Запах лимона

Верстах в трех, в горах одна из партий на почти горизонтально лежащей поляне наткнулась: примятая трава, следы многих ног, как бы велосипедные колеи в траве, несколько опорожненных жестянок из-под авиационного смазочного масла и, в виде странного, нелепого контраста, — одна маленькая, женская, лакированная туфля… Очевидно, здорово торопились садившиеся. «Еще бы. Смылись перед носом».

В домике инженера Пальмерстона тоже ничего, останавливающего внимание. Пуст письменный стол, разгром, как после выезда из квартиры, много небрежно брошенных туалетов молодой женщины… Но кто же станет возиться с бабьими тряпками?

В спальне, видимо, уже давно настежь распахнуто окно, и напрасно силится Никольский почувствовать запах лимонного газа. Если бы не это бегство, он, чего доброго, подумал бы: «А не ошибся ли тов. Петров?» Правда, тов. Никольскому никогда не приходилось сталкиваться с лимонным газом. Но все же в этой спальне пахнет чем хотите, только не смертоносным лимоном.

Быстро спускается ночь. Стали на посты часовые. Значит, ничего не поделаешь — приходится поиски Петрова отложить до завтра. Первый отряд опоздал. Есть ли теперь смысл спешить второму отряду?

Ночь. Но ослепительные щупальцы автомобильных прожекторов выхватывают из мрака все новые и новые участки извивающейся горной дороги.

Ночь. Но английские летчики высоко, у самых облаков, ведут «Виккерсы» с крадеными советскими звездами на крыльях. В маленьких чистых кабинках не спят. Спуститься? О, да, если бы это было в Англии!.. Здесь же, — здесь спуск может быть совершен только в определенный час и в строго ограниченном пространстве. Где и когда, и почему именно там и в такое время, знают лишь те, кому об этом знать надлежит.

Брегадзе, видимо, доволен. Перед тем, как задремать в удобном, слегка покачивающемся кресле, он вполголоса — сэру Смоллуэйсу: «Я рад, что, наконец, удалось развязаться с этим будто бы техником, Кирилловым. Я его узнал: чекист Петров… Тот самый, который… Шифр. Его не взяла пуля в Баку, но теперь их коллективы могут спокойно почтить его память вставанием».

Он не говорит об этом чистенькому директору, но в голове его бродит и другая, злорадно насмешливая мысль: «Пробовал ухаживать за Валентиной. Ну что же, поухаживай теперь…»

Охотно бы задал и сэр Смоллуэйс вопрос кое о чем, но в глазах этого, похожего на ястреба человека, видит он что-то такое, что не считает нужным расспрашивать его о том, о чем тот не рассказывает сам.

Ой, не нравится это воздушное путешествие старой Нине. Много видела она на своем веку, но чтобы так, не успев докипятить кофе, все бросив… лезть в такую шайтанову штуку и под облака… Ей нехорошо. Ей хуже, чем на море. А впрочем, раз князь сказал…

Петров очнулся. Непроглядный мрак. Абсолютная тишина. Несколько секунд лежал неподвижно, потом вдруг резко вздрогнул. Под ним что-то мягкое, поддавшееся под движением его тела. Протянул руку, ощупал… дрожь перешла в озноб; длинные мягкие женские волосы, отсыревшая ткань платья, маленькая, обнаженная и до ужаса холодная рука… Сам не помнил, как вскочил на ноги. О, какое счастье: в кармане френча и спички и электрический фонарик… Нажим кнопки, бледный конус белого света… Больно! Тов. Петров должен закусить губы, чтобы подавить готовый сорваться вопль: «Валентина».

Может быть, еще жива. Может быть, так же как он сам, не разбилась насмерть. Может быть… И словно ответ на его безмолвный вопрос, — острый, хотя и слабый, запах лимона… О! о! Разве можно сомневаться. Она убита так, как был убит Утлин. Да и как он мог забыть даже в такую минуту, — ведь именно этот запах привел сюда его из спальной Валентины.

Лимонный яд… Перед ним в неуловимое мгновение картина опознания трупа химиком… Разложение… О, какой ужас!.. Слабый луч фонарика, вместе с лихорадочным взглядом человека, судорожно заметался по влажным каменным сводам… Наверх… О нет, нечего и думать… Наверху только маленькое отверстие, круглый люк в вершине пятисаженного купола… Но зато вот там, в глубине, чернеет какое-то пятно, видимо, вход в другую пещеру…

Да, действительно, там другая пещера, целая подземная галерея… Есть ли из нее выход? Кто знает. Во всяком случае, оставаться здесь… Бррр… Да, который час? Но часы разбились при падении… Заживо погребенный. Но что же делать? Нет, только не сидеть так!.. Идти, идти в это отверстие…

А может быть, может быть… А вдруг?…

Галерея тянется бесконечно. Низкие, мерцающие искрами под лучом фонарика, своды… Сплошной гранит, то гладко отполированный водой, то торчащий острыми изломами первобытной породы…

Нельзя слишком много жечь свет… Кто знает, насколько нужно растянуть запас его в одной батарейке и коробке спичек. Но хоть ощупью, хоть шаг за шагом, только дальше, только вперед… Устал. Сел. Мучительно хочется пить. Голова кружится еще от падения… О, папиросы в кармане. Ну, хоть это… закурил, как будто стало легче… Теперь можно снова пуститься вперед… Долгое, долгое путешествие… Несколько раз мерещился свет, слышался какой-то настойчивый, хотя и слабый шум. Раза два принимался кричать… Но слишком невыносим человеческий писк под землею, — перестал тотчас же…

Вдруг, когда совсем обезумел от отчаяния, жажды и усталости, — такое неожиданное, почти невозможное счастье: ноги охватил холод, за голенища полилась морозная струя… Вода, о, вода, вода… Пил долго, много, жадно. Откуда-то явились новые, новые силы, новая бодрость. Намочил горячую голову ледяной струей. Зажег фонарик. К пещере текла справа другая. Из нее, весело позванивая, — маленький темный ручей подземной воды — яркая молния мысли: 99 шансов за то, что у воды есть выход… Выход наружу… А если так… О, вперед, вперед…

Дальше и дальше… Ручей, с уступа на уступ, спускается куда-то вниз… Но, разумеется, так и должно быть: грот с радиостанцией высоко в горах, вода пробила себе ворота, где-нибудь внизу, в долине… Скорей… скорей… И вот уже свет… Слабый, страшно слабый, свет вдали… Значит, правда, значит, он спасен. Легко, как горный козел, прыгает по гранитным обломкам обессиленный, только что залечивший рану человек… Еще, еще немного… Что это? Что это такое? Пещера внезапно расширилась, фонарик больше не нужен. Пещера наполнена светом… В нем особенно красиво поблескивают ее стенки… Но это не дневной свет. Это странное, холодное, никогда не виданное Петровым, сияние, голубовато-зеленый флуоресцирующий туман… Откуда же оно исходит… Ниоткуда! Вокруг него равномерно, не ярко и не тускло, светится все: стенки грота, мокрые камни в русле ручья, самая вода. При этом свете можно свободно видеть все пространство вокруг. Ручей расплылся по расширившейся пещере, растекся маленьким, черным, как смола, озерком. Поверхность его совершенно спокойна, только в одном месте вода уходит куда-то за крошечной, точно выдолбленной в черном и зеркальном асфальте воронкой. Куда? Конечно, туда, на поверхность земли, к свету, воздуху, к солнцу… А он… И слабый обессиленный человек в таинственном голубом сиянии падает на песок на берегу подземного озера… Последняя энергия его, по-видимому, иссякла.

Шум… Может быть, аэропланы. Часовые насторожились: «Стой. Кто идет?». Из поворота с дороги прожектор. Оливковое торпедо ГПУ, храпя, как загнаный жеребец, подкатилось к посту. Отряд № 2 прибыл.

Никольский и начальник отряда докладывают председателю: «Убежали… На аэропланах. Никого… Петрова нет… Обыск не дал никаких результатов».

«До утра делать нечего… Там увидим… Я привез спецов… Теперь сами поищем «Революционит…» Эх, жаль, что этим сволочам удалось улизнуть. Но куда мог деться Петров?… Неужели он попался… Нет, парень не таковский, правда, горяч он… Ну, утро вечера, как говорится… Ложитесь-ка спать…»

Под утро, когда в молочной дымке земля видна достаточно ясно, а люди спят еще крепче, чем ночью, оба аэроплана бесшумно, с выключенными моторами с подоблачной высоты, как огромные совы, спустились в точно назначенное место. Пассажиры вышли. Летчики включили двигатели и… может, кто-нибудь шум пропеллера и слышал, так что ж в нем удивительного… и ввысь.