время они нашли три крупных жемчужины, не говоря о мелочах, жемчужинах уродливой формы и раковинах. Им необычайно везло, и их улов был целым состоянием для Миланти, так как он с первого взгляда распознал в Дамеа хорошего водолаза и простодушного малого и принялся действовать согласно этому. Жемчуг и раковины — все переходило в руки Миланти в обмен на коробки карамелек и сигар, бусы для Амамы, шелковые сорочки, — и в результате Дамеа еще оказался в долгу, в тяжелом долгу, по словам Миланти.
Не удивительно, что появление «Аре-фуры» заставило Амаму печально свистнуть сквозь зубы. Амама обладала более практическим умом, чем Дамеа, ей не нужны были раз'яснения друзей и соседей, чтобы понять, что Дамеа «надувают», и она умудрилась в прошлый мертвый сезон открыть глаза своему другу.
Но в этом было мало толку, в виду того, что счета Миланти на поставленный товар, пересланные почтовым судном до начала настоящего сезона, показывали, что за Дамеа числилось не менее трехсот долларов.
— Он должен был приехать на этом корабле, — сказал Дамеа на местном наречии. — Он будет ждать нас по окончании ловли.
— Миланти, — повторила Амама, — ах, этот Миланти! — Глаза ее гневно засверкали. Она тяжело перевела дух и собиралась уже вслух излить свои чувства, когда громкий крик заставил ее окаменеть на месте.
— Тарана! Тарана! (Раковина! Раковина!).
Быстро замелькал по воздуху от лодки к лодке топор с обвязанным кокосовыми нитями лезвием, пока не достиг пироги, в которой стояла отчаянно размахивавшая руками женщина.
Она схватила топор, размотала нити и нырнула с ним в воду, — ее товарищ, спустившийся в воду первым после перерыва на отдых, был захвачен «большой раковиной».
Так называемая «большая раковина» — двухстворчатая раковина, величиной с небольшую детскую ванну, — находится обычно на дне, покрытом густой тиной. Стоит она почти вертикально, раскрыв свои две створки; рука или нога человека, попавшая в эту ужасную пасть, заставляет ее защелкнуться с громким треском западни, — и неосторожный водолаз пойман. В Тахеу подобные несчастные случаи — большая редкость, но их так боятся, что всегда имеется наготове топор или большой нож, который обычно берут с собой на ловлю.
Амама, твердо держа в руке передний из шестов, которыми управляют лодкой, и Дамеа, положив руку ей на плечо, наблюдали, пока вода не расступилась и из нее не показалась женщина, втаскивавшая своего товарища на борт колыхавшейся лодки. Левая рука его исчезла, и женщина крепко держала его за предплечье, чтобы остановить кровоизлияние.
Амама вздохнула. Это было одно из тех несчастий, которые — она всегда так боялась! — могли случиться с Дамеа. Внезапно она опять вспомнила о Миланти, — о Миланти, не подвергающемся никогда никакому риску; о Миланти, бравшем все и дававшем так мало; о Миланти, который будет ожидать их на берегу, когда они вернутся. Но она ничего не сказала, и, докурив папироску, Дамеа снова принялся нырять в поисках жемчужин.
Два часа спустя Дамеа прекратил свою работу на этот день, и они принялись вскрывать выломанные им за день раковины, ибо в Тахеу не разрешалось оставлять устрицы гнить на взморье. Раковину надо было раскрыть и обыскать прежде, чем высадиться, и на берег можно было привозить только пустые раковины[7].
Дамеа счищал каралловую поросль и паразитов с раковин; Амама, сидя против него, клала каждую сросшейся частью на доски и, искусно всунув нож, перерезывала сдерживающий створки мускул. Раковина сейчас же раскрывалась и, вырезав устрицу, девушка привычными пальцами перебирала ее в поисках жемчужины.
Сегодня им не везло, но обстоятельство это их мало тревожило. Они по опыту знали, что ловля жемчуга — самая трудная из всех работ и похожа на азартную игру.
Амама раскрыла последнюю и самую меньшую из всех раковин и держала устрицу в руке, перебирая ее пальцами; вырвавшийся у нее слабый сдержанный крик заставил Дамеа оторваться от якорного каната, который он только что собирался тянуть.
— Ах, посмотри-ка! — закричала Амама.
Наклонившись вперед и взяв устрицу в пальцы, Дамеа нащупал в глубине мяса что-то, напоминающее камешек; едва переводя дух, он стал наблюдать, как девушка, разделив мясо, выдавила на яркий дневной свет что-то, похожее на сверкающий белый мыльный пузырь — жемчужину гранов в пятьдесят, идеально круглую и совершенную по цвету.
Амама держала ее на ладони и радостно смеялась; ее товарищ, сидя на корточках и положив локоть на снасть, смотрел, не говоря ни слова.
Но их радость быстро омрачилась печальной мыслью — Миланти!
Тогда они начали обсуждать положение. Они не хотели обманывать Миланти; по их расчету, при помощи добытого ими с начала сезона и того, что они еще добудут до конца его, им не только удастся удовлетворить все его требования, но, кроме того, купить еще и те вещи, о которых они давно мечтали, — в числе их была и губная гармония. Однако, они хорошо знали, что стоит только Миланти пронюхать об этом богатом улове, как он его выманит теми особыми чарами, которые ему присущи: по выражению Амамы, «он выговорит ее у них» и оставит их не только без жемчужины, но еще и в долгу у него.
И они решили скрыть свою находку.
— Я спрячу ее на берегу, — сказал Дамеа, пряча жемчужину в опоясывавший его стан и составлявший всю его одежду кусок бумажной материи. — Мы зароем ее у подножья большого дерева, растущего возле двери дома твоего отца, дерева, подобного которому нет на всем Тахеу.
Они вытащили якорь и взялись за весла. Когда они под'ехали к берегу, там собрались уже и другие пироги, и берег начал покрываться толпой.
Среди толпы, действительно, бродил Миланти в своем неизменном пальто из альпага и старой панаме, с вечной сигарой во рту, засунутыми в проймы жилета большими пальцами и большим брилльянтом на четвертом пальце волосатой левой руки.
Он поздоровался с Дамеа, и оба поговорили друг с другом несколько минут. Затем Дамеа при помощи девушки понес раковины, наловленные ими в этот день, в склад, находившийся возле дома Дамеа.
Покончив с этим, Амама направилась домой. Но ее слуха еще коснулись произнесенные шопотом слова товарища:
— Когда взойдет луна…
IV. Когда взошла луна.
Подходя к своему дому, Амама заметила Первиса и Вайзмана за работой на небольшой просеке.
Девушка простояла некоторое время, смотря на двух компаньонов, затем заговорила с ними и поинтересовалась узнать, что они здесь делают. Первис, посмотрев на нее через плечо, громко рассмеялся.
— Что это она там бормочет? — спросил он у Вайзмана.
— Желает узнать, что мы делаем на участке ее отца, — ответил тот.
— Скажите ей, чтобы она убиралась к чорту, — посоветовал Первис.
Амама не стала ждать, чтобы ей перевели эти слова. Первис ее пугал, хотя она видела его только в профиль со скошенными на нее глазами и приподнятой верхней губой, выставлявшей на показ его длинные желтые зубы.
Она пошла дальше, но, дойдя до дома, остановилась на пороге.
Жан Калабасс был дома; он громко храпел. Девушка почувствовала запах водки. Амама села у большого дерева, единственного на Тахеу красного дерева, росшего к востоку от входа.
Она была дочерью Жана Калабасс, но дело обстояло так, как будто Жан Калабасс был ее детищем. Дочь обшивала его, готовила для него и заставляла быть опрятным; она хранила его деньги, когда они у него были; когда это было возможно, удерживала его от глупостей.
7
В Тахеу вылавливаются раковины простые и перламутровые. Простые бывают обычно больших размеров, величиной с суповую тарелку, они очень напоминают тип белых раковин с Таити. Перламутровые раковины попадаются всевозможных величин, весом от нескольких золотников до пятнадцати фунтов в паре. Их имеется три сорта: чисто белые, белые, но окаймленные золотистыми краями и белые с черными краями. Самыми дорогими считаются чисто белые, и цена на них очень высока: от шестидесяти до двухсот фунтов стерлингов за тонну.