Страница 11 из 35
Когда кассира Коплея отправляли в тюрьму, мистер Тримм внимательно прочитал об его от'езде каждую строку, помещенную в газетах. Но кассир Коплей, который был признан судом лишь послушным орудием в руках его, мистера Тримма, не удостоился внимания репортеров: ему были посвящены лишь короткие сухие отчеты.
Совсем другое дело мистер Тримм. На него с самого начала были устремлены глаза всего читающего мира: его манера держать себя на суде, холодные взгляды, которые он бросал на судью, читавшего обвинительный акт, его образ жизни в тюрьме — все это заслуживало целых столбцов в газетах, которые мистер Тримм прочитывал с снисходительной улыбкой.
Жизнь в тюрьме была облегчена ему в пределах возможности, — власть денег проникает даже через стены тюрем. Он жил в большой камере самого широкого коридора, ему приносили обеды из хорошего ресторана.
Может быть поэтому — мистеру Тримму все время казалось, что это вовсе не он приговорен к двенадцати годам тюрьмы, а кто-то другой, а сам он является лишь посторонним зрителем. Тем не менее, он не пожалел денег на то, чтобы всячески помогать мистеру Тримму избавиться от тюрьмы. И, когда однажды вечером его адвокат зашел к нему сообщить, что все попытки добиться кассации потерпели неудачу и что остается только надежда на помилование президента, мистер Тримм сухо оборвал своего адвоката и сказал:
— Оставьте это, Уоллинг, никакой президент меня не помилует. Я не хочу вас задерживать. Прошу вас только позаботиться о том, чтобы завтра для меня, т.-е. для нас, в поезде было оставлено отдельное купе. Покойной ночи, Уоллинг.
«Стальной человек», — говорил про себя Уоллинг, садясь в автомобиль. — «Стальная воля и обширный ум. И они хотят этот ум запереть на двенадцать лет! Преступление!»
Мистер Уоллинг всегда говорил так, когда его клиентов посылали в тюрьму.
II. «Тиски закона».
Когда на другое утро сторож явился в камеру бывшего банкира, чтобы отвести его к надзирателю, мистер Тримм был уже одет и позавтракал.
Надзиратель находился в конторе с другим человеком, которого с первого взгляда можно было признать за полицейского чиновника, и мистер Тримм понял, что это был его провожатый.
— Присядьте, мистер Тримм, — сказал надзиратель нервно, — на одну минуту. Это — помощник шерифа Мейерс.
Мистер Тримм хотел ответить: «Рад познакомиться», но воздержался и только кивнул головой. Мейерс равнодушно взглянул на него своими мутными голубыми глазами. Надзиратель подошел к двери.
— Мистер Тримм, — сказал он, откашлявшись, — я взял на себя смелость послать за извозчиком, чтобы отвезти вас на вокзал. Он приехал и ждет у ворот. Но там собралась уже большая толпа народу, репортеров и фотографов. Я на вашем месте ушел бы из задней калитки, — я велю отпереть ее.
— Благодарю вас, надзиратель, вы очень любезны, — сказал мистер Тримм своим обычным деловым тоном.
Дверь скрипнула, и мистер Тримм увидел, что надзиратель вышел в соседнюю комнату — покрасневший, неуверенный.
— Отлично, — сказал Мейерс, — вы готовы?
— Вполне, — ответил мистер Тримм и направился к двери.
— Подождите минутку, — сказал Мейерс.
Он отвернулся от мистера Тримма и опустил тощую руку в карман плохо сшитого пиджака. В сердце мистера Тримма что-то дрогнуло, и та самая мысль, которая так тихо тикала в его мозгу в течение последних семи месяцев, вдруг зажужжала и зазвенела в его ушах.
Однако Мейерс вынул из кармана только носовой платок, повидимому он хотел вытереть лицо… Но Мейерс и не думал обтирать лицо. Он осторожно развернул платок, как будто в нем было завернуто что-то ценное и хрупкое, а потом сунул платок опять в карман и посмотрел прямо в лицо мистеру Тримму. В руках у него были ручные кандалы с раскрытыми кольцами, на концах которых виднелись острые зубчики.
Вопрос, который постоянно вставал в мыслях мистера Тримма, получил, наконец, ответ.
Бывший банкир встал и с нерешительностью, на которую он до сих пор еще не был способен, протянул свои руки.
Кольца закрылись с легким щелканьем.
Мистер Тримм не оказывал сопротивления.
— Неужели это необходимо, — сказал он, как будто не своим голосом.
— Да, — сказал Мейерс. — Закон не делает ни для кого исключений. Но они вам не будут мешать. Я выбрал самую легкую пару, и они сидят у вас свободно.
С полминуты мистер Тримм стоял, как завороженный, с протянутыми руками, опустив глаза. И в его мозгу промелькнуло прочитанное где-то выражение: «в тисках закона»…
Эти тиски он в первый раз почувствовал на себе, и сознание это причиняло ему почти физическую боль. Лицо его вдруг покрылось испариной. У него в кармане был носовой платок, тонкий, полотняный носовой платок с монограммой. Ему пришлось поднять обе руки и с помощью всех десяти пальцев вынуть платок.
Он опустил руки и несколько секунд пристально смотрел на Мейерса.
— Нельзя ли как-нибудь спрятать эти… эти штучки? — спросил он.
— Можно, — ответил Мейерс. — Вот, как это делается.
Он взял руки своего пленника и наложил кисти каждой из них на кольца наручников, а затем спустил пониже рукава сорочки.
— Вот так. Натягивайте от времени до времени рукава, и ваших браслеток не будет видно. Итак, готовы. Идем.
Когда они вышли на улицу, Мейерс взял под руку своего пленника, так что положение его сложенных рук могло показаться естественным.
Но нью-йоркских репортеров не так легко провести. Увидя банкира и его спутника, один из репортеров, стоявших на углу, дал условный сигнал, другой передал его дальше, и вскоре за мистером Триммом и его спутником гналась целая стая газетных репортеров и фотографов, а за ними толпа уличных зевак.
Не привыкший ходить пешком, мистер Тримм с трудом убегал от толпы. Минутная задержка Мейерса у контролера, проверявшего билеты, отдала шансы в руки преследователей, и мистер Тримм вышел на платформу среди целого потока людей. С трудом пробившись через эту лавину, банкир и его спутник вошли в первый попавшийся вагон. Но взгляды, которые на них устремляли пассажиры, заставили мистера Тримма просить Мейерса перейти в вагон для курящих. Там, в атмосфере, наполненной густым табачным дымом, он и просидел до тех пор, пока судьбе не стало угодно распорядиться с ним совершенно неожиданным образом.
III. Крушение поезда.
— Через два часа будем на месте, — сказал Мейерс, вынимая часы…
Был вечер. Уже темнело. Поезд шел, мерно громыхая колесами.
И вдруг мистер Тримм почувствовал под ногами какое-то странное ощущение. Казалось, что поезд пытался итти вперед и назад в одно и то же время. Передняя часть вагона как будто несколько покривилась и начала подниматься вверх. Послышался скрип, треск, и вдруг Мейерс внезапно исчез куда-то у него из глаз, а пол вагона раздался под ногами. Потом все смешалось в какой-то вихрь, мистер Тримм был точно подхвачен какой-то мощной рукой за шиворот и выкинут вон из вагона. Попав на край насыпи, он медленно скатился вниз и долго лежал на спине в густой осоке.
Сколько времени он лежал там, он не помнил. Крики и стоны раненых и пламя пожара вывели его из оцепенения. Он сначала сел, потом поднялся на ноги и, наконец, сообразил, что перед ним была картина железнодорожной катастрофы, а он сам — одна из жертв.
Среди пассажиров многие отделались легкими ушибами, но паника овладела всеми. Люди бегали взад и вперед и метались без цели, другие разыскивали своих спутников, третьи пытались спасти их из-под развалин горевшего поезда. На мистера Тримма никто не обращал внимания. Постояв с минуту, он сообразил, что ему нужно делать, и вприпрыжку, размахивая перед собой скованными руками, помчался прочь от железнодорожной линии в лес.
Он бежал до тех пор, пока его легкие не отказались работать. Тогда он сел на землю и прислонился к дереву. Он прислушался — никаких звуков, кроме пения птиц. Следовательно, железная дорога далеко, он в безопасности.