Выбор богов

— Нет. Большое спасибо. Мы примем кукурузу и муку, и все остальное, но мы не можем согласиться на помощь роботов.

— Что, в сущности, вы против них имеете? Вы им не доверяете? Они не будут там болтаться. Не будут вам докучать. Они просто расчистят поля, а потом уйдут.

— Рядом с ними мы чувствуем себя неловко, — сказал Красное Облако. — Они не вписываются в наш уклад. Напоминают, что с нами случилось, когда пришли белые люди. Когда мы порвали с прошлым, то порвали полностью. Сохранили всего несколько вещей. Простые металлические инструменты, плуг, большую хозяйственную предусмотрительность — мы больше не живем, сегодня пируя, а завтра голодая, как часто бывало до появления белого человека. Мы вернулись к прежней жизни в лесах, к прежней жизни в прериях. Мы стали жить, полагаясь только на самих себя; нам надо так и продолжать.

— Кажется, я понимаю.

— Я также не уверен, что мы роботам доверяли, — продолжал Красное Облако. — Не до конца. Может быть, те, что у вас здесь работают на полях они, может, и ничего. Однако я делаю оговорки насчет некоторых из диких. Я говорил тебе, не так ли, что их много собралось выше по течению реки, на месте какого-то старого города…

— Да, я помню. Миннеаполис. Вы их видели много-много лет назад. Они что-то строили.

— Они все так же строят, — сказал Красное Облако. — Мы остановились, когда спускались по реке, и поглядели — издалека. Их больше, чем когда-либо, и они по-прежнему строят. Одно огромное здание, хотя на здание оно не похоже. Роботы не стали бы строить дом, верно?

— Не думаю. Во всяком случае, для себя. Непогода не имеет для них никакого значения — они сделаны из какого-то сверхпрочного сплава. Он не ржавеет, не изнашивается, выдерживает практически все. Непогоду, холод, жару, дождь… им все это нипочем.

— Мы там не задерживались, — продолжал Красное Облако. — И держались подальше. Смотрели в бинокль, но все равно увидели немного. Пожалуй, мы были напуганы, чувствовали себя неуютно. И убрались оттуда, как только посмотрели. Вряд ли там есть какая-то реальная опасность, однако мы не стали рисковать.

Глава 4

Вечерняя Звезда шла сквозь это осеннее утро и разговаривала с друзьями, которых встречала по пути. Будь осторожен, кролик, когда щиплешь клевер: рыжая лисица вырыла себе нору прямо за холмом. А ты что стрекочешь, пушистый хвостик, и топаешь на меня лапкой: мимо проходит твой друг. Ты обобрала все орехи с тех трех больших деревьев возле ущелья прежде, чем я успела до них добраться и запасти сама. Ты должна радоваться, поскольку ты самая счастливая из белок. У тебя есть глубокое дупло в старом дубе, и тебе будет там уютно и тепло, когда придет зима, и у тебя везде припрятана еда. Цыпка моя, тебе сейчас не время и не место; почему ты уже здесь, на чертополохе? Тебе еще рано прилетать. Ты прилетаешь к нам, лишь когда в воздухе закружатся снежные хлопья. Ты опередила своих собратьев; тебе будет одиноко, пока они не прилетят следом. Или же ты, как и я, радуешься последним золотым дням перед тем, как придут холода?

Она шла сквозь утреннее солнце, и вокруг нее золотилось и пламенело разноцветное великолепие редколесья. Она видела металлически блестевший золотарник, небесно-голубые астры. Она ступала по траве, когда-то сочной и зеленой, а теперь побуревшей и скользкой. Она опустилась на колени и провела рукой по зелено-алому ковру лишайника, пятнами покрывшего старый, серый валун, и внутри у нее все пело, ибо она была частью всего этого да, даже частью лишайника, даже частью валуна.

Она взобралась на вершину гряды, и теперь внизу лежал более густой лес, покрывавший холмы по берегам реки. Здесь начиналось ущелье, и она стала спускаться по нему вниз. В одном месте из земли бил родничок, и девушка шла по ущелью, а где-то рядом, прячась в камнях, бежал и пел ручеек. Ей вспомнился тот, другой, день. Тогда было лето, холмы покрывала зеленая пена листвы, и на деревьях пели птицы. Она крепко прижала к груди амулет, который несла, и вновь услышала слова, что сказало ей дерево. Все это, конечно, очень нехорошо, поскольку женщина не должна заключать соглашение с предметом столь могучим и величественным, как дерево. Береза, на худой конец, или тополь, или какое-нибудь другое, поменьше, более женственное дерево — это, хоть и с неудовольствием, окружающие могли бы еще понять. Но с ней говорил старый белый дуб — дерево охотника.

Он стоял впереди, старый, в наростах, сучковатый, могучий, но, несмотря на всю свою толщину и мощь, казался припавшим к земле, словно готовый к бою. Листья его побурели и начали сохнуть, однако не успели впасть. Дуб все еще кутался в свой воинственный плащ, хотя некоторые деревья вокруг уже стояли совсем обнаженные.

Она спустилась к нему по склону и, подойдя, нашла в могучем стволе дупло, древесина вокруг которого гнила и отслаивалась. Привстав на цыпочки, она увидела, что в тайнике по-прежнему находится амулет, положенный туда много лет назад — маленькая куколка из стержня кукурузного початка, одетая в лоскутки шерстяной материи. Амулет попортился и потемнел от дождя, просачивавшегося в дупло, однако сохранил свою форму; все еще был здесь.

Так же стоя на цыпочках, девушка положила в дупло новое приношение, аккуратно поместив его рядом с первым. Затем отошла.

— Дедушка Дуб, — сказала она, уважительно опустив глаза, — я уходила, но не забывала о тебе. И долгой ночью, и ярким днем я тебя помнила. Теперь я вернулась, чтобы сказать, что могу снова уйти, хотя и иным образом. Но я никогда не покину этот мир полностью, потому что слишком сильно люблю его.

И я всегда буду тянуться к тебе, зная, что ты будешь знать, когда я протяну к тебе руки, и я буду знать, что на этой земле есть некто, кому я могу довериться и на кого могу положиться. Я тебе искренне благодарна, Дедушка Дуб, за ту силу, что ты мне даешь, и за твое понимание.

Она замолчала и подождала ответа, но его не последовало. Дерево не заговорило с ней, как в тот первый раз.

— Я не знаю, куда отправлюсь, — продолжала она, — или когда, или даже отправлюсь ли вообще, но я пришла сказать тебе об этом. Чтобы разделить с тобой чувство, которое не могу разделить ни с кем другим.

Она опять подождала, чтобы дерево ответило, и не услышала слов, но ей показалось, что могучий дуб встрепенулся, словно пробуждаясь ото сна, и появилось чувство, будто огромные руки поднялись и простерлись над ее головой, и нечто — благословение? — снизошло на нее с ветвей дерева.

Она медленно, шаг за шагом, попятилась, не подымая от земли глаз, затем повернулась и бросилась бежать прочь, вверх по склону холма, исполненная чувства того неизвестного, что изошло от дерева и коснулось ее.

Она споткнулась о корень, петлей торчавший из земли, упала руками на огромный ствол поваленного дерева и уселась на него. Взглянув назад, старого дуба она уже не увидела: между ними стояло слишком много деревьев.

Вокруг тихо, ничто не шелохнется в подлеске, и птиц не видно. Весной и летом их было здесь множество, но сейчас девушка не заметила ни одной.

Они либо улетели на юг, либо находились где-то в другом месте, собираясь в стаи, готовясь к отлету. Внизу, на реке, стаи уток ссорились и шумели на заводях, а заросли тростника кишели черными дроздами, которые свистящей бурей взмывали в небо. Но отсюда птицы улетели, и в лесу стояла тишина, торжественный покой с легким привкусом одиночества.

Она сказала дереву, что, возможно, куда-то отправится, и сейчас задумалась, то ли сказала, что действительно имела в виду, и знает ли она сама об этом столько, сколько нужно знать. Иногда казалось, что она собирается в какое-то другое место — а могло быть и совсем иначе. В ней жило чувство смутного беспокойства, ожидания, покалывающее ощущение, что вот-вот произойдет что-то чрезвычайно важное, но она не могла его определить. Это было нечто незнакомое, даже пугающее для того, кто всю свою жизнь прожил в мире, столь хорошо ему известном. Мир был полон друзей — не только среди людей, но и других: маленькие пташки в лесах и кустарниках, застенчивые цветы, прячущиеся в лесных укромных уголках, стройные деревья, тянущиеся к небу, самый ветер, и солнце, и дождь.