Выбор богов

Но я отвлекся. Возвращаясь к тем четверым, которые явились со мной поговорить. Если они будут заниматься той работой, которую предполагают делать, сказали они, то им необходимо иметь большое количество религиозных сочинений, и поинтересовались, нельзя ли им нас сопровождать, когда мы выезжаем на сбор книг; они, дескать, готовы нам помогать, а мы будем доставлять книги, отобранные для их занятий. В их помощи мы совсем не нуждались, и без того имея достаточно роботов для необходимых работ. Но по какой-то причине, которой я сейчас не понимаю (а может, и тогда не понимал), я согласился. Возможно, потому, что то, чем они собирались заниматься, показалось мне в тот момент более комичным, чем сейчас. Быть может, я тогда даже посмеялся, хотя теперь мне вовсе не до смеха.

Создание нашей библиотеки было гораздо более трудной задачей, чем я ожидал. Казалось бы, проще простого сесть и написать список, говоря, что нам нужны Шекспир, Пруст, Платон, Аристотель, Вергилий, Гиббон, Локк, Еврипид, Аристофан, Толстой, Паскаль, Чосер, Монтень, Хемингуэй, Вульф, Стейнбек, Фолкнер и все прочие писатели, которые вошли бы в любой перечень; что нам требуются учебники по математике, физике, химии, астрономии, биологии, философии, психологии и по многим другим отраслям науки и искусства, за исключением, может быть, медицины, которая, похоже, больше нам не нужна (хотя знать этого наверняка никто не может), но как можно быть уверенным, что ты не пропустил чего-то такого, о чем когда-нибудь в будущем не то чтобы пожалеют, поскольку никто об этом не будет знать, но чего просто не будет, когда в том возникнет нужда? И, с другой стороны, откуда мы можем знать, что многие отобранные нами книги не окажутся со временем не стоящими того места, которое занимают?

У нас, конечно, еще будет возможность восполнить любую нехватку, обрести то, что мы в свое время проглядели. Однако с течением лет сделать это будет все сложнее. Даже собирая книги, мы встречались с большими трудностями. Грузовики, которые мы использовали, требовали постоянного ремонта, и большинство дорог разрушилось от дождей, холодов и других причин настолько, что по ним едва можно было проехать, а порой приходилось делать крюк. Грузовики, разумеется, давно не на ходу; спустя некоторое время при всем желании их уже нельзя было заставить ехать. Дороги, я полагаю, разрушились еще больше, хотя, может быть, по ним еще можно проехать в повозке. Я предвижу время (хотя мы и старались предохранить себя от подобной возможности), когда в поисках определенной книги или книг, упоминание о которых им встретилось, людям придется отправляться пешком или на лошадях по бездорожью, в надежде найти уцелевшую библиотеку или какое-то другое хранилище, где все еще могут находиться книги, забытые нами при составлении нашего списка.

К тому времени, вероятно, книги уже не сохранятся. Пусть даже они находятся в самых лучших условиях в давно покинутых городах, до них доберутся сырость, грызуны и черви, а если и нет, то само время нанесет им тяжелый удар.

В конце концов мы отыскали и перевезли сюда все занесенные в список книги. С предметами искусства, которые мы хотели собрать и спасти, трудностей было гораздо больше, главным образом потому, что они занимают больше места, чем книги. Нам приходилось их отбирать мучительно и с величайшим тщанием. Сколько картин Рембрандта, к примеру, могли мы себе позволить, зная, что каждый лишний Рембрандт лишит нас картины Курбе или Ренуара? Вследствие именно недостатка места, равно при перевозке и при хранении, мы были вынуждены отдавать предпочтение полотнам меньшего размера. Тот же критерий применялся и ко всем другим видам искусства.

Порой я готов заплакать, думая обо всех тех великих достижениях человечества, которые нам пришлось оставить и утратить навсегда…

Глава 15

Когда белые люди ушли, Гораций Красное Облако еще долго сидел у костра. Он глядел им вслед, пока они не скрылись из виду, а потом так и остался у костра, застыв в неподвижности. Утро давно прошло, но лагерь пока еще лежал в тени, поскольку солнце не успело подняться над вздымающимися над ним утесами, которые преграждали доступ лучам. В лагере было тихо, тише, чем обычно: остальные поняли, что что-то произошло, но не беспокоили Красное Облако, когда он сидел здесь у костра; его не станут спрашивать, подождут, пока он сам им расскажет. Женщины, как всегда, занимались своими делами, но без привычного шума, не стуча котелками и не перекликаясь друг с другом. Люди собирались в кучки, перешептывались, едва сдерживая возбуждение. Остальных не было в лагере — видимо, работали на полях, хотя некоторые наверняка охотились или ловили рыбу. Нельзя ожидать, чтобы мужчины, в особенности молодые, занимались нудной работой целый день. Даже собаки притихли.

Костер прогорел, осталась одна зола да несколько головешек по краям, и лишь тоненькие струйки дыма поднимались от головешек и из середины кострища, где прятался последний остывающий жар. Красное Облако медленно вытянул руки и держал их над костром, потирая друг о друга, словно умывая дымом. Он делал это в задумчивости и слегка позабавился, когда заметил, что делает. Рефлекторное движение, наследие прошлой культуры, подумал он, не убирая рук, все так же умывая их дымом. Так поступали его далекие предки, совершая обряд очищения перед тем, как начать колдовать, — одно из многих бессмысленных движений, предшествовавших колдовству. И как много он и все остальные утратили, отказавшись от колдовства? Разумеется, веру, а вера, возможно, имеет некоторую ценность, хотя тут же присутствует и обман, а хочет ли человек оплачивать ценность веры монетой обмана? Однако мы потеряли так мало, сказал он себе, а приобрели гораздо больше: осознание самих себя как составной части природной среды. Мы научились жить с деревьями и ручьями, землей и небом, ветром, дождем и солнцем, со зверями и птицами, словно все они наши братья. Прибегая к их помощи, когда появляется в том нужда, но не злоупотребляя этим, уважая их, живя с ними бок о бок, являясь с ними единым целым. Обращаясь с ними иначе, чем это делал белый человек, не властвуя над ними, не пренебрегая ими, не испытывая к ним презрения.

Он медленно поднялся от костра и пошел по тропинке к реке. Там, где у кромки воды тропинка кончалась, на покрытый галькой берег были вытащены каноэ, и пожелтевшая ива, опустив никнущие ветви, купала в струившемся потоке золото своих листьев. По воде плыли и другие листья, красно-коричневые с дуба, багряные с клена, желтые с вяза — дань деревьев, растущих выше по течению, приношения реке, которая поила их в жаркие, сухие дни лета. Река разговаривала с ним; не только с ним одним, он знал, но и с деревьями, с холмами, с небом — приветливый невнятный говорок, бегущий куда-то меж двух берегов.

Он наклонился и зачерпнул полную пригоршню воды, однако она просочилась между пальцами и вся утекла, и осталась только крошечная лужица в ладонях, там, где они были прижаты краями друг к другу. Он разжал руки, и последние капли упали обратно в реку. Так и должно быть, сказал он себе. Вода, воздух и земля убегают, когда пытаешься их ухватить. Их нельзя поймать и удержать. Ими нельзя владеть, но с ними можно жить.

Давным-давно, с самого начала, так и было, а затем появились люди, пытавшиеся ими завладеть, их удержать, воздействовать на них и принуждать, и потом было новое начало — и неужели теперь все это должно снова закончиться?

Я созову все племена, сказал он Джейсону, когда они сидели у костра.

Скоро придет время запасать на зиму мясо, но это важнее, чем мясо на зиму.

Вероятно, с его стороны было глупо так говорить, ибо, даже будь у него людей в тысячу раз больше, чем все племена, они и тогда не смогли бы противостоять бледнолицым, если те захотят вернуться назад. Силы у них недостаточно, решимость окажется бесполезной, любовь к родной земле и приверженность ей ничего не стоят против Людей, которые могут летать среди звезд на своих кораблях. Они с самого начала шли по одному пути, подумал он, а мы — по другому, и наш путь не был неверным (действительно, он-то и был правильным), но зато мы не в силах сопротивляться их ненасытности, как не в силах сопротивляться ей ничто.